Страница 12 из 25
Привет, Джеймс.
Привет.
Не против, если мы присядем?
Как хотите.
Кен садится на край кровати, женщина – на пол, скрестив ноги, а мужчина остается стоять.
Кен говорит.
Это Линкольн.
Он указывает на мужчину. Мужчина внимательно смотрит на меня.
Начальник отделения «Сойер».
Я тоже смотрю на него.
А это Джоанна.
Линкольн все смотрит на меня.
Наш штатный психолог.
Я смотрю на нее.
Мы хотели поговорить о вчерашнем происшествии.
Линкольн смотрит на меня, я на него.
Потом он открывает рот.
Линкольн говорит. Голос у него низкий, грубый, как скрежет ржавого железа.
Мы хотим послушать тебя. Узнать твою точку зрения.
Хотите вышвырнуть меня?
Кен смотрит на Линкольна, Линкольн на Джоанну. Джоанна говорит.
Пока мы хотим просто поговорить.
С чего начинать?
Линкольн отвечает.
А с чего все началось?
Мне приснился сон, ужасный сон, который меня совсем доконал. Думаю, с него все началось.
Кен говорит.
Какой сон?
Я сижу в комнате один, не знаю, где я, как там оказался, и я напился, накурился, надышался. Все было, как на самом деле, и я проснулся от страха.
Джоанна говорит.
Это сон употребления.
Что такое сон употребления?
Когда алкоголик или наркоман перестает употреблять, его подсознание требует дозы. Эта потребность иногда проявляется в снах, которые кажутся совершенно реальными, и в каком-то смысле они реальны. Хотя ты ничего не употреблял, какая-то часть твоего мозга получила свое. Вполне вероятно, такие сны будут тебе сниться еще в течение года.
Забавно.
Линкольн говорит.
Так что же было дальше?
Он смотрит на меня.
Я пошел в ванную, меня стошнило, стало хуже. Я решился посмотреть на себя в зеркало, и мне опять стало тошно – уже по другой причине. В общем, я чувствовал себя погано. Потом я пошел мыть туалеты.
Он все смотрит на меня.
А потом ты напал на Роя.
Я тоже смотрю на него.
Рой доставал меня. Я хотел отвязаться от него.
Кен говорит.
Почему он доставал тебя?
Понятия не имею.
Он правда доставал тебя?
Он цепляется ко мне все время, пока я здесь. Почему – понятия не имею.
Что он делает?
Говорит, что я все время нарушаю правила, что я все делаю плохо, что он добьется, чтобы меня вышвырнули отсюда.
Говорит Линкольн.
А тебе это не нравится, верно?
Я ничего такого не делаю. Он не имеет права поливать меня дерьмом.
А у тебя есть право нападать на него?
Он первый прицепился ко мне.
А что, если бы я прицепился к тебе?
Я бы послал вас.
Линкольн смотрит на меня.
Говорит Кен.
Рой сказал нам, что пришел помочь тебе, а ты без всякой причины набросился на него.
Рой врет, ублюдок.
Говорит Линкольн.
Выбирай выражения.
Пошел ты на…
Что ты сказал?
Я сказал – пошел ты на…
ВЫБИРАЙ ВЫРАЖЕНИЯ.
ПОШЕЛ ТЫ…
Говорит Кен.
Успокойся, Джеймс.
Ты, Кен, тоже пошел.
Джоанна говорит, глядя на Кена и Линкольна.
Пожалуйста, оставьте нас ненадолго вдвоем.
Линкольн говорит.
Мы еще не закончили.
Джоанна говорит.
Думаю, будет лучше, если вы оставите нас ненадолго вдвоем. А потом продолжим разговор все вместе.
Линкольн поворачивается, молча выходит из комнаты. Кен смотрит на меня и говорит.
Если захочешь что-то сказать, я у себя в кабинете.
Он выходит за Линкольном, закрыв дверь, и мы остаемся вдвоем с Джоанной. Она прислоняется спиной к стене, делает глубокий вдох, потом выдох, я сижу на кровати, смотрю на нее, а она сидит на полу и дышит, и мне надоедает молчание и звук ее дыхания. Мне хочется остаться одному и обдумать, как быть дальше. Я говорю.
Что вам надо?
Она открывает глаза.
Просто решила посидеть с тобой несколько минут. Вдруг ты захочешь что-нибудь рассказать.
Мне нечего рассказывать.
Хорошо.
Она встает.
У тебя есть какие-нибудь просьбы?
Да.
Какие?
Я не хочу больше принимать транквилизатор.
Почему?
От него мысли путаются и все как в дурном мерзком сне. Лучше ничего не принимать, чем это дерьмо.
Я скажу медсестре, чтобы отменила его.
Спасибо.
Это все?
Что у меня на сегодня назначено?
Все как в обычный день. Минут через десять завтрак, потом лекция. В десять тридцать – прием у стоматолога, в десять часов нужно подойти к машине. Делай все как обычно, а если захочешь что-нибудь обсудить, я в кабинете три-двенадцать.
Спасибо.
Она направляется к выходу.
Мы скоро увидимся?
Возможно.
Она выходит, я остаюсь один, мне не по себе от того, что я в клинике. Одна часть меня испытывает облегчение, другая часть – досаду, еще какая-то часть – растерянность, и, короче, я понятия не имею, как дальше быть. Уйти или остаться. Уйти или остаться. Уйти – значит опять впасть в наркозависимость, а дальше – тюрьма или смерть. Остаться – значит избавиться от зависимости, а дальше – неизвестность. Не знаю, что пугает меня больше. Встаю, открываю дверь, обнаруживаю, что нахожусь в терапевтическом отделении. Занимаю очередь за таблетками, начинается обычный день, повторяю про себя номер кабинета Джоанны. Три-двенадцать.
Беру свои антибиотики, они проскакивают легче, чем раньше, иду по чистым ярким коридорам в столовую. При входе в стеклянный коридор понимаю, что опоздал, все поднимают головы, смотрят на меня, я не обращаю внимания, беру тарелку серой овсяной размазни, сажусь. Я знаю, что все по-прежнему смотрят на меня, но не обращаю внимания. Леонард направляется ко мне, с ним еще двое. Один – толстый коротышка в черной бандане. Сзади из-под нее свисают черные космы. В джинсах, черной футболке, через всю щеку шрам. Другой – высокий, худой, в обтягивающих черных джинсах, черной рубашке, застегнутой на все пуговицы, и черных ковбойских сапогах. Лицо у него костлявое, вытянутое, на руках проступают вены. Вид у обоих спутников Леонарда агрессивный и злобный. Куда более устрашающий, чем у среднестатистического пациента клиники. Леонард ставит свой поднос на мой стол.
Привет, малыш.
Привет.
Это Эд.
Указывает на коротышку.
Это Тед.
Указывает на длинного.
Длинный кивает. Я тоже.
Не против, если мы присядем к тебе?
Как вам угодно.
Леонард садится.
Спасибо.
Эд и Тед следуют его примеру. Леонард говорит.
Слышал, ты вчера надрал задницу Рою.
Я смотрю в тарелку с кашей. Не отвечаю.
Терпеть не могу этого задрота, так что не бойся, дальше меня ничего не пойдет.
Я смотрю на Леонарда. Не отвечаю.
Тед говорит. У него сильный южный акцент.
Видел бы ты его вчера. Совсем офоршмачился. Плакал, кричал, визжал, полное дерьмо. Так струхнул, что обоссался.
Я смотрю на Теда. Не отвечаю.
Говорит Эд. У него низкий, хриплый голос. Голос работяги, синего воротничка.
А чего ты сделал-то с ним?
Я смотрю на Эда.
Мне не хочется разговаривать ни с кем, ни о чем.
Смотрю на шрам. Он глубокий, страшный.
Мне просто интересно, чего ты с ним сделал.
Я просто спросил – как ему кажется, чисто ли я вымыл туалет, и немножко поучил.
Леонард говорит.
И только?
Да, и только.
Я встаю, забираю свой поднос, перехожу к пустому столу, сажусь и ем кашу. Она серая, вязкая и противная, но сладкая, и поэтому мне нравится. Язык впитывает эту сладость – первый вкус, который я различаю после падения с пожарной лестницы, не считая вкуса виски, вина, курева и блевотины. Мне нравится сладость, ее вкус означает, что какие-то чувства восстанавливаются. Со временем восстановятся все, если останусь здесь. Я смогу воспринимать вкус, запах, ощущать все, что нормальные люди ощущают каждый день. Если останусь здесь.
Кладу последнюю ложку каши в рот и, пока глотаю, чувствую, что желудок пытается выпихнуть ее обратно. Сжимаю челюсти, задерживаю дыхание, напрягаю мышцы живота, чтобы остановить рвоту. Но срабатывает рвотный рефлекс, болезненные позывы следуют друг за другом, начинаю давиться. Чувствую комок каши в горле, она уже совсем не сладкая на вкус, я делаю вдох, глотаю, каша опускается по пищеводу. Но, едва опустившись, снова поднимается к горлу. Процесс повторяется. Сжимаю челюсти, напрягаюсь, вдыхаю, глотаю. Сжимаю челюсти, напрягаюсь, вдыхаю, глотаю. Мой организм всячески сопротивляется тому, что полезно. Я сопротивляюсь тому, что полезно.