Страница 28 из 29
Но никто уже не слышал его, как будто людей лишала рассудка хмельная дурь в головах, а скорее, это был страх, его испытывали перед прорицателем. Он читал мысли, видел черноту душ, знал, как они жили и чем кончат. Он был страшнее всякого мятежника и страшнее Закона. А потому в один голос, тужась и краснея лицами, кричали царю:
– Убей его, царь, убей, убей, убей!
– Безумные! Вы спятили! – отшатнулся Креститель. – Вы не в силах убить меня! Мой дух неподвластен вам! Мой дух будет жив всегда. – Глаза его были печальны. Он не хотел расставаться с жизнью, хотя всегда знал, что жизнь не вечна и рано или поздно его речи оборвут ее прежде времени. И теперь ясно чувствовал, как близок конец.
Иродиада сквозь гвалт услыхала у своего затылка странное глубокое дыхание. Обернулась и замерла под расплывчатым взглядом Прондопула, его голос отсек шум пиршества, проник вглубь ее мозга:
– Тетрарх не сумел купить Крестителя, помоги ему сделать иное, ты сможешь.
И опять гвалт ударил по перепонкам Иродиады. Она встрепенулась, глубокий вдох высоко поднял грудь, поискала взгляд Прондопула, но того рядом уже не было.
Антипа ловил глазами злобные оскалы, вбирал голоса и чувствовал, как мозг наполнялся радостью.
Иродиада лихорадочно позвала дочь, та подбежала, мать что-то выдохнула ей в ухо. Девочка метнулась к тетрарху, потянула за одежду, привлекая внимание. Он посмотрел осоловевшим взглядом, возбуждено покривил улыбкой лицо, слегка нагнулся, чтобы услышать тонкий голос. Девочка провизжала:
– Ты обещал мне, царь!
Ирод Антипа, охваченный угарной волной призывов, едва разобрал девичье свиристение, громко спросил:
– Так чего же ты просишь?
– Голову безумца! – взвизгнула она пронзительно.
И все, кто вместе с тетрархом услыхал просьбу девочки, радостно подхватили:
– Голову, голову, голову!
Ирода Антипу на миг ошеломила просьба Саломии, а под сердцем завозилось свирепое удовлетворение. Он вцепился взглядом в глаза Иродиады, увидел в них сумасшедший блеск и понял, чью просьбу принесла ее дочь. Отказать Иродиаде был не в состоянии. Да он и не собирался отказывать. К тому же, все вокруг хотели одного. Все ждали.
Противный трепет бил Иродиаду, ей казалось, если сейчас она не насладится видом крови этого страшного проповедника, все в ее жизни рухнет сразу и навсегда. Она жаждала его смерти и дрожащими губами повторяла за всеми:
– Голову, голову, – и ей сдавалось, что не она вторила всем, а все подчинялись ее желанию.
Тетрарх тяжело поднял руку, замер, закрыл глаза и резко опустил ее вниз. Начальник стражи побледнел. У него затряслись ноги. В коленях появилась слабость. Глотку и живот пронизало огненным жаром. На короткое время он замешкался. На секунду мускулы размякли. Но он был тертым калачом, сумел быстро справиться с собой.
Когда Антипа открыл глаза, он поймал зловещий блеск меча и услышал общий облегченный выдох. Увидал, как начальник стражи за волосы высоко поднял над собою голову Крестителя, отделенную от туловища и кровоточащую. Но поразило Ирода Антипу иное: обезглавленное тело Иоханана долго еще стояло на ногах, не покоряясь человеческому безумству.
И все увидели это и окаменели, потрясенные.
Глава десятая
Абсурд
Пантарчук сидел в кресле за рабочим столом и смотрел на Прондопула. Тот продолжал говорить, но Петр уже не хотел его слушать, потому что думал: и какого черта он тут еще торчит, я же ясно показал ему на дверь, когда отказал во встрече с Магдалиной. На душе у Пантарчука было муторно, мысли в голове ворочались противно, как клубок живых червей. Отвратное состояние. Голос архидема, подхватив мысли Петра, произносил:
– Да, да, все скверно, все не так, как надо, все наоборот. Но червь, всего лишь – червь. Кто с ним считается? Его без труда можно раздавить.
– При чем тут черви? – поморщился Петр.
– Черви всегда при чем, – продолжил архидем. – В червивости бездарность человеческая. Человек – это червь, хотя мог бы стать иным.
По телу Пантарчука прошлись судороги. В это мгновение он ощутил себя червяком, тупым, неповоротливым, жалким.
Прондопул направился к двери. Ее хлопок вывел Петра из аморфного неуклюжего состояния, и он узрел, как в стакане для карандашей вдруг возник жирный клубок червей.
Петр брезгливо схватил стакан и бросил в распахнутое окно. Мельком заметил, что вниз полетели карандаши. Нервно сплюнул: душу въедливо точил червь.
И тут из приемной донесся испуганный женский визг, он подхватил Петра из кресла и увлек за дверь.
Секретарь с ногами забралась на стул. В ее глазах плескался ужас. Она пальцем показывала на свой живот. Ее талию, извиваясь, опоясала тонкая змейка.
Пантарчук решительно схватил змею рукой, сорвал с девушки и отшвырнул в угол. Услыхал, как о стену ударила пряжка ремня. Шумно нагнулся за ним и протянул секретарше. Та продолжала скулить от страха. Что за чертовщина, подумал он, галлюцинации не только у него.
– Уберите! – взмолилась девушка.
– Успокойся, это твой ремень, – бросил его на стол.
– Нет, нет, не надо! – визжала она.
– Тебе показалось. Успокойся!
– Нет, нет, нет! – дрожала секретарь и была белой, как молоко.
Петр сгреб ремень со стола, озадаченно покрутил в руке, смял и сунул в карман пиджака.
Секретарь с опаской сползла со стула, осторожно опустилась на край сиденья. Петр крякнул глухо и шагнул к двери кабинета, и в этот миг за спиной снова разнесся истошный вопль девушки. Он обернулся: на столешнице извивался большой толстый червь. Глаза у девушки квадратные. Петр рывком скинул червя на пол, наступил каблуком, понял, что вдребезги раздавил авторучку. Перед глазами проплыло лицо Прондопула, разозлило и одновременно озадачило. Что могли означать его последние слова и эти черви? Или просто галлюцинации? Вроде бы и с головой все нормально, а вместе с тем происходит что-то неестественное, аномальное. Пантарчук нагнулся, подхватил с пола осколки:
– Видишь, твоя авторучка, – попытался успокоить секретаря.
– Червяк.
– Не говори глупости! Где ты видишь червя? Приснилось тебе все.
– Я не сплю.
– Ты просто переутомилась.
– Я видела червяка. Я его видела. Видела, видела.
Он бросил в корзину для мусора осколки авторучки и вытащил из кармана ее ремень-пояс:
– А это ремень или змея? Возьми себя в руки. Между прочим, красивый ремешок.
Секретарь зажалась.
– Вот что, – Пантарчук положил ремень перед нею, – рабочий день заканчивается, иди домой и отдохни.
Девушка в мгновение ока подхватила сумочку и молнией вылетела за дверь приемной.
Петру тоже следовало успокоиться: желваки ходуном ходили. Он озабоченно потоптался по приемной и направился в коридор. На выходе из офиса спросил у охранника:
– Прондопул ничего не сказал?
– А кто это, Петр Петрович? – расширил глаза охранник.
Пантарчук ощутил непонятную пустоту, которая наплыла за вопросом охранника, попытался обстоятельно уточнить:
– Ну, такой, такой, – и он запнулся, понимая, что не запомнил лица, сделал невыразительное движение рукой, – с черными волосами. Костюм. Рубаха. Галстук-бабочка. Приходил ко мне. Посмотри запись в журнале учета.
– Никто не проходил, Петр Петрович, никаких записей. Вот, можете проверить. – Охранник торопливо раскрыл журнал на столе.
Петр пробежал глазами: записи о Прондопуле не было. Душу опять стал точить червь. Не мог же архидем раствориться в воздухе, как привидение. Уж это полная глупость, идиотизм, крыша поехала, не все дома. Но ведь и он, и секретарь видели Прондопула, червей и змею – тоже. Чертовщина получается. Стоп. Тут что-то не то. Наверняка охранник проспал:
– Ты никуда не отходил? А может, без записи пропустил?
– Обижаете, Петр Петрович, на месте как штык. Без записи ни одна мышь не проскочит мимо.
Пантарчук посмотрел пристально, кажется, парень не соврал. Странный тип, этот Прондопул, безусловно, странный, аномалия. Его самого изучать в Лаборатории надо. Ловко облапошил охранника. Наверняка владеет гипнозом, потому и прошмыгнул незаметно. Черви и змея из той же оперы. Эта мысль несколько облегчила душу. Смущало одно обстоятельство: Петр доподлинно знал о себе, что на него гипноз не действовал, испробовано еще в молодости. Гипнотизер тогда долго бился над ним, но результат оказался нулевым. Стало быть, сегодня он не должен был видеть червей и змею. Однако увы. Пантарчук был в растерянности.