Дом соли и печали

Эрин Крейг

Дом соли и печали

С огромной любовью посвящаю эту книгу моим бабушке и дедушке – Фиби и Уолтеру, которые всегда говорили, что я стану писательницей. я так рада, что они оказались правы!

Erin A. Craig

House of Salt and Sorrows Copyright

Перевод с английского Екатерины Токовининой

Оригинальное название: House of Salt and Sorrows Copyright © 2019 by Erin A. Craig Cover art Copyright © 2019 by Vault49 This edition is published by arrangement with Sterling Lord Literistic and The Van Lear Agency LLC ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2020

1

Пламя свечи отражалось в серебряном якоре на ожерелье моей сестры. Уродливое украшение – Эулалия никогда бы не выбрала такое. Ей нравились простые золотые цепочки и причудливые бриллиантовые колье. Точно не это. Видимо, выбирал папа. Я растерянно перебирала свои бусы из черного жемчуга: может, стоит все-таки надеть на нее что-то более элегантное? Но я едва успела потянуться к застежке, как сестру окружили носильщики и захлопнули крышку гроба.

– Мы, Люди Соли, предаем это тело морю, – объявил Верховный Мореход, и деревянный ящик соскользнул в глубокую крипту[1].

Края темной бездны, поглотившей Эулалию навсегда, поросли лишайником; я старалась не смотреть туда и не думать о сестре, которая еще несколько дней назад жила, дышала и излучала тепло, а теперь обрела вечный покой. Я отгоняла от себя мысли о том, как тонкое дно гроба будет набухать от воды и соли, пока не провалится, и тело Эулалии не затеряется в морских глубинах под нашей семейной усыпальницей.

Я попыталась заплакать. Я знала, что от меня ждут слез, но вместе с тем понимала, что сейчас их не будет. Они придут позже, может быть сегодня вечером, Эулалия. Самая красивая из моих сестер. Она любила посмеяться: ее алые губы всегда улыбались, а ярко-зеленые глаза были готовы лукаво подмигнуть. Вокруг нее постоянно вились многочисленные поклонники – еще до того, как она стала старшей дочерью в семье Фавмантов[2] и наследницей всего папиного состояния.

– Мы рождены от Соли, мы живем Солью, и мы возвращаемся в Соль, – продолжал Верховный Мореход.

– Во имя Соли! – вторили ему собравшиеся.

Папа сделал несколько шагов и положил два золотых слитка у подножия крипты – плата Понту[3], чтобы путь моей сестры в море был легким. Я осмелилась поглядеть по сторонам: в усыпальнице собрались многочисленные гости, облаченные в свои лучшие одежды из черной шерсти и крепа; многие из них когда-то мечтали завоевать сердце Эулалии. Наверное, ей было бы приятно узнать, что столько молодых людей сокрушается и открыто оплакивает ее смерть.

– Аннали, – прошептала Камилла, легонько толкнув меня локтем.

– Во имя Соли, – пробормотала я и промокнула платком выступившие слезы.

Мое сердце сжалось от папиного неодобрительного взгляда. Глаза отца наполнились слезами, а гордо вздернутый нос покраснел, когда Верховный Мореход выступил вперед с чашей из раковины абалона[4], наполненной морской водой. Он опустошил сосуд, оросив водой гроб Эулалии: эта часть церемонии символизировала начало разложения. Затем Верховный Мореход погасил свечи, расположенные по краям каменного колодца, и служба завершилась.

Папа обернулся к собравшимся гостям, в его темных волосах ярко выделялась широкая белая прядь. Разве она была вчера?

– Спасибо, что пришли помянуть мою дочь Эулалию. – Отец привык смело и открыто обращаться к придворным лордам, но сейчас его зычный голос неуверенно дрогнул. – От имени нашей семьи я приглашаю вас в Хаймур, чтобы вместе вспомнить, какой она была при жизни. Будет еда, напитки и… – Отец откашлялся. Сейчас он скорее напоминал заикающегося клерка, нежели девятнадцатого герцога Соленых островов. – Думаю, Эулалия бы очень обрадовалась, если бы вы пришли.

Коротко кивнув, отец завершил свою речь. Он был бледен как полотно. Мне очень хотелось хоть немного утешить папу, но Морелла – моя мачеха – уже стояла рядом и держала его под руку. Они поженились всего несколько месяцев назад и все еще могли бы наслаждаться жаркими благословенными днями совместной жизни.

Сегодня Морелла впервые оказалась в семейном мавзолее Фавмантов. Интересно, как она чувствовала себя под пристальным взглядом мемориальной статуи моей матери? Скульптор использовал в качестве образца свадебный портрет мамы, передав холодному серому мрамору сияние юности. Хотя море приняло ее тело много лет назад, я по-прежнему приходила в мамину усыпальницу каждую неделю и рассказывала о своих переживаниях, словно она могла меня услышать.

Статуя мамы была самой высокой в мавзолее и возвышалась над гробницами моих сестер. Надгробие Авы обвивали ее любимые цветы – розы. За летние месяцы яркие розовые цветки стали пухлыми, как чумовые пустулы, унесшие ее жизнь, когда ей было всего лишь восемнадцать.

Через год умерла Октавия. Ее тело было обнаружено у подножия высокой библиотечной лестницы с неестественно изогнутыми руками и ногами. Ее усыпальницу украшала открытая книга с цитатой на вайпанском языке, читать на котором я так и не научилась.

После того как на нашу семью обрушилось столько горя, смерть Элизабет казалась неизбежной. Ее нашли в ванне, всплывшей на поверхность, как коряга в открытом море, разбухшей от воды и абсолютно белой. Слухи из Хаймура быстро дошли до поселений на соседних островах – от кухарок к конюхам, от торговцев рыбой к их женам, которые в свою очередь стали запугивать непослушных детей. Некоторые говорили о самоубийстве. Другие – а их было гораздо больше – решили, что мы прокляты.

В качестве статуи для Элизабет выбрали птицу. Предполагалось, что это будет голубь, но из-за неверных пропорций она скорее напоминала чайку. Что ж, вполне подходящий символ для Элизабет: она всегда мечтала улететь. А что же будет у Эулалии?

Когда-то нас было двенадцать: Фавмантова дюжина. А теперь осталось всего восемь, и я не могла избавиться от мысли, что зловещие слухи вокруг нашей семьи на самом деле правда. Может, мы прогневали богов? Может, тьма пришла в нашу семью и забирает нас по одному? Или это просто цепь ужасных и несчастливых случайностей?

После службы толпа разделилась, и гости начали собираться вокруг нас, выражая сдержанные соболезнования. И тут я заметила, что многие из них стараются не подходить слишком близко. Почтительное отношение к чужому горю или страх «заразиться»? Я уже хотела списать это на глупые предрассудки, но затем ко мне подошла одна из дальних тетушек, едва заметно улыбаясь своими тонкими губами, и я увидела в ее глазах тот же вопрос, который не давал мне покоя: кто следующий?

2

Все отправились на поминки, а я решила ненадолго задержаться в мавзолее: хотелось попрощаться с Эулалией наедине, без посторонних глаз. Тем временем Верховный Мореход забрал нашу, свечи и соленую воду, необходимые для погребального обряда, а также две монеты, оставленные моим отцом. Но прежде чем ступить на тонкую тропинку, ведущую к берегу, и удалиться в свою одинокую обитель в самой северной точке острова Селкирк, жрец остановился передо мной. Слуги запечатали гробницу, сложили над криптой кирпичи, густо промазанные цементом, и бурлящие воды скрылись из виду.

Верховный Мореход поднял руку – как мне показалось, для благословения. Однако в его жесте было что-то отторгающее, будто он пытался защитить… себя от меня.

Когда крипта опустела, воздух стал значительно прохладнее и окутал меня, словно мантия. Тошнотворно-сладкий аромат благовоний все еще витал в усыпальнице, но не мог перебить острого запаха соли. Здесь, на острове, вкус моря ощущался везде. Каменщики тяжело выдохнули, водрузив на место последний кирпич, и шум волн под криптой совсем утих. Теперь я осталась совсем одна.

1

Крипта – подземное помещение, часть храма, служащая для погребения. (Примеч. ред.) когда я буду проходить мимо ее спальни и увижу черную ткань, закрывающую зеркала во всю стену. Эулалия очень любила свои зеркала.

2

Фавмант (также Тавмант, др.‑греч. Θαύμας) – в древнегреческой мифологии бог морских чудес. (Здесь и далее – примечания переводчика, если не указано иное.)

3

Понт (др.‑греч. Πόντος) – в древнегреческой мифологии бог внутреннего моря.

4

Абалон – род моллюсков. (Примеч. ред.)