Страница 15 из 23
Но не в меньшей степени эти строки и образы были вдохновлены совершенно конкретными земными обстоятельствами. В Шахматове возобновилось его общение с Любой Менделеевой и на сей раз обернулось сильнейшей одухотворённой влюблённостью. Крылья, которые начали прорезываться за его спиной после Бад-Наухайма, выросли, расправились и понесли его в упоительный творческий полёт.
Стихи шли потоком. И в их строках меж словами всё настойчивее проступал светозарный контур. Кто это? Люба Менделеева? Жена, облечённая в Солнце? Кто может это знать?
«И Дух и невеста говорят: прииди!»[45]
IV
Вещие сны
Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок в своих «Былях и небылицах» назовёт это лето «мистическим».
Это лето соединило их навсегда.
Отношения между ними менялись, проходили разные стадии, но никогда не были простыми – даже в период самой юной, самой очевидной взаимной влюблённости.
Из воспоминаний Любови Дмитриевны:
«Он бывал у нас раза два в неделю. Я всегда угадывала день, когда он приедет: это теперь – верхом на белом коне и в белом студенческом кителе. После обеда в два часа я садилась с книгой на нижней тенистой террасе, всегда с цветком красной вербены в руках, тонкий запах которой особенно любила в то лето… Вскоре звякала рысь подков по камням. Блок отдавал своего “Мальчика”[46] около ворот и быстро вбегал на террасу. Так как мы встречались “случайно”, я не обязана была никуда уходить, и мы подолгу, часами разговаривали, пока кто-нибудь не придёт»[47].
Из записной книжки Блока. Запись от 26 сентября 1901 года:
«В Знаменье видел я вещий сон. <…> Я видел, как семья отходила, а я, проходя, внезапно остановился в дверях перед ней. Она была одна и стала навстречу и вдруг протянула руки и сказала странное слово туманно о том, что я с любовью к ней. Я же, держа в руках стихи Соловьёва, подавал ей, и вдруг это уже не стихи, а мелкая немецкая книга – и я ошибся. А она всё протягивала руки, и занялось сердце»[48].
Из воспоминаний Любови Дмитриевны:
«В огне его духа, осветившего мне всё с такою несоизмеримой со мною силой, я потеряла самоуправление. Я верила в Блока и не верила в себя, потеряла себя»[49].
Из записных книжек Блока. Запись от 18 февраля 1910 года:
«Люба создала всю ту невыносимую сложность и утомительность отношений, какая теперь есть. Люба выталкивает от себя и от меня всех лучших людей, в том числе – мою мать, то есть, мою совесть. Люба испортила мне столько лет жизни, измучила меня… Люба, как только она коснётся жизни, становится сейчас же таким же дурным человеком, как её отец, мать и братья… Люба на земле – страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные…»
Запись заканчивается словами:
«…Не могу с ней расстаться и люблю её»[50].
Летом 1901 года они сблизились, хотя формально между ними ничего не произошло. Только возникло, как потом сформулирует Любовь Дмитриевна, «самоощущение двух заговорщиков». Этот заговор двоих продолжился осенью-зимой в Петербурге и летом следующего года в Шахматове – Боблове. В Петербурге были неожиданные, мистические в своей случайности встречи, совместные вхождения в таинственный сумрак Казанского и в торжественный свет Исаакиевского соборов, прогулки по зимним улицам и набережным, бесконечные разговоры о стихах, о Соловьёве, о Душе мира. Были моменты («миги», как любили выражаться поэты-символисты) духовного единения, были времена охлаждения и попытки разрыва. Но чем-то глубоким, какими-то корнями своих душ они срослись навсегда, хотя сами ещё того не ведали.
Любовь Дмитриевна не была красавицей в альбомном смысле этого слова. Высокая (одного роста с Блоком), статная, отлитая в крупных формах, круглолицая, с нежной белой кожей и дивным румянцем, она как будто излучала флюиды молодости, здоровья, силы. Было в ней и нечто большее: какая-то царственность, не передаваемая в словах привлекательность женственного величия. На языке соловьёвцев это называлось «воплощением Вечной Женственности». Неудивительно поэтому, что отношения Менделеевой и Блока оказались в фокусе внимания этих юношей, нетерпеливо ждущих Трубы и Пришествия. А что, если Любовь Дмитриевна и есть та самая Жена, облечённая в Солнце, вочеловечившаяся Душа мира? Недаром зовут её Любовь, а отчество происходит от имени Деметры – праматери всего сущего! Стало быть, Александр Блок – служитель Вечной Подруги, пророк Её пришествия. Ведь значение имени Александр – «муж и защитник». Рыцарь Прекрасной Дамы. Он, по словам Андрея Белого, пресуществил философию Соловьёва в жизнь. Его соединение с Единственной (то есть влюблённость и женитьба) есть мистерия и откровение Третьего Завета…
Всё это наивно, искусственно, высокопарно. Да. Во всём этом много неправды. Но была и некая правда. Сергей Соловьёв, Борис Бугаев, Александр Блок, Любовь Менделеева – все они родились и выросли в безрелигиозной среде. Движения души, взыскующей Бога, подвергались в этой среде гонениям и осмеянию. Или в лучшем случае становились предметом удивлённо-глухого непонимания. Что же осталось делать им, когда в их сердцах загорелся пламень веры в Бога? В каких словах и делах утвердить свою правоту? Терминология Владимира Соловьёва была переосмыслена ими и использована как сверкающие доспехи в битве с бездуховностью окружающего мира, как зеркало Персея, способного отразить холодящий душу взгляд мирского безверия. Это был путь, ведущий к безумию или к сектантству, но всё же это был духовный путь.
Решающее объяснение между Блоком и Менделеевой произошло 7 ноября 1902 года, после праздника в Дворянском собрании[51], устроенного для слушательниц Бестужевских курсов. В своих воспоминаниях Любовь Дмитриевна подробно описывает этот вечер. Её рассказ несёт на себе печать литературности, но сомневаться в его принципиальной достоверности не приходится.
Из воспоминаний Менделеевой-Блок:
«Мы вышли молча, и молча, не сговариваясь, пошли вправо – по Итальянской, к Моховой, к Литейной – к нашим местам. Была очень морозная, снежная ночь. Взвивались снежные вихри. Снег лежал сугробами, глубокий и чистый. Блок начал говорить. Как начал, не помню, но когда мы подходили к Фонтанке, к Семёновскому мосту, он говорил, что любит, что его судьба в моём ответе. <…>
Потом он отвозил меня домой на санях. Блок склонялся ко мне и что-то спрашивал. Литературно, зная, что так вычитала где-то в романе, я повернулась к нему и приблизила губы к его губам. Тут было пустое моё любопытство, но морозные поцелуи, ничему не научив, сковали наши жизни»[52].
В январе 1903 года состоялся сговор, а 25 мая – обручение всё в той же Петропавловской церкви Петербургского университета. Свадьбу по желанию родителей невесты отложили до лета. Венчались 17 июля в церкви села Тараканова, что между Шахматовом и Бобловом. Всё совершилось должным образом. Венцы держали Сергей Соловьёв и граф Розвадовский, петербургский знакомый семьи Менделеевых, в будущем – католический монах. (Род Розвадовских принадлежит к гербу Трубы, и этот факт в контексте поэзии Блока того времени приобретает мистический оттенок: «Сторожим у входа в терем, // Верные рабы. // Страстно верим, выси мерим, // Вечно ждём трубы».) Отец невесты, великий Дмитрий Менделеев, всплакнул в церкви. Плакала и мать жениха. На пороге бобловского дома крестьяне осыпали молодых хмелем. После свадебного обеда молодожёны уехали в Петербург.
45
Откровение Иоанна Богослова 22:17.
46
Так называли коня, на котором любил ездить Блок.
47
Блок Л. Д. Указ. соч. С. 154.
48
Блок А. А. Указ. соч. С. 21.
49
Там же. С. 138.
50
Там же. С. 166.
51
Ныне Большой зал Петербургской филармонии.
52
Блок Л. Д. Указ. соч. С. 168–169.