Страница 9 из 27
Дружина Мистины Свенельдича вошла в Киев поздним вечером. Уже стемнело, отроки сторожевого десятка заперли ворота Олеговой горы, но отворили, услышав снизу знакомые голоса. За день пути по снегу люди и кони устали, промерзли, и большую часть оружников Мистина от ворот распустил по домам. С ними послал поклон жене и приказ топить баню, а сам с тремя телохранителями поехал на княжий двор. Конечно, и там уже закрыли ворота, и госпожа, покончив с дневными делами, удалилась к себе в жилую избу. Но Мистина не боялся потревожить покой княгини. Она сильнее рассердится, если он, приехав в город сегодня, не явится перед очами до завтра и заставит ее провести еще одну ночь в тоскливой неизвестности.
Эльга и правда уже сидела в избе одна, со спящим Святкой и двумя служанками. Отрок осторожно постучал со двора. Эльга послала Совку узнать, что там.
Та поспешно вернулась с радостной вестью, сияя и улыбаясь во весь рот:
– Свенельдич приехал!
Эльга вскочила и устремилась к порогу. Наконец-то! Голова загорелась от нечаянной радости – всего миг назад она с трудом проживала еще один томительный одинокий вечер, обещавший перейти в такую же томительную одинокую ночь. Два с лишним месяца длились, словно целый год; окруженная множеством людей, она чувствовала себя, как в глухой чаще, когда Мистины не было в городе. Но он вернулся, и мир вокруг сразу стал светлым и теплым, сам воздух вливался в грудь, будто горячее вино.
Мистина вошел, наклоняясь под низкой притолокой и на ходу стаскивая шапку; длинный хвост густых светло-русых волос упал на заснеженный плащ. Эльга подбежала к нему и встретила прямо за порогом; только успев закрыть за собой дверь, Мистина взял ее руки в свои, прижал к лицу и стал целовать. От его плаща и бобрового кожуха веяло снегом и холодом, потому она не пыталась его обнять. Но он все же наклонился и поцеловал ее: на нее пахнуло запахом кожи, меха, дыма, лошадей – и его собственным запахом, который был для нее слаще всего на свете. Вызывал горячий ток в крови и неудержимое желание прижаться к нему изо всей силы, не глядя ни на какие преграды.
– Я только поздороваться, – выдохнул Мистина, оторвавшись от ее губ. – Грязный как черт… Ехали весь день… С Веленежа в бане не был.
– Хоть мне знать, что с вами все хорошо… что ты дома… я так ждала тебя… Ничего особо важного, но я так соскучилась… – Эльга положила руки ему на грудь, на мокрый от снега толстый шерстяной плащ. Даже драконьи головки на концах круглой застежки плаща как будто с радостью скалили зубы ей навстречу.
– Я соскучился. И это – важно! – Мистина улыбнулся и еще раз поцеловал ее.
Потом все же расстегнул плащ, снял кожух, бросил верхнюю одежду на лавку. Увидев Эльгу, он уже не мог «только поздороваться» и уйти. В разъездах он думал о ней каждый свободный миг – и особенно на обратной дороге, когда дела уже были сделаны. Досадно было терять два месяца зимы – поры, когда Эльга жила в Киеве, а Ингвара здесь не было, – на поездку к старому черту. Но от успеха будущего похода на греков зависели судьбы и их обоих, и всей земли Русской. С седла глядя сквозь снегопад, как плывет мимо заснеженный лес и вылизанные метелью луга, ничего не было приятнее, чем воображать эту избу, эти ковры на стенах и расписные блюда на полках, эти лари и ларчики, знакомые ему, как родня. Мерещилась белизна настилальников княжеской постели в теплой полутьме спального чулана, и от мысли о них охватывал томительный жар. Сам воздух здесь казался ему сладким – и живым теплом все это наполняла не печь, а она, Эльга.
Он помнил эту избу без нее, когда вернулся от греков и не застал ее здесь – каждое бревно стен тогда казалось мертвым.
– Есть хочешь? – Эльга смотрела на него, будто впитывая глазами его облик, но не забывала о насущном.
– Хочу. Дай чего-нибудь, пока буду рассказывать.
– Парни твои где?
– В гриднице. Со мной трое только, прочих отпустил.
– Совка! – Эльга оглянулась. – Беги скажи Белянице…
Совка с готовностью кивнула и тут же унеслась, едва не забыла собственный овчинный кожух набросить. Надо понимать, успела приметить, что в числе тех троих имеется Арне. Эльга сама расставила по столу все, что заспанная Добрета вытащила из голбца: тонкие белые лепешки, телятину с медом и брусникой – осталось от ужина, пирог с дичиной. Сначала села у стола, глядя, как Мистина жадно ест, и наслаждаясь самим его присутствием. Потом встала позади, положила руки ему на плечи, стала гладить по шее. Наклонилась, прижалась щекой к его затылку, блаженно вдыхая запах волос.
Вот уже больше года, как она, разорвав свое супружество с Ингваром, поддалась наконец влечению к его побратиму, и каждый раз при касании к его коже ее пробирала дрожь наслаждения. Никакие царские сокровища из Греческого царства – ни многоцветные узорные шелка, ни золотые эмалевые подвески с жемчугом – не были в ее глазах красивее, чем горбинка от перелома на его носу, с тонким, едва заметным шрамом на правой стороне, его высокий лоб, острые скулы, густые светло-русые волосы, сильные плечи…
Не напрасно она несколько лет противилась своей страсти к Мистине – уступив, она теперь с трудом принуждала себя подумать о чем-то другом. И не напрасно она уступила – в слиянии с ним душой и телом она ощущала себя сильной и мудрой, как богиня, становилась чем-то большим, чем была прежде. Без него она не вынесла бы того, что обрушилось на нее в последний год: поражение Ингвара в первом походе на греков, возвращение мужа с новой болгарской женой. Тогда она думала, сердце лопнет, не выдержав такого удара. И как бы она справлялась сейчас, когда они с Ингваром разделились и правили Киевом поочередно? Летом Ингвар жил в Киеве, а княгиня в Вышгороде; зимой же Ингвар уходил в полюдье, а Эльга водворялась в стольном городе как полновластная госпожа. Для управления дружинными делами у нее имелся двоюродный брат Асмунд, человек толковый и надежный. Но Мистина был чем-то большим, чем просто воевода. От богов наделенный силой медведя, ловкостью ящера и упорством текущей воды, он находил выход из любой чащи. Где лаской, где хитростью, где силой, действуя неуклонно и безжалостно, он всегда добивался цели, а этим и восхищал, и ужасал ее. Но пока он был на ее стороне, стоял за спиной, она жила с чувством опоры под ногами, прочной, как сама земля. Как иначе она, молодая женщина, справилась бы с таким грузом?
И не подумаешь, что один человек может заключать в себе больше чувств, ощущений, мыслей и событий, чем весь белый свет, пока не встретишь такого.
Мистина перестал есть и запрокинул голову; Эльга запустила пальцы в его волосы; мысли таяли, уступая место одному неодолимому стремлению…
– Я сейчас никуда не пойду… – выдохнул он с закрытыми глазами. – Даже в баню…
– Не ходи.
Мистина поднялся, перешагнул скамью, сжал в ладонях лицо Эльги и стал самозабвенно его целовать. Не прекращая этого занятия, Мистина оттеснил ее к спальному чулану; она цеплялась за него, чтобы не споткнуться, но эта опасность страшила ее куда меньше, чем необходимость оторваться от его губ хоть на миг. Едва утоленный голод, усталость от пути – все исчезло вблизи нее, как уже много лет исчезали все доводы рассудка перед этой страстью. Внешне оживленный и дружелюбный, на самом деле Мистина был не щедр на привязанности и душевную близость. Но Эльга с самого начала владела каким-то волшебным ключом, отпиравшим тайники его сердца, отчего все существо наполнялось сильнейшим желанием – взять ее всю и отдать ей себя всего…
– Ну что, пойдем со мной в баню? – привычно пошутил Мистина, лежа на боку и переводя дух.
Эльга молча стукнула его по плечу: этой шутке было лет пять, и она порядком ей надоела. И тут же принялась гладить давно заживший, неглубокий, но длинный шрам на груди – ту самую отметину от пики катафракта в битве под Ираклией. Шрамы на левом плече и спине был куда страшнее – вот та рана и впрямь могла оказаться смертельной. Эльга до сих про содрогалась, когда видела их – те проломы, через какие Марена в тот далекий уже день едва не вытянула его жизнь. На второй год их багровый цвет постепенно стал переходить в сизый, но так они выглядели даже страшнее. И как ни странно, украшали Мистину в ее глазах. Не всякий может пройти по краю смерти и заглянуть за него, не обронив уверенности, отваги и веселости.