Страница 41 из 126
— Они?
— Да!..
Не сговариваясь, каждый из нас мгновенно и интуитивно выбрал для форсированного опроса по одному из лежащих. Вопрос был один, задаваемый каждым из нас троих в различных вариантах, в иных тональностях, в разной степени нажима на опрашиваемого:
— Где наши люди?
Конечно, это не был опрос в обычном следственном процессе. Это был шквал гнева, ненависти, беспощадности по отношению к этим людям. Они должны были, не могли не почувствовать нашего настроения. Кто кого? Или мы — или они. Чья воля возьмет верх?!
Задержанные все отрицали, переглядываясь между собой. Их надо было разъединить. Найти в их показаниях противоречие и идти дальше, добиваясь правды.
Я приказал вывести на улицу двух самых пожилых из них, очевидно семейных. И решил резко изменить тон допроса. Внешне я говорил спокойно, обращаясь то к одному, то к другому: «Как показал житель деревни, которого вы, очевидно, знаете, именно вы организовали охоту на наших людей. Товарищей своих мы все равно найдем. Будете скрывать правду — пощады не ждите!»
Человек всегда, даже в самых крайних, казалось бы, безвыходных обстоятельствах ищет возможность выхода.
Эти двое молчали. Но внешне они выглядели по-другому — фигуры их обмякли, согнулись.
…Из дома выскочил Златопольский и с крыльца крикнул мне:
— Товарищ гвардии капитан, не тратьте время на этих ублюдков! Сейчас нам покажут, где наши.
И скрылся в доме.
Я понял, что он сделал ход, который мною должен быть использован. Сделав вид, что эти двое меня не интересуют, я приказал солдатам подвести их к бронетранспортеру, а сам направился к крыльцу. Тогда один из них сказал:
— Ваши люди убиты. Мы покажем их могилы. Убивали не мы.
— Кто?
— Члены швадрона.
— Где они?
— В доме.
— Сколько их?
— Четверо.
Повязав этих четверых, оставив охрану, я и Златопольский в сопровождении проводников въехали в лес — старый, глухой. Лесная дорога не просматривалась. В километрах двух от хутора остановились на небольшой поляне. На опушке леса был виден холм из еще свежей земли, забросанный ветками деревьев.
Яма, куда были сброшены тела наших товарищей, была неглубокой. Осторожно вытащили набросанные друг на друга тела. Очистили, как только возможно, от земли. Положили рядком в бронетранспортер. Сами пошли следом.
Кончилась кровавая война. На ней наши товарищи остались живы. Возвращались на Родину, в отчие места. И на тебе — убиты. За что? Что плохого они сделали этим выродкам — убийцам, которые не могли не знать, сколько советских воинов положили свои жизни за освобождение Польши — их Родины — от немецко-фашистских захватчиков?
Однако это еще предстояло узнать. А пока мы шли по глухому лесу в неведомых нам доселе местах. Наверное, никогда больше не придем сюда. Зачем? Дабы еще раз пережить увиденную трагедию? Нет! Не пожелаю я и врагу вытаскивать из ямы тела товарищей своих.
Для меня, да и для моих следователей — Василия Романовича Журавлева, Давида Львовича Златопольского, для всех бывших с нами солдат и старшин из этого фронтового поколения, это был воистину конец войны. Неужели жизнь может придумать для нас еще что-либо страшнее увиденного? Вздутые, начавшие зеленеть трупы тех, кто еще вчера смеялся, думал, любил, собирался дать миру свое продолжение?!
На хуторе все было спокойно. Мы занялись допросами всех задержанных. Надо было установить степень участия каждого из них в этом злодейском акте. Четверо несли прямую ответственность. Остальные могли быть привлечены к делу в качестве свидетелей, недоносителей и так далее.
Обстоятельства гибели наших фронтовых товарищей по 5-й Гвардейской танковой армии, как это было установлено нами в ходе следствия, были следующие.
Коллективы прокуратуры и трибунала шли маршем из Дабера на Брест в общей армейской колонне. Но в Бельске они, желая посмотреть Варшаву, о чем поделился один из сотрудников трибунала в разговоре с офицером связи оперативного штаба армии (что стало известно после нашего возвращения в Брест), свернули на уже известную проселочную дорогу. Там их встретила группа из швадрона АК, взяла в кольцо, разоружила, раздела догола, издевалась, колола ножами. Т. — секретаршу трибунала — изнасиловали, а Марию К. из прокуратуры, бывшую на седьмом месяце беременности, истоптали, затем всех посадили в один из грузовиков, довезли до хутора, там взяли вещи из машины, повели в лес, расстреляли и быстро закопали. Автомашины угнали. Куда — неизвестно. Их розыск мы объявили по оперативным каналам.
Материалы следственного дела на эту банду — протоколы допросов, очных ставок, медицинской экспертизы и другое вместе с обвиняемыми были переданы польской беспеке (органы безопасности). Они должны были знать о враждебных действиях АК.
Похоронили наших товарищей при большом стечении народа у Брестской крепости. Мы не знали тогда о геройстве ее защитников, о чем поведал нам позже Сергей Сергеевич Смирнов в своих телевизионных репортажах. Так завершилось это горестное событие.
Оно стало последним следственным делом возглавляемого мною следственного отделения отдела контрразведки СМЕРШ 5-й Гвардейской танковой армии: дружного, где был один за всех и все за одного, по-партийному ответственного за работу, небольшого по численности, но профессионально сильного, совестливого коллектива моих сверстников. Из моего поколения.
Проводили мы на учебу в школу госбезопасности нашего Сашу Шарапова. Молодой, сильный, добрый человек, он, конечно, еще много полезного сделает для отчизны — верили мы, смахивая набежавшие слезы прощания. Да, видавшие за время войны, казалось бы, невообразимое для нормального человеческого сознания, мы по-прежнему не были лишены чувственности — огрубели наши чувства, но не утрачены.
И здесь я снова хочу сказать о том, что контрразведчики из Особых отделов СМЕРШ не были палачами своего народа. Говорить так — это бесспорно лгать. Они были его щитом и мечом. И подтверждение тому: работа контрразведчиков 5-й Гвардейской танковой армии — одного из многих таких же славных соединений Вооруженных сил отечества.
Война. Великая. Отечественная. Для меня, как и для миллионов моих сверстников, десятков миллионов из других поколений, для всего советского многонационального народа, она окончилась Победой. Враг разбит — победа за нами.
27 миллионов человеческих жизней унесла эта война, невиданная доселе в истории. Немецко-фашистские захватчики полностью или частично разрушили и сожгли 1710 городов и поселков, более 70 тысяч сел и деревень; сожгли и разрушили свыше 6 миллионов зданий и лишили крова более 25 миллионов человек. Вряд ли когда-либо будут установлены точные цифры: была цифра 20 миллионов погибших, теперь 27 миллионов. У такой войны точных цифр быть не может…
Ехал в Москву. Перед глазами опять проносились разрушенные города, поселки, пепелища деревень, обгорелые станционные здания, веселые, а чаще грустные люди, здоровые и много, много калек, изможденные старики и дети. И так по всей Белоруссии, Смоленщине, Подмосковью. Казалось, что не хватает лишь огромных чаш, наполненных выплаканными слезами нашего народа.
Возвращался я с войны, как и тысячи, тысячи моих сверстников, другим. Да, мы стали другими. Нас, молодых, война состарила. Нет, она не превратила нас в немощных и дряхлых. Наоборот, в невзгодах войны мы окрепли и закалились. Война состарила нас своими кровавыми уроками, научила ценить жизнь. Подобно тому, как человек к старости все больше ценит жизнь, даже цепляется за все то, что может продлить ее, подобно этому для нас, молодых, прошедших войну, жизнь стала бесценна, некое легкое отношение к ней ушло и безвозвратно.
Конечно, то, о чем я вспоминаю сейчас, тогда, когда ехал из Бреста в Москву, в моем сознании формировалось не так определенно, как я сейчас пишу, но эти чувства и мысли были во мне, будоражили мое сознание, оседали в нем, чтобы в какие-то непредвиденные моменты в непредугаданных обстоятельствах выплеснуться наружу, проявиться в устремлениях, поступках.