Страница 26 из 27
Плеснеск веселился до конца седьмицы, а Величана едва того дождалась. Новая бабья жизнь давалась ей с трудом – хотя, казалось бы, не девчонка двенадцатилетняя, что едва плахту надела и в ту же зиму замуж пошла. Родилась Величана под первый снег, значит, к снегу семнадцатая зима ей пойдет. Самый расцвет – но обрести прежнюю крепость ей никак не удавалось. Едва прошла боль, как через несколько дней на сорочке опять появились небольшие кровянистые пятна. Дома у матушки Величана никогда не была лежебокой, но здесь, где так важно было показать себя деловитой и расторопной, вставала по утрам с трудом, одолевая тошноту. Несильная, та отбивала у нее желание есть, и все тянуло прилечь. Иной раз Величане приходилось посылать вместо себя Тишанку толковать с Етоновой ключницей. Думала порой: неужели не уберегли ее, где-то проскочил взор злого глаза? По ветру порча прилетела, одолела невестины покровы и обереги? Часто тянуло в слезы – и самой худо, и вокруг все такое чужое, непривычное, и пожалеть ее некому, кроме Тишанки. Боярыни были к ней добры, но ведь она – княгиня, старшая над ними, хоть и годится иным во внучки, ей не пристало им жаловаться! Да и на что – на тоску по матушке и по братьям? Не годится – она уже не девка, а молодуха, княгиня. И чем плохо ее житье? «Счастье твое, свекровь давно померла! – усмехалась Тишанка, пытаясь ее утешить. – Иных поедом едят, а ты в своем доме – старшая госпожа, кроме мужа, никого над тобой в набольших нет!» И Величана улыбалась, воображая живой мать Етона. Той, наверное, было бы уже лет двести…
А так хотелось показать себя хозяйкой не хуже других – ее ведь учили вести большой дом. Теперь у нее было много нового дела – со дня свадьбы она стала госпожой над всем обширным хозяйством Етона, и приходилось вставать до зари, следить, как челядь доит коров, делает масло и сыр, как толкут зерно и заспу[15], мелют и просеивают муку, ставят и пекут хлеб, варят кашу для младшей дружины, жарят или запекают мясо – для княжьего стола. Сам Етон, ради нехватки зубов, уже ел что помягче – творог, яичницу, кашу из растертого ячменя, – но надлежащая господину часть вареного или жареного мяса обязательно должна была стоять перед ним на расписном сарацинском блюде. Отрок отрезал ему маленькие кусочки, Етон жевал их, долго гоняя по беззубым деснам – вождь должен разделять пищу с дружиной, сколько бы ему ни набежало лет. И пусть весь кусок съедали потом тайком его гридни-телохранители.
Со своим супругом Величана виделась только за столом: он сидел на своем месте в середине длинной стены, а она – на своем, у короткой. Для начала она следила, как ему подают еду, наливала меда в серебряную чашу, учтиво расспрашивала о здоровье. Он ее тоже спрашивал об этом и пристально вглядывался ей в лицо своими слабеющими глазами. И ей не верилось, что эти самые глаза с этого самого лица той ночью взирали на нее со звериным, хищным выражением. От тех воспоминаний пробирала дрожь и болью стискивало живот.
«Цвет на рубашке» в ожидаемое время не пришел. Сперва Величана не посмела надеяться – с самой свадьбы нездоровится, мало ли что? Но его все не было, и Тишана позвала боярыню Говорушу – добрую, опытную женщину, жену Семирада. Та долго ее осматривала, расспрашивала, а потом сказала те слова, которые Величана так жаждала услышать: видать, понесла ты…
Но если Говоруша была только изумлена – тоже все не могла поверить, что давно засохший дуб вдруг расцвел и новые ветки выбросил, – то Величана разрыдалась от счастья. Никакое здоровье не могло порадовать ее больше, чем недуги по этой причине – ведь теперь она избавлена от угрозы безвременной смерти! Водимая жена с малыми детьми не следует на краду за мужем. Теперь, умри Етон хоть завтра, с ним положат молодую робу, а она, княгиня, останется растить дитя и править землей, пока сын в возраст не войдет.
Величана рыдала весь день и не могла остановиться, ни разу даже не вышла из дома. Етон сам пришел к ней. Он был очень доволен: положил ладонь на ее нечесаную голову, бормотал какие-то ласковые слова. Обещал, что ни в чем ей отказу не будет, пожелай она – пошлет отроков хоть за звериным молоком. Все гладил ее по волосам, будто добрую собаку.
Но даже сейчас Величана не могла признать в нем того самого мужчину, чье дитя понесла. Виденное в ту ночь молодое лицо так и стояло у нее перед глазами – и никак не сливалось с блеклым, морщинистым лицом старика, что сидел возле ее постели сейчас. Дело даже не в чертах – полсотни лет назад в нем будто была другая душа.
Их счастье Етон приказал держать в тайне.
– Ворогов у нас много, голубушка моя! – говорил он, ласково похлопывая своей иссохшей холодной рукой по ее руке с мокрыми от слез пальцами. – Или сглазят, или ратью пойдут, пока я один здесь княжу. Вот будет сын – тогда всему свету белому объявим.
Величана легко подчинилась: заранее болтать о будущем дитяте не принято, оттого и платье женки носят широкое, чтобы до последнего срока ничего заметно не было.
Со временем, придя в себя, она сообразила, о каких врагах говорит Етон. Не о волынянах – те были три года как разбиты Святославом киевским и соседям более не угрожали. Он имел в виду киевских русов. Ведь с появлением на свет ее и Етонова сына сам молодой Святослав из Киева потеряет свое плеснецкое наследство…
Обычно Величана выходила с утра в простом платье и только к вечернему пиру надевала крашеное. Сегодня ей приготовили нарядное варяжское платье: одно обычное, а другое без рукавов, с лямками через плечи. Они закалывались на груди большими узорными застежками из серебра и золота – их Етон преподнес ей в числе подарков на свадьбу. К застежкам подвешивались на длинных бронзовых цепочках ключи от ларей, доступных только хозяйке. Пока она одевалась, шепоту огонька в светильнике грозным голосом отвечали дрожащие отблески пламени, видные сквозь щель у заволоки. Даже страшно – будто двор горит. От этого наполняло возбуждение и некое тревожное чувство, ожидание чего-то необычного и значительного. Непривычно хорошо себя чувствуя: за осень она и забыла, как это – быть здоровой? – чуть ли не впервые со свадьбы Величана ощутила удовольствие в своей новой жизни. Ощутила, что это уже ее жизнь, а не чужая, куда ее бросили, оторвав от батюшки с матушкой, в гущу трудов и пугающих чудес.
Вот ее позвали наружу – князь уже там, и все готово. Когда Величана вышла, вокруг костра теснилась вся дружина. Несколько человек держали большого борова. Она встала рядом с мужем. Етон взял ее за руку в знак привета, потом отпустил. Стеги подал ему жертвенный нож – особого вида, с рукоятью в виде бараньих рогов, закрученных в разные стороны.
Князь благословил кабана, посвящая Фрейру, потом Семирад оглушил животное, и Етон привычной рукой перерезал кабану горло. Юная княгиня стояла рядом с жертвенной чашей, чтобы собрать кровь. Впервые участвуя в главном зимнем обряде в качестве высшей жрицы Бужанской земли, Величана волновалась так, что у нее дрожали руки. Но стояла, гордо выпрямившись, и улыбалась смотрящим на нее людям. Она уже разбирала кое-что из варяжской речи своего супруга. Это действо называется «блот», потом будет «блот-вейцла» – жертвенный пир, а у Фрейра (это варяжский бог вроде Ярилы) Етон просит «фрид» и «гуд уппскеран»» – мир и добрый урожай.
Она поднесла чашу с кровью к костру, боярыня Катла, Стегина жена, побрызгала можжевеловой метелкой в огонь и стала подсказывать Величане слова. Княгиня повторяла. Катла пыталась научить ее заранее, но от нездоровья Величана была непонятлива, а от волнения забыла сейчас и то, что сумела запомнить. Потом Етон взмахнул рукой, что-то крикнул – и дружина устремилась к нему. Сначала бояре, потом старшие оружники, потом отроки – окружали тушу, возлагали на нее руки, клялись в верности своему вождю и отходили, показывая друг другу пятна крови на ладони, как благословение и знак отличия. Возились, хохотали, пихались, старались поставить красную отметину друг другу на лоб. А за их спинами уже другие смыкались в тесный круг, тянулись изо всех сил, чтобы через чужие плечи хоть кончиками пальцев коснуться еще теплой туши священного зверя. Это тоже был обряд заново подтверждаемого единения. У славян для этого делят трапезу с умершими, подтверждая единство рода как цепи живущих, умерших и еще не рожденных. А здесь было другое единение – дружинное, общность людей, коих сковала не кровь предков в жилах, а та кровь, которую они вместе проливали на поле битвы, свою и чужую, та добыча, которую они вместе брали, честь и слава подвигов, совершенных вместе, во имя вождя и богов. Даже та будущая могила, в какую они вместе лягут, случись им разом погибнуть на чужой земле.
15
Заспа – крупа.