Страница 3 из 6
Ну, вот и все. О прибытии поезда не сообщают, и он появляется неожиданно, возникая из-за толчеи неразобранных вагонов: впереди две платформы, одна с песком, одна с зенитками, потом черный, пузатый, лоснящийся пыхтящий паровоз, за ним вагоны, синие и зеленые вперемешку. Все это прогромыхивает, подлязгивает, подтягивается к перрону, поскрипывает и повизгивает тормозами, останавливается, открываются двери, и на твердь земную выкатываются развеселые отпускнички...
А может быть, сейчас? - подумал Генрих. А? Поезд уйдет, а я останусь?
Поезд уйдет...
Нет. Рано (боже, дурак какой, ну чего ты тянешь, упустишь момент!). Потом. Попозже.
Эх, шестереночка ты, Генрих, шестереночка. Как тебя закрутили, так ты и крутишься, никак не остановишься. Шестереночка-шестереночка... В какой вагон садимся? Вот в этот.
Генрих вскочил на подножку. Хорошо хоть, никто не провожает.
Жалко, некому провожать...
Повезло - купированный вагон, и половина купе пустые. Генрих сбросил рюкзак, повесил автомат на вешалку для одежды и открыл окно.
На перроне прощались. Прямо под окном лихой вахмистр-кирасир, придерживая саблю, взасос целовал яркую высокую брюнетку. Девочки в косынках раздавали благотворительные бутерброды: тоненькие ломтики хлеба с маргарином и брюквенным повидлом. Напротив вокзала подрались две проститутки, их не могли растащить, пока какой-то железнодорожник не вылил на них ведро воды; теперь они стояли жалкие, растерянные, похожие на ощипанных ворон...
Лязгнув буферами, поезд тронулся. Медленно проплыл под окном кирасир со своей девицей, девочки с бутербродами, железнодорожник с флажком, плачущие мамы и мрачные папы, машущие руки, платки, шляпы, зонтики, воздушные поцелуи, газетный киоск, мальчики из "Гвардии Императора" замерли в почетном карауле, тоненькие ручонки вскинуты в истовом римском приветствии, семафор, пакгаузы, разбитые вагоны и паровозы, зенитки, дочерна пропыленная живая изгородь, снова зенитки, развалины элеватора, а поезд все набирает скорость, все чаще бьют колеса на стыках, все меньше времени остается, все меньше, меньше и меньше...
- О-о, я, надеюсь, не п-помешал? - спросили за спиной не вполне твердым голосом.
Генрих обернулся. В дверях стоял давешний кирасир, за его спиной маячили еще двое.
- Нет, конечно, - сказал Генрих. - Входите, дружище. И вы тоже.
Кирасир качнулся вперед и не устоял бы, не прими его Генрих в свои объятия. За кирасиром ввалились мрачноватый фельдфебель-танкист, бритоголовый и лопоухий, и "зеленый берет" в пятнистом комбинезоне без знаков различия. Произошел небольшой веселый кавардачок, в ходе которого рюкзаки были рассованы по углам, а оружие пристроено так, чтобы не мешало и в то же время всегда было под рукой. Затем кирасир, азартно сопя, эффектнейшим жестом профессионального иллюзиониста извлек будто бы из воздуха трехлитровую банку самогона и торжественно водрузил ее на стол.
- Вы ведь, кажется, т-трезвы, мон шер? - неодобрительно сказал он, пытаясь посмотреть Генриху в глаза; это у него получилось не сразу. Неп-позволительно!
Ну и ладно, подумал Генрих, ну и правильно. Успею. У меня ведь чертова прорва времени: ночь, день и вечер - в поезде; потом переночую где-нибудь и еще пять часов буду ехать на машине; потом пешком. Неужели же я не улучу подходящей мне минутки!
Самогон был хорош. Он не драл горло, не отдавал сивухой, а на языке оставлял приятный привкус не то ореха, не то еще чего-то подобного. Кирасир победно поглядел на остальных, как должное принял восхищенные замечания и пояснил, что первое дело - это процедить самогон через десяток противогазных фильтров, ну а потом с ним надо делать кое-что еще, а что именно - он не скажет даже под угрозой медленного перепиливания пополам, и действительно не сказал, как все трое на него не наседали.
Когда в банке осталась треть, а весь завтрашний и часть послезавтрашнего пайка были приговорены, выяснилось, что поезд стоит на станции, и берет вознамерился было сбегать за сигаретами, но тут в купе кто-то попробовал вломиться, под смехотворным предлогом, что все прочие якобы уже переполнены, и пришлось силой выдворить нахала и запереть дверь.
- Ну вот, - сказал кирасир, - мы и в котле. Я, н-например, три раза был в котлах, и все три раза как-то выбирался. Фортуна, братцы, редкая каналья, но уж кого пометит - тот живой.
- Ты на фортуну не кивай, - сказал танкист, - ты на меня кивай. Вы там в котлы залазите, а нам их разбивай.
- А может, в карты, как настрой? - спросил берет. - Есть свежая колода.
- В картишки - это хорошо, - сказал Генрих, - да только денег нет.
- А, деньги - это чепуха, мы на уши играем. Держи-ка этот вот листок - расписывай, пехота!
- Темно, не видно ни черта, и свет не зажигают...
- И не зажгут, чего ты ждешь - ведь светомаскировка. Есть где-то свечи у меня, подай-ка мой рюкзак.
- Ежа бы в задницу тому, кто это все затеял...
- Ты это мне? Или кому? О чем ты говоришь?
- А, просто так, тоска взяла... Ну ладно, где там карты?
- Ишь, снова барабанят в дверь - чего от нас им надо?
- Хотят по морде получить - мы это обеспечим!
- Ага, нашел, сейчас зажжем. Залезь, спусти-ка штору. Что нас убьют сомнения нет и очень даже скоро. Когда помрем, тогда взгрустнем, а нынче веселимся!
- Опять стучат, а ну, пусти, я им начищу клювы!
- Не открывай, пускай себе стучат. Мы заперлись, мы пьем, мы отдыхаем. Играем в карты, хлещем шнапс, жжем свечи, ругаем власть - а завтра все подохнем. Давайте же, пока мы не подохли, пить шнапс, жечь свечи, резаться в картишки... Сдавай, пехота. О-ла-ла! Сто десять!
- Я пас.
- Я тоже пас.
- Сто двадцать.
- Смело! Но черт возьми, вы взяли, это ж надо! А ну, по новой!
- Кирасир, сдавайте.
- Опять стучат, сто дьяволов им в глотку!
- Не знаю, как для вас, а для меня все это - представление о рае...
- Предпочитаю мусульманский рай - там гурии, не то что в христианском: сидишь себе и тренькаешь на лире. Какой же это для солдата рай?
Металось пламя свечей, и вместе с ним металось по стенам множество причудливых теней. Они вели самостоятельную, независимую жизнь и самостоятельную игру, прыгали, переплетались, наслаивались, к тени кирасира прижималась тень его девицы, оставшейся на перроне, тень танкиста весело порхала, взмахивая ушами, как бабочка крыльями, несколько теней "зеленого берета" боксировали между собой, а у себя на плече Генрих обнаружил черта. Черт изящно с кем-то раскланивался, приподнимая цилиндр. И еще что-то неуловимое мелькало между всем этим, какие-то обрывки образов, крыльев, снов, желаний, надежд...