Страница 12 из 17
Из показаний Следственной комиссии Временного правительства С. П. Белецкого:
«…рассказ Комиссарова касался празднования Распутиным дня своего ангела – 10 января (1916 г. – Примеч. сост.). Так как об именинах мы знали от Комиссарова заранее, то с ведома Хвостова я отпустил в распоряжение Комиссарова из секретного фонда особую сумму на покупку ценных подарков не только самому Распутину и его двум дочерям, но и приехавшим к этому дню жене Распутина и его старшему сыну. Куплены были обеденное серебро, брошь, золотые часы и браслеты. В этот день филерам Комиссарова нами было поручено во что бы то ни стало проникнуть внутрь квартиры Распутина, так как нас интересовали завтрак с Вырубовой и вечер в интимной обстановке друзей Распутина. Филеры, которых Распутин сначала не пускал к себе в квартиру, к этому времени уже сумели войти в доверие к нему, сопровождая его в церковь и баню. Он уже охотно вступал с ними в разговоры и ценил обнаруживаемую ими преданность и удовольствие быть в его обществе. Поэтому, сопровождая Распутина в церковь в этот день, филеры предложили Распутину свои услуги помогать девочке – племяннице Распутина в передней при раздевании посетителей. Распутин, находясь в хорошем настроении, благодаря полученным от нас подаркам и поздравлению по телефону Вырубовой, обещавшей быть у него к завтраку, и благодаря полученной им телеграмме от высочайших особ разрешил филерам быть у него на квартире.
По возвращении Распутина из церкви к нему начали собираться избранные его знакомые с ценными подношениями. Один из рестораторов приготовил уже на свой счет обеденный стол с именинным пирогом. По приезде Вырубовой начался завтрак, проходивший до ее отъезда сдержанно, причем Мудролюбов сказал большую, в патетическом тоне, речь и подчеркнул государственное значение Распутина, как простого человека, доводящего к подножию трона болевые народные нужды. После отъезда Вырубовой в течение целого дня совершался непрерывный поток посетителей, приносивших Распутину массу ценных подарков. Целый дождь ценных подношений был прислан Распутину при письмах и карточках разных лиц, так или иначе связанных с Распутиным. Чего только не было здесь: серебряные и золотые вещи, ковры, целые гарнитуры мебели, картины, деньги и т. п. Все эти вещи жена и сын затем отвезли в с. Покровское. Затем из разных мест России было прислано Распутину много поздравительных телеграмм.
Распутин сиял от благожеланного удовольствия, с каждым приходившим к нему пил и, наконец, к вечеру свалился, и его уложили в постель. Немного протрезвившись сном, он вечером, с приходом более интимного кружка лиц, преимущественно дам, начал снова пить и требовал того же от дам, так что он почти их всех споил. Более благоразумные дамы поспешили уехать, оставшиеся же были охвачены вместе с Распутиным, дошедшим в пляске и опьянении до полного безумия, – такой разнузданностью, что хор цыган поспешил уехать, а оставшиеся посетители в большинстве заночевали у Распутина. На другой день мужья двух дам, оставшихся на ночь в квартире Распутина, ворвались к нему на квартиру с оружием в руках. Филерам стоило большого труда предупредить Распутина и дам и этим дать последним возможность скрыться из квартиры по черному ходу, успокоить мужей, для чего они проводили их по всей квартире и дали уверение, что их жен на вечере не было. Филеры затем проследили за ними и выяснили их личности.
По словам Комиссарова, докладывая ему об этом вечере, филеры не могли без омерзения вспоминать виденные ими сцены. Этот случай с мужьями запугал Распутина, и он некоторое время после этого как бы затих: был послушным, избегал выездов, боязливо прислушивался к звонкам и был благодарен нам за улаживание этой истории, обещая больше у себя на квартире замужних женщин на ночь не оставлять, и просил об этом никому, даже Вырубовой, не говорить, что мы и исполнили. Но затем в скором времени Распутин, убедившись, что эта история заглохла, начал снова вести свой прежний образ жизни, но только был сравнительно осторожен в своих отношениях к замужним женщинам».
Гороховая улица, дом 61
Из воспоминаний Матрены Распутиной:
«Утром 16 декабря отец в неурочный день засобирался в баню. Но, против обыкновения, при этом был совсем невесел.
Печально, но большую часть того дня меня дома не было. Вечером (в 8 часов. – Примеч. сост.) пришла Анна Александровна (Вырубова. – Примеч. сост.). Она уже отбросила костыли, хотя сильно хромала. Ее послала царица – спросить совета отца, как поступить с больной ногой Алексея, а заодно передать подарки всем нам.
Я отвела Анну Александровну в столовую, где отец пил свою любимую мадеру. Предложила бокал гостье. Она сделала глоток и вздохнула:
– Мы с тобой изменились, Григорий Ефимович.
– Все меняется, Аннушка.
– Я вспомнила, как увидела тебя, когда ты вошел в комнату больного царевича. Рядом с Николаем ты казался великаном.
Она снова вздохнула и передала нам подарки:
– Ее величество считает, что положение не так серьезно (с ногой Алексея. – Примеч. сост.), чтобы надо ехать в Царское.
– Пожалуй, только не пускайте к нему врачей.
(Распутин передал Вырубовой, что после визита Протопопова к нему должен заехать молодой Юсупов, чтобы отвезти его к себе в дом к больной своей жене для ее “исцеления”. Не зная, что Ирины в городе вообще нет, Вырубова стала отговаривать Распутина от столь позднего визита: она считала унизительным для него ехать тайно к княгине, если она стыдится принять Распутина открыто днем. Так что когда на следующий день Юсупов прислал императрице письмо, клянясь, что Распутина накануне не видел и к себе не приглашал, то она поняла, что он лжет. – Примеч. сост.).
Подошло время ужина. Отец пил, но не пьянел. Даже вдруг пришел в веселое расположение духа. Катя подала ужин: рыба, черный хлеб, мед – все его любимые блюда.
Отец ушел в спальню переодеться. Позвал меня. (Я отметила, что он выбрал самую лучшую свою рубашку – шелковую с голубыми васильками, – ее вышивала Александра Федоровна.)
Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ассигнаций.
– Это твое приданое – три тысячи рублей, – сказал отец.
Около семи часов раздался звонок в дверь. Пришел Александр Дмитриевич Протопопов – министр внутренних дел, часто навещавший нас.
Вид у него был подавленный. Он попросил нас с Варей выйти, чтобы поговорить с отцом наедине. Мы вышли, но через дверь слышали все.
– Григорий Ефимович, тебя хотят убить.
– Знаю.
– Я советовал бы тебе несколько дней не выходить из дома. Здесь ты в безопасности. – Не могу.
– Отмени все встречи.
– Поздно.
– Ну так скажи мне, по крайней мере, куда ты собрался.
– Нет. Это не моя тайна.
– Ты не понимаешь, насколько серьезно твое положение. Весьма влиятельные особы замыслили посадить на трон царевича и назначить регентом в. князя Николая Николаевича. А тебя сошлют в Сибирь либо казнят. Я знаю заговорщиков, но сейчас не могу назвать. Все, что я могу, – удвоить охрану в Царском Селе. Может, ты сегодня все же останешься дома? Подумай. Твоя жизнь нужна их величествам.
– Ладно. – Когда Протопопов ушел, отец сказал, ни к кому не обращаясь: “Я умру, когда Богу будет угодно”.
Потом около часа мы сидели в столовой. По просьбе отца я читала Евангелие от Иоанна.
Часы в прихожей пробили десять. Отец поцеловал Варю, потом меня, пожелал доброй ночи, потом отослал нас спать. Они с Катей поговорили еще, вспомнили о прежней жизни в Покровском, о купаниях и рыбалке на Туре, о хозяйстве.
Я не могла уснуть, меня заполнял страх. Когда часы пробили одиннадцать, Катя тоже легла спать. Вскоре дом погрузился в тишину, нарушаемую тиканьем часов, отсчитывающих последний час жизни моего отца в доме номер 64 по Гороховой улице. Проснулась я от телефонного звонка. Звонил Протопопов.
– Который час? – спросила я.
– Еще рано. Семь. Я хотел узнать, дома ли твой отец?
Я не знала. Пошла посмотреть. Обнаружив, что комната отца пуста, а постель не смята, вернулась к телефону.
Нет, его дома нет. – Без всяких объяснений Протопопов повесил трубку. Подавив страх, я позвонила Марии Евгеньевне, спросить, не видела ли она отца после ночи. Та ничего не знала.
Я попросила ее позвонить Юсупову и справиться об отце. Ответного звонка я так и не дождалась.
Тем временем Катя приготовила завтрак, к которому никто из нас не смог притронуться. Не в силах больше ждать, я позвонила в Царское Село Анне Александровне. Та обещала помочь.
Она, не мешкая, отправилась к царице. Начались розыски. Первым царице доложил Протопопов: о выстрелах и объяснении Феликса, будто стрелял один из гостей.
Потом позвонил в. князь Дмитрий Павлович – просил у царицы разрешения прийти на чай. Получив отказ, он, по-видимому, встревожился. Как только он повесил трубку, Анне Александровне позвонил Юсупов и просил разрешения увидеться с ней. Анна Александровна отказалась. Тогда Феликс попросил срочно устроить его встречу с царицей. Намекнул, что это касается Распутина.
В десять часов утра полицейские, прочесывавшие весь город, пришли к Юсупову. Генерал Григорьев допросил князя. Ему пришлось выслушать уже известную версию, будто стрелял один из гостей. О Распутине же князь сказал, что тот никогда у него не бывает.
Как раз когда Григорьев уходил, позвонила Мария Евгеньевна. Феликс велел ей подождать у телефона, пока он проводит генерала.
– Что ты сделал с Григорием Ефимовичем?
– Ничего. Я его несколько дней не видел.
– Феликс, не лги. Ты заезжал за ним около полуночи.
– Ах, это. Ну я всего лишь поговорил с ним несколько минут.
Мария Евгеньевна встревожилась. Феликс солгал. Она попросила князя приехать к ней.
К этому времени все уже были уверены – отец мертв. Даже царица. Она плакала, повторяя:
– Аннушка, что мы будем без него делать? Что будет с Алексеем?
Через пару дней полицейский инспектор пришел к нам домой в сопровождении епископа Исидора, который был другом отца. Инспектор показал испачканную кровью калошу, и мы тут же узнали в ней одну из отцовских. Он сообщил, что ее нашли на льду возле Петровского моста. Еще он сказал, что под лед спускались водолазы, но ничего не нашли.
Мы с Варей и раньше были уверены, что отца уже нет в живых, но теперь, увидев калошу, поняли бесповоротно, что его убили.
Послали маме телеграмму, в которой написали только, что отец болен и что ей надо приехать в Петроград.
Потом я вспомнила о письме, которое передал мне отец вечером накануне. Села читать вслух Варе и Кате: “Мои дорогие! Нам грозит катастрофа. Приближаются великие несчастья. Лик Богоматери стал темен, и дух возмущен в тишине ночи. Эта тишина долго не продлится. Ужасен будет гнев. И куда нам бежать?
В Писании сказано: ‘О дне же том и часе никто не знает’. Для нашей страны этот день настал. Будут литься слезы и кровь. Во мраке страданий я ничего не могу различить. Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что расставание будет горьким. Одному Богу известны пути вашего страдания. Погибнет бесчисленное множество людей. Многие станут мучениками. Земля содрогнется. Голод и болезни будут косить людей. Явлены им будут знамения. Молитесь о своем спасении. Милостью Господа нашего и милостью заступников наших утешитесь. Григорий.”
…Денег, оставленных отцом мне на приданое, на месте не оказалось – после смерти отца в дом приходило столько народу, что невозможно было за всеми уследить. Деньги, положенные отцом на хранение в банк Дмитрия Рубинштейна, тоже пропали.
Единственной надеждой оставалось хозяйство в Покровском. Через несколько дней мы с Варей проводили маму, Дмитрия и Катю на станцию. Они ехали домой.
Теперь нас осталось только трое в квартире. Дом пустовал без просителей.
Я была поглощена рассказами Дуни о жизни отца, старательно записывала каждый эпизод в свой дневник и почти не обращала внимания на окружающий мир.
Иногда Варя приходила домой из гимназии и рассказывала о длинных очередях за хлебом, которого тщетно ждали весь день, о расхристанных солдатах, бесцельно слоняющихся по улицам.
Я выходила из дому только по средам, когда мы ездили в Царское Село. Дворец оставался едва ли не единственным спокойным местом среди бурлящего Петрограда. Во дворце все шло как обычно.
В конце февраля Дуню вызвали домой ухаживать за ее престарелым отцом. Мы с Варей остались вдвоем. Поехать в Покровское не могли – нужно было заканчивать учебу.
Привратница каждый день приходила убирать квартиру и готовить обед, но в другое время я оставалась одна… Однажды, когда стало особенно одиноко, я сняла трубку, чтобы позвонить Анне Александровне, но обнаружила, что аппарат не работает. Я вышла на улицу. Увидела огромную толпу людей, марширующих по Литейному проспекту и скандирующих “Долой немцев”. Они били витрины магазинов.
Вечером связь восстановили. Я позвонила Анне Александровне, от нее узнала, что в армии начались бунты – солдаты убивали офицеров.
Вскоре на улицах появились баррикады. Я больше не пускала Варю на занятия. Вдвоем мы сидели в холодной квартире и прислушивались к крикам за окнами.
Я позвонила Марусе Сазоновой. Человек, взявший трубку, сказал, что Маруся дома и хочет немедленно видеть нас с Варей. Мы поспешили к Сазоновым и обнаружили там всю их семью и еще человек двадцать друзей нашего отца, сидящих под охраной вооруженных солдат в гостиной. Нам сказали, что мы, как и эти люди, арестованы. Решив, что вся рыба попалась в сети, солдаты привели всех нас в какое-то здание. Там находилось множество арестованных. Многих я узнала. Дальнейшее ожидание показалось бесконечным, хотя длилось оно около двух часов. Все это время мы были окружены пьяными солдатами, не оставлявшими нас в одиночестве даже в уборной. Наконец меня вызвали на допрос.
Следователи твердили, что я должна подтвердить сведения о предосудительной связи бывшей царицы и Распутина.
Это было слишком. Мои нервы были натянуты как струны. Я истерически захохотала.
Поняв, что от меня им ничего не добиться, следователи послали за Варей.
Ясно, что от Вари они добились так же мало, как и от меня.
Вскоре нас обеих освободили.
Удивительно, но нас даже довезли на автомобиле до самого дома.
На следующее утро Варю вызвала начальница ее гимназии. Варя была первой ученицей в классе, но ей было объявлено о немедленном исключении. Дальнейших объяснений не последовало.
Ничто не удерживало нас в Петрограде. Я решила, что мы должны вернуться в Покровское. Мы уложили только то, что смогли унести сами, поручив остальное имущество заботам привратника.
Главное, я взяла с собой тетрадку, в которую записывала рассказы Дуни о жизни отца».