Кукушка

– Будете пользоваться компьютером, который мы вам дали?

– Предпочла бы «Макбук эйр».

Доктор Робинсон улыбается. Впервые приходит мысль, что, если б не сотня разных обстоятельств, она, возможно, мне понравилась бы.

– Вы ведь журналистка. Не скучаете по перу?

Она и вправду ничего не понимает! Это дерьмо в прошлом!

– Иногда легче что-то записать. Просто расскажите свою историю, с самого начала…

– Сколько вашим детям?

Она скрещивает ноги и разглаживает юбку.

– Можете скинуть файл в «Дропбокс». Я почитаю. Правильно я поняла, что все началось шесть лет назад?

– А сколько вы знакомы с вашим Душкой Саем?

Я начинаю ее раздражать.

– Речь не обо мне, Конни.

– Односторонние отношения не способствуют доверию.

Улыбаюсь. Искренне. Мне весело.

– Нет, правда, где вы познакомились с Душкой Саем?

Она щурит уже прищуренные голубые глаза, склоняет голову набок и снова прислушивается к волку. Серьезная поза. Смахивает на директрису, ей бы с этим не переборщить…

– Знаете, Конни, мы должны брать ответственность за свои решения и поступки.

Под впечатлением от собственного глубокомыслия. Произносит коронную фразу:

– Нельзя вечно прибегать к тактике уклонения.

Раздумываю над этим, а она меняет объект созерцания и смотрит в окно. Наверное, заметила листок. Решительно поворачивается.

– Я здесь, чтобы помочь вам. Мы можем работать, как вам захочется, меняться ролями, если нужно…

Делает паузу, и идея повисает в воздухе. Надеюсь, выражение моего лица не оставляет сомнений: иди в жопу со своими играми! Солнце, кстати, скрылось, и в комнате резко темнеет. Доктор Робинсон сверлит меня своими странными голубыми глазами с карими крапинками.

– Вы счастливы? – Скрещиваю руки, склоняю голову и прислушиваюсь к ее волку. – Интересная, хорошо оплачиваемая работа. И Душка Сай, а не тот, другой… Он преданный муж, да? Уложит детей в постель к тому времени, как вы вернетесь домой после тяжелого трудового дня помощи окружающим. Поболтаете в кухне, откупорите бутылку вина, перейдете в гостиную и поужинаете за парочкой серий скандинавской теледрамы. Подниметесь в спальню. А, вот незадача… – для пущего эффекта интимно понижаю голос. – Вдруг это та самая ночь, которую вы подсознательно избегали? Ежемесячный перепих из чувства долга. Или можно еще потянуть? Помешкать внизу или, наоборот, быстрее лечь и прикинуться спящей. Поймите меня правильно – вы хорошая жена, вы его любите, знаете, что для отношений секс важен. Об этом пишут все журналы, вы и сами говорите это пациентам, хулиганка этакая. И все же вы валяете дурака в ванной, на случай если ему придет в голову именно сегодня… Ясное дело, вы жутко устали. Спасать мир так утомительно! И потом, секс отнимает ужасно много сил. Но будем реалистами, сколько можно его избегать, если таковы условия сделки, неписаный контракт пары? Вы ложитесь в постель, надеясь, что он не… Но он все-таки делает робкий шаг, всего-навсего легкое прикосновение неуверенной руки. Вы знаете, к чему идет, чего он хочет, хотя даже он теперь почти уже сдался. Да, сегодня та самая ночь, когда надо себя перебороть, говорите вы мысленно. И поворачиваетесь к нему, показывая, что можно начинать, вы разрешаете. В процессе обнаруживается, что оно не так уж и плохо. Надо бы делать это почаще, думаете вы, ощущая его внутри. Вам даже приятно, хотя вы знаете, что все быстро кончится…

Делаю паузу. Доктор Робинсон смотрит на меня во все глаза; мышцы лица немного расслабились. Подаюсь вперед и продолжаю шептать своим новым осипшим голосом, который всерьез начинает мне нравиться:

– Трахаться-то легко, да, док? А вот поцелуй не сымитируешь! В нем – подлинная близость. Невыносим именно поцелуй. Когда вы в последний раз целовали Душку Сая? Не чмокали в щеку, нет, – целовали по-настоящему, растворяясь во рту… Подумайте о нем, его рте. О, этот рот, как отвратительно он ест, какие глупейшие вещи изрекает, как идиотски кривится! Рот, смотреть на который вы обречены следующие сорок лет. Вы пытаетесь об этом не думать. Оно и понятно – целая долгая жизнь без страсти…

Откидываюсь назад и смотрю в пристальные немигающие глаза-бусинки; начинаю смеяться – по-настоящему. Она уже не так борза, как получасом раньше.

– По-моему, мы все прибегаем к тактике уклонения. Вы не согласны, доктор Робинсон?

Глава 2

Эмма ехала в автобусе. Кошмарный вечер. Часы перевели, и зима началась неожиданно, точно залепили пощечину. Эмма потерла рукой запотевшее стекло и всмотрелась в проплывающие мимо блестящие скользкие улицы Вуд-Грина, огни потребительства, отраженные в сверкающих тротуарах, одинаковых сердитых людей, хлынувших из метро с завидной целеустремленностью – армия мокрых и обозленных, марширующая куда-то в час всеобщей спешки. Автобус провонял затхлой одеждой, как в благотворительном магазине. Дождь обострил чувства, и Эмму преследовали звуки: шелест шин по лужам, шаги, рев моторов, голоса, металлическое буханье в чьих-то наушниках. Она пробовала углубиться в книгу «Отель „У озера“». Взялась за нее только потому, что та много лет пылилась на полке, а выкинуть, не прочитав, казалось неправильным. Кроме того, книжка была небольшая, легкая и помещалась в сумку. Но усилия оказались тщетными. Уставшая и раздраженная Эмма не могла сосредоточиться. В голове ворочался бесконечный клубок беспокойств. Уже несколько месяцев, как она забросила медитацию и йогу. В этом вся беда с медитацией: как только Эмма вновь обретала душевнее равновесие, она сразу забывала продолжать занятия. Нет, надо в самом деле внести ее в список приоритетов.

В автобус набивался народ: служащие, обитатели бедных кварталов, припоздавшие школьники, пассажиры всевозможных убеждений и цветов кожи, одинаково усталые и мокрые. Взгляд привлекла женщина в чадре, с двумя тяжелыми сумками. Эмма опасливо уставилась на соседку – бесформенную тень, точно смерть без косы. Непонятно, смотрит ли в ответ – глаз не видно. Для Эммы, которую сегодня цепляла каждая малость, она была ходячим символом половой дискриминации, женщиной, которую мужчины ослепили и сделали невидимой. Это злило. Мы заслуживаем того, чтобы нас видели и слышали!

И тут же Эмма ощутила укол совести и виновато подвинулась, давая женщине место, хотя подвинулась совсем немного, просто демонстрируя, что она хороший человек и не исламофоб. Или все-таки исламофоб? Нет, просто не переносит мужской шовинизм. Это проблема культуры, а не религии. Женщина в чадре села и поставила сумки между ног. Ее бедро то и дело касалось Эммы, и та инстинктивно отреагировала проверенным британским способом – сказала «извините» и снова отодвинулась, недвусмысленно показывая, что в ее пространство вторглись.

Вместо того чтобы вежливо отстраниться, нога женщины немедленно заняла уступленное место. Эмма ощутила раздражение, потом опять вину: как бы соседка не заподозрила ее в расизме. Автобус резко затормозил, качнулся вперед, водитель ударил по клаксону. Эмме не терпелось оказаться дома и распрощаться с тяжелым днем.

Словно фокусник, женщина в чадре извлекла из складок балахона сотовый. Эмма краем глаза наблюдала, как она листает список контактов; на ногтях красовались маленькие луны и звезды, намекая на стильную жизнь под покрывалом. Женщина звонила кому-то по имени Мо. Поднесла телефон к уху. Расстояние от него до Эммы было почти таким же маленьким, и она с удивлением обнаружила, что ждет, когда Мо снимет трубку. Он исправно ответил и попал на нагоняй, как, собственно, и Эмма. Голос женщины был громким и резким; она говорила на не поддающемся идентификации языке, и стало ясно: она вовсе не страдает от половой дискриминации. Эмма в изумлении слушала и даже несколько завидовала ее уверенности и смелости, тому, как мало ее заботило впечатление, которое она производит на окружающих, насколько она свободна в том, чтобы быть собой. Женщина с сарказмом выслушала дребезжащие возражения Мо. Эмма смутно гадала, откуда они, беженцы или иммигранты; в последнее время она стыдилась того, что является британкой. Оглядела автобус с дружелюбной улыбкой на устах, как бы прося извинения у соседки, – хотела показать, что она лично очень рада иммигрантам и беженцам, всем, кто попал в беду. Однако женщина не обращала на Эмму никакого внимания. Может быть, презирала эту страну с ее постыдными пьянками в центре города, молодежью, прожигающей жизнь в ночных клубах Магалуфа[2], упадком нравственности и ничтожными тщеславными заботами, в то время как в Средиземном море тонут дети. Эмму накрыла волна печали. Она отвернулась к окну.

2

Магалуф – пляжный курорт в юго-западной части Мальорки.