Страница 19 из 20
Юные братья-пажи, носившие популярные в ту эпоху имена Петр и Александр, попали в свиту герцога Голштинского и его супруги – Анны Петровны. Кстати, историки до сих пор спорят, кто из братьев был старше, но по всей видимости, они были погодками, и в год свадьбы герцога и Анны Петровны им исполнилось по 14 и 15 лет.
Герцог задержался в Петербурге. Он стал членом Верховного тайного совета и ждал обещанной поддержки своих претензий на шведский престол, или хотя бы военной помощи в отвоевании у Дании Шлезвига. Не дождавшись ни того, ни другого, вынужден вернуться в Голштинию в августе 1727 года. Братья отправились с ним и Петр даже попытался поступить в университет Киля, но то ли домашнего образования не хватило, то ли помешала скоропостижная кончина Анны 4 (15) мая 1728 года от послеродовой горячки.
Братья вернулись в Петербург, где попали ко Двору младшей дочери Петра – Елизаветы. Положение ее тогда было незавидным, Анна Иоанновна подозревала, что девушка может попытаться захватить власть и, вызвав ее в Петербург, держала при себе.
Джейн Рондо, жена уже знакомого нам Клавдия Рондо, видевшаяся с Елизаветой в столице, писала о ней в Англию, своей подруге: «Вы узнаете, что я часто бываю у принцессы Елизаветы и что она удостоила меня своим посещением, и восклицаете: „Умна ли она? Есть ли в ней величие души? Как она мирится с тем, что на троне – другая?“. Вы полагаете, на все эти вопросы ответить легко? Но я не обладаю Вашей проницательностью. Она оказывает мне честь, часто принимая меня, а иногда посылает за мной. Сказать по правде, я почитаю ее и в душе восхищаюсь ею и, таким образом, посещаю ее из удовольствия, а не по обязанности. Приветливость и кротость ее манер невольно внушают любовь и уважение. На людях она непринужденно весела и несколько легкомысленна, поэтому кажется, что она вся такова. В частной беседе я слышала от нее столь разумные и основательные суждения, что убеждена: иное ее поведение – притворство. Она кажется естественной; я говорю «кажется», ибо кому ведомо чужое сердце? Короче, она – милое создание, и хотя я нахожу, что трон занят очень достойной персоной, все же не могу не желать, чтобы принцесса стала по крайней мере преемницей».
Елизавета Петровна
Елизавета не одной Джейн Рондо внушила такое желание. Очень скоро вокруг нее сложился заговор, центром которого являются сама принцесса, ее лейб-медик Иоганн Германн Лесток и тогдашний ее фаворит Алексей Григорьевич Разумовский. Им удается выйти «на контакт» с французским посланником маркизом де Шетарди, которого не устраивает проавстрийская политика Остермана, а значит, и России. Маркиз де Шетарди снабдил заговорщиков деньгами, и Елизавета щедро одаривала ими офицеров Преображенского полка. Она часто бывала в казармах, участвует в крестинах детей офицеров и убеждается, что они будут ей верны. И не прогадала – преображенцы буквально на руках внесли ее в Зимний дворец, отправили в ссылку Анну Леопольдовну с мужем и детьми и провозгласили Елизавету императрицей.
Братья Шуваловы принимали участие в заговоре, но были «на вторых ролях», носили записки Елизавете, сопровождали ее в казармы Преображенского полка. Да это и не удивительно: они еще слишком юны, чтобы представлять собой серьезную политическую силу. Но Елизавета не забыла их и, став императрицей, оставила в своем ближнем кругу.
Петр Иванович назначен подпоручиком лейб-компанейского полка (что приравнивалось к чину генерал-майора в армии), а 24 декабря 1741 года произведен в действительные камергеры. В начале 1742 года он награжден орденами Св. Анны и Белого Орла, а в день коронации 25 апреля 1742 года – орденом Св. Александра Невского.
В том же 1842 году Петр Иванович женился на близкой подруге Елизаветы Мавре Егоровне Шепелевой. Невесте было 34 года, жениху – 31. По-видимому, эта женщина являлась, по крайней мере на первых порах, одним из важных двигателей карьеры своего мужа, поэтому о ней стоит рассказать подробнее. Мавра Егоровна, происходившая из весьма родовитой семьи, попала ко двору одиннадцатилетней девочкой, став камер-юнгферой цесаревны Анны Петровны. Молва приписывала ей роман то ли с Бироном, то ли с мужем Анны Петровны, герцогом Голштинским.
По воспоминаниям современников, Мавра была некрасива, но обладала живым характером и веселым нравом. Екатерина II, тогда еще великая княгиня Екатерина Алексеевна, лишь недавно приехавшая в Петербург и ставшая женой наследника российского престола, называет Мавру Шувалову: «…одной из самых любезных дам империи», и «воплощением болтливости». Отмечает ее «насмешливый тон» и всегдашнюю «улыбку на устах». Возможно именно эти качества привлекли к ней Елизавету, которая тоже в молодости была хохотушкой.
П.И. Шувалов
М.Е. Шепелева
Мавра пользовалась ее доверием и, по-видимому, оказывала на нее большое влияние. Об этом свидетельствует и такой эпизод, рассказанный Екатериной. Однажды, когда Елизавета заболела, «при дворе праздновали свадьбу одной из ее фрейлин. За столом я сидела рядом с графиней Шуваловой, любимицей императрицы. Она мне рассказала, что императрица была еще так слаба от ужасной болезни, которую вынесла, что она убирала голову невесте своими брильянтами (честь, которую она оказывала всем своим фрейлинам), сидя на постели только со спущенными ногами с постели, и что поэтому она не показалась на свадебном пиру. Так как графиня Шувалова первая заговорила со мной об этой болезни, я выразила ей огорчение, которое мне причиняет ее состояние, и участие, какое я в нем принимаю. Она мне сказала, что императрица с удовольствием узнает о моем образе мыслей по этому поводу». То ли Елизавета послала Шувалову узнать о настроении невестки, то ли Мавра Егоровна сама решила показать, что может быть полезна Екатерине, но так или иначе, понятно, что она прекрасно знала придворную жизнь, полную компромиссов и временных альянсов, хорошо сознавала свое влияние и не стеснялась пользоваться им.
Разумеется, многие ее не любили. Казимир Валишевский, один из первых биографов Елизаветы, приводит в книге «Дочь Петра великого» множество весьма нелестных отзывов современников о «Маврушке»: «Мавра Егоровна не была приятной подругой жизни, согласно свидетельству ее современников; „она была зла, как диавол, и соответственно корыстна“, утверждает один из них, добавляя, что ничто не могло сравниться с ее уродством, „это ведьма огурец“; Шерер говорит о ее „зловонном рте“ – опуская другие отталкивающие подробности, – а Лопиталь следующим образом определяет в 1757 году ее негласные обязанности: „Находясь день и ночь при императрице, она доставляет ей мимолетные и тайные наслаждения“». Вполне возможно Лопиталь имеет в виду умение Мавры Егоровны чесать императрице пятки – молва приписывала именно этому умению высокое положение «Маврушки» и ее мужа.
Что же пишет Валишевский о самом Шувалове: «Когда Мавра Егоровна умерла в 1759 г., все думали, что тотчас же померкнет блестящее положение ее мужа, и, если верить Щербатову, России пришлось бы только порадоваться этому. Автор знаменитого сочинения о повреждении нравов того времени нарисовал чрезвычайно нелестный портрет Петра Ивановича и составил длинный список его недостатков. Злоупотребления властью, взяточничество, хищения всякого рода, составившие одно время П.И. Шувалову славу самого богатого человека в России, нагромождены в нем до бесконечности. То Шувалову присуждают за восемьдесят тысяч рублей несколько заводов в полном ходу – Благодатских, причем, извлекая из них двести тысяч рублей годового дохода, он жалуется на разорение, выпрашивает уменьшения покупной платы до сорока тысяч и затем перепродает заводы правительству за семьсот тысяч рублей. То, добившись учреждения банка для мелкого кредита, он забирает через подставных лиц всю наличность его. Он ратует за отмену закона, воспрещавшего замужним женщинам продавать или закладывать свои имения без согласия мужей, – только для того, чтобы купить за бесценок землю некоей графини Головкиной, разошедшейся с мужем. Но Щербатов – писатель, все видевший в черном цвете и заразившийся недостатком, свойственным всем laudatores temporis acti. Допуская даже истинность всех этих поступков, нельзя признать за ними индивидуального характера в эпоху и в стране, где они, к сожалению, были всеобщи».