Страница 9 из 23
События 1905 года в последний раз круто изменили судьбу Лопатина. За манифестом 17 октября последовало помилование для государственных преступников. Когда Лопатин увидел свободу, ему шёл шестьдесят первый год. На фотографии, сделанной сразу после освобождения, – человек измождённый, но бодрый, даже моложавый, упрямо глядящий вперёд. На фотографиях последующих лет – широкогрудый старик, с окладистой белой бородой, в очках. За очками угадывается всё тот же прямой, открытый взгляд.
Он вышел на волю, он был встречен единомышленниками и уцелевшими друзьями как воскресший из мёртвых. Но встреча – миг, а жизнь, даже после смертного приговора, – дело долгое. Каково это: быть ввергнутым в многоголосие жизни после стольких лет однообразного, каждодневно повторяющегося строя тюремных звуков! Несгибаемый Герман включается в эту симфонию. Переводит письма Маркса и Энгельса, публикует их в журнале «Минувшие годы», под обложкой которого пытались объединиться народники и марксисты, либералы и богоискатели. Участвует в попытках создания новой общественно-политической газеты – но безуспешно. Время летит слишком быстро для человека, проведшего 21 год в одиночке. Двенадцать месяцев прошло после его выхода на свободу, а революция угасла, читатель не хочет политики, вожди партийных воинств перегрызлись… На душу Лопатина наползает усталость. Как человек, проснувшийся после долголетнего летаргического сна, по видимости ещё молодой, он начинает стремительно стареть, навёрстывая проведённые вне возраста годы.
Из письма Лопатина сестре 2 мая 1909 года:
«Телом я, конечно, здоров и силён (головокружение, печень и т. п. – чистые пустяки). Но моя неописуемая неработоспособность. Мой неодолимый страх ко всякому почину, даже в пустяках, заставляющий меня нуждаться в чужой опеке, моё вечное недовольство собою, вечное мучительное самоугрызение, не ведущее к исправлению, – всё это болезнь, и очень мучительная»[19].
В России становилось тяжко и снова веяло шлиссельбургским ветром. В 1908 году бывший пожизненный арестант получил (не без полицейских мытарств) разрешение на выезд за границу. Ещё пять лет Европы. Живя за границей, Лопатин участвовал в деятельности партии эсеров, но как-то странно. К нему относились с подчёркнутым уважением, но не слушали. Он не мог не видеть, что новые поколения революционеров руководствуются в своей деятельности не его принципами, а заветами Нечаева и наследием Дегаева. Новое издание нечаевщины-дегаевщины – дело Азефа, потрясшее партию эсеров в 1908–1909 годах, – показало со всей ясностью: революция идёт не по тому пути, о котором мечтали Лавров, Даниельсон, Любавин…
Как будто в насмешку над революционерами, Бог сотворил Евно Фишелевича Азефа (варианты: Азев, Азиев) таким же по внешности мерзким, какими были и его дела. Вот вам знак, смотрите: человек, на котором отпечатаны зло, порок и предательство. Но не увидели, не захотели увидеть. Секретный (и высокооплачиваемый) агент Департамента полиции пять лет возглавлял Боевую организацию эсеров, деяния которой мы узрим в Круге втором. Азеф организовывал убийства царских сановников, он же выдавал убийц-исполнителей начальственным конкурентам убитых. И когда змеиный клубок провокаций и измен был вытащен на свет – эсеровские вожди не поверили: явной правде не хотели верить. Партийный суд был созван, чтобы судить не Азефа, а его разоблачителя Владимира Бурцева.
В состав суда избрали Лопатина.
Из писем Лопатина сестре:
«Ради беспристрастия нужно было взять людей, не принадлежащих к партии, но пользующихся авторитетностью во всех партиях по части ума, справедливости и пр. Выбрали меня, Кр[опоткина] и Ф[игнер]. Мы судили Бурцева и, конечно, оправдали, признав А[зефа] доказанным провокатором».
«Он (Азеф. – А. И.-Г.) всего больше похож (в фуражке) на одного из тех франц[узских] “апашей”, который – встретив малолетнюю девочку в глухом месте – изнасилует её, а затем задушит или зарежет; или обратно: сначала умертвит, а затем изнасилует труп».
После азефовской истории Лопатин не мог верить эсерам. А кому он, старик, мог верить? Одиночество выходило из углов – более безнадёжное, чем в одиночной камере Петропавловки или Шлиссельбурга.
Наступало время подведения итогов. Каковы они, итоги?
Из ответов Германа Лопатина на анкету, присланную С. А. Венгеровым (между 1913 и 1916 годами):
«В каких периодических изданиях, по преимуществу, участвовал и по какому отделу
Переводил книги. Немногие мелочи были напечатаны во “Вперёд”, в “Былом”, в “Минувших годах”, в “Современнике” (Амфитеатрова), в “Речи”, но все, не стоящие внимания.
Перечень отдельно изданных книг <…>
1) Спенсер. “Психология”, 4 т. (два издания). – 2) Спенсер. “Социология”, 2 т. – 3) Спенсер. “Этика”, 1 т. – 4) Тэн. “Les origines” etc. 1-й том (два издания). – 5) Тиндаль. “Вещества… в воздухе”. – 6) Роме-не. “Над гробом Дарвина”. – 7) Жоли. “Психология великих людей”. – 8) Грант Аллен. “Виньетки с натуры”. – 9) Карпентер. “Столоверчение, спиритизм” и пр. – 10) Клиффорд. “Сборник трудов по физике”, 2 т. (за смертью Билибина остался ненапечатанным, рукопись у меня). – 11) Маркс. “Капитал”, т. 1-й. Мною переведена только 1/3 тома. Остальное докончено после моего ареста Николаем-оном[20].
В ранней молодости переводил часть “Зоологических писем” Иегера и редактировал “Химию кухни” Отто Уле, но вышли ли эти вещи в свет, не помню. <…>
Ещё 12) Письма Маркса и Энгельса к Даниельсону (Николай-онъ)»[21].
Здоровье потихоньку стало сдавать: годы, проведённые в тюремных камерах, не могли не сказаться. Всё чаще накатывали мучительные – до обморока – головокружения. Он стал терять зрение, в последние годы почти ослеп.
В 1914 году, перед самой войной, Лопатин приехал в Россию. Разочаровавшийся в революционерах и ненужный им. Вернулся под тяжкие крылья больного российского орла.
Великие потрясения 1917 года поначалу вдохновили его, но сил участвовать в них уже не было. Затем началось что-то страшное: разгул уголовщины, развал армии, убийства офицеров, разгром усадеб, разруха, голод, анархия… Над всем этим разрушительным вихрем всё заметнее вырисовывались контуры новой кровавой тирании – большевистской. Серо-стальные глаза Сергея Нечаева, его беспощадный взгляд узнавал Лопатин в лике большевистской власти. Красный террор, начавшийся осенью 1918 года, был воплощением самых лютых, сладострастно-ненавистнических мечтаний Нечаева. Герману Лопатину, заклятому врагу и разоблачителю нечаевщины, оставалось одно: умереть. 26 декабря 1918 года он скончался в больнице Женского медицинского института (бывшей Петропавловской).
Из газет:
«Шлиссельбургский комитет, принявший на себя, при участии представителей разных организаций, устройство похорон скончавшегося 26-го сего декабря Германа Александровича Лопатина извещает, что вынос тела состоится во вторник, 31-го декабря, в 10 1/2 час. утра, из “Дома литераторов” (Бассейная, 11). В понедельник, в 7 час. вечера, у гроба почившего, в “Доме литераторов”, будет совершена гражданская панихида»[22].
Из «Заметок читателя» Максима Горького:
«Хоронили Германа Лопатина, одного из талантливейших русских людей. В стране культурно дисциплинированной такой даровитый человек сделал бы карьеру учёного, художника, путешественника, у нас он двадцать лет, лучшие годы жизни, просидел в Шлиссельбургской тюрьме… За гробом его по грязному снегу угрюмо шагали человек пятьдесят революционеров, обиженных революцией…»[23]
19
Письма Г. А. Лопатина сестре здесь и далее цит. по: Дикушина Н. И. Один из талантливейших русских людей // Горький и русская журналистика начала XX века. Неизданная переписка / под ред. И. С. Зильберштейша и Н. И. Дикушиной. М., 1988. URL: http://az.lib.ru/l/lopatin_g_a/text_0060.shtml.
20
Николай-он – один из псевдонимов Николая Францевича Даниельсона.
21
Г. А. Лопатин. Ответы на анкету // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома, 1975. М., 1977. Публикация Л. Н. Ивановой. URL: http://az.lib.ru/l/lopatin_g_a/text_0040.shtml.
22
Северная Коммуна. 1918. № 192. 29 декабря.
23
Горький М. Заметки читателя // Собрание сочинений: в 30 т. Т. 24. Статьи, речи, приветствия. 1907–1928. М., 1953. С. 275.