Страница 2 из 23
– А еще баб надо побольше! У тебя они есть, но слишком редкие и заповедные! Фестиваль сосисок какой-то! В твоих текстах зашли бы такие, знаешь – кровь с молоком, ухватистые, с грудями медными! Пускай лесовики возвращаются в свои берлоги к теплому междуножью и безмолвно так, со смыслом еб…ся! А потом, не поделив междуножье, гоняются по лесам друг за другом с берданками! Такую драму, брат, можно завернуть! С мясом, кровью, сексом! Не забывай, что женщины читают больше! Это надо всегда в уме держать!
Архаров, с сожалением оглядев серый затянутый горизонт, снимает котелок с костра и идет в сторону дома.
– Опять же деньги. Сейчас только деньги людей волнуют. И тех, у кого их мало, и тех, у кого их хоть жопой ешь. Люди убиваются из-за них, убивают… В твоих же иноках это не проглядывается. Скажешь, что в лесу и так все под рукой? Может… Но всегда кто-то хочет больше. Вот ты хочешь?! Хочешь?! – подначивает Архарова Журавлев, зачерпывая рыбий бок. Архаров натянуто улыбается и чуть кивает. – Надо тебя по премиям потаскать. Это тоже отдельная тема. Для первой книги нет лучше рекомендации, чем несколько помельче премий или одна, но большая… Но там столько шкурных интересов, брат. Целые группировки. Некоторые, особенно ушлые, только на премии и работают. Сочинение на тему, так сказать. Однодневки в основном, но спрос-то какой? И так читают мало, так хоть копеечку заработать. Домой вернусь, прошерстю календарь.
Под уху выпивают много. Журавлева заметно повело. Речь замедляется, скатываясь в полутона. Архаров решает, не дожидаясь вечера, заправить баню. В парной их еще больше развезет. Опять же сколь угодно долго можно растапливать и отлучаться на погляд. Баня за домом. Немного чадит при растопке от давящего сверху дождя. Журавлев заглядывает в парилку, где Архаров на корточках, весь в дыму у раскрытой печки. Журавлев, закашлявшись, уходит. Архаров хмельно улыбается и не спешит с раскрытием поддувала.
– А политика?! Ты об этом думал? – через дверь просачивается голос Журавлева. – Сейчас не важно, что пишет писатель, важно его мнение о текущем процессе. Там тоже все зыбко. Разные лагеря. Почвенники, ватники, либерасты… Надо аккуратно, ни нашим ни вашим, так сказать. Но всегда на пульсе. Ты, конечно, скорее, к ватникам по всем внешним признакам, но можно и на исконной анархической карте сыграть. Этакий правдоруб из народа. Я еще посоветуюсь с прошаренными людьми, и мы определимся.
Журавлев, повизгивая и пригибаясь, забегает в парилку. У него поджарое, с небольшим выпуклым брюшком тело. Мягкий, от дорогого солнца загар контрастирует со снежной бледностью шрамного, с потертостями тела Архарова. Архаров закрыв глаза, с запрокинутой головой сидит на верхней полке. Журавлев было взбирается к нему, но, поерзав, сползает сначала на средний, а потом и на нижний уступок. Пробует заговорить, но раскаленный воздух запирает. Архаров подкидывает на камни, и Журавлев шарахается от резкого звука вспенивающейся воды. Вдоволь нахлеставшись веником, Архаров выходит в предбанник и видит, что Журавлев, прикрыв голову полотенцем, спит. Перед уходом Архаров открывает дверь парилки и выпускает плотный пар. До ночи тепло задержится, и Журавлев не застудится.
Прихватив сигареты, Архаров выходит под дождь. Осень в этом году утверждает сама себя. Без всякой раскачки, с начала сентября вымачивает, выхолащивает остатки лета. Архарову нравится. Хотя можно бы было и подрастянуть грибной сезон, но и так насушил вдоволь. Осенью и пишется лучше. Внутри все затихает, оседает и можно без горячности и суеты посидеть над словами. Идет проселочной дорогой. Его дом – новодел, в стороне от старого поселения. Долго строился. Все своими руками. Под себя. Заметил в себе это внутреннее желание отодвинуть и отодвинуться. И здесь-то людей немного, особенно по зиме, но и от них упруго отталкивает. Будто боится, что размагнитит его их плотное, сгущенное присутствие. Вот только…
Архаров входит в единственный на всю деревню кабак. Точнее – днем магазин, вечерами рюмочная. По краям, на грубо сколоченных лавках, за столами – местное старичье да ханурики. Архаров всю дорогу до кабака считал смены и не просчитался. Лера за прилавком и с теплой улыбкой кивает ему (всякий раз боится ее не застать). Лера еще молода, а уж о внешнем и говорить нечего, так что ее задержка в любимой Архаровым глуши ему удивительна. Он медленно подбирается, подтаскивает себя к мысли, что, может, и Лере эта глушь родная. Может, и она от чего-то отодвигается. Но Архаров не спешит с выводами, так как при разверстке скороспелых дальнейших действий со своей стороны боится просчитаться. Так уже раньше случалось.
Последняя стайка старушек, насплетничавшись вдоволь, уходит. Лера приглушает свет и, несколько напрягшись лицом, включает музыкальный центр под прилавком. Архаров подливает в кофе коньяка и кладет на стол блокнот. Без букв подолгу нельзя.
Не получалось писать с момента приезда Журавлева, и Архаров чувствовал, как в нем нарастала, распространялась пустота. В пустоте ухали слова Журавлева, позвякивало раздражение и подвывал страх утратить голос. Это тоже знакомо Архарову. Однажды не писал десять лет. Страшное, темное, пьяное время. Шабашил по лесам – зверея. Будто фонарь без батарейки.
В кабак вваливаются четверо незнакомых. Вернее, происхождение их известно Архарову – «черные лесорубы». В сезон много таких наезжает на незаконное, до излова. Архаров и сам, в те десять лет, промышлял мерзким. Рубщики обычно не засвечиваются в деревне, но Лера – достаточная причина, чтоб рискнуть и покуражиться. Устраивают свои небритые испитые морды за столом, и пока вполне себе тихие. После дневной валки слух устает от визга бензопил, и сейчас мужики расслабляют уши лирикой шансона из музцентра, а утробы – водкой. Архаров, обменявшись с ними упругими жесткими взглядами, возвращается к блокноту.
– А еще про молодежь нельзя забывать! – с порога начинает Журавлев, разглядев Архарова. Редактор в несколько разобранном состоянии. В старой архаровской фуфайке, из кармана которой торчит бутылка. Присаживается за стол. Архаров убирает блокнот и закуривает. – Самый сложный сегмент! Молодежь сейчас совсем не читает! Интернет, брат!
– Не так громко, – говорит ему Архаров, поглядывая за его спину на лесовиков и на Леру.
– Да-да… а что это за дрянь играет?! Так о чем это я… да… Молодежь сейчас, как Клондайк. Там, брат, столько золота. Надо только способы добычи подобрать. Все над этим бьются. Заберешь их – заберешь будущее. Да и поинтересней в смысле поклонниц, хе-хе. Пришлось поездить по фестивалям для начинающих, и могу сказать, что намного поинтересней, если понимаешь, о чем я.
У Журавлева всклокочены волосы. Нездоровый цвет лица, в котором багровое послебанное замешано с бледным отходным. Несмотря на фуфайку и болотники, он заметно выделяется, как шампиньон в шарабане с лесным грибным сбором. Архаров не поддерживает его с водкой, потягивая кофеек и посматривая по сторонам. Лесорубы становятся громче. Матерок набухает хмелем. Они попеременно подходят к стойке и, забирая заказное, подолгу кадрятся к Лере. Пока все пристойно, без протягивания через стойку ручищ, без раздражения несговорчивостью. Лера молодец – вежливая улыбка, но строгость во взгляде. Журавлев тоже обращает на нее внимание. Все чаще делает паузы, совершая корпусом пол-оборота в ее сторону.
– У-ух, какая, – причмокивает он, кивая на Леру.
– О чем ты там говорил? – отвлекает его Архаров.
– Да… о чем? Да хрен его знает! Поездить тебе надо. По фестивалям, премиям. Я порой вообще не представляю, когда твои собратья пишут. По-моему, только бухают, трахаются и тусуются по всей стране… Был бы повод… Знаю, что ты из другого теста, ну а кто нет? Особенно в начале. Беда в том, что на этих толковищах все и решается. Кого печатать, кого награждать. Много паскудства, но выхлоп того стоит.
Журавлев более не может себя сдерживать и, шатко поднявшись, направляется к стойке. Чуть склоняет голову и, мягко поглаживая столешницу, что-то там шепчет, посмеиваясь. Лера, поглядывая на Архарова, проявляет к Журавлеву больше расположенности, чем к остальным. Как-никак, гость Архарова. Один из лесовиков тоже подходит к стойке. Товарищи провожают его внимательными взглядами как своего делегата. Борьба за внимание Леры оканчивается перепалкой, и Журавлев, напоследок с уверенной улыбкой кивнув Архарову, идет за рубщиком на выход. Вслед за ними поднимаются и прочие лесовики. Архаров с досадой тушит окурок в пепельнице.