Страница 82 из 116
Опять какая-то лестница. Полукруглые ступени. Пыль, камни и черные шевелящиеся ошметки.
Саня поджигает следующий фитиль...
Дым тает стремительно. Опадает вниз, будто всасывается в поры земли. Она бросает бомбу вперед, далеко-и видит, как шарахаются приземистые черные твари.
Взрыв. Бегом туда.
Несколько обезьян возникают буквально под ногами, Алексей встречает их огненной струёй - в упор. В белом пламени расцветают красно-желтые цветы. Но еще одна, с веревкой, набрасывается на него с другой стороны, Саня тычет факелом, потом выхватывает револьвер и стреляет. Обезьяну подкидывает вверх, она летит, растопырив ручки и ножки, маленькая и беззащитная. У нее нежный розовый животик.
Они проходят мимо провала, где вечность назад погибла их маленькая крепость на колесах. Здесь открытое место, обезьянам не подобраться. Но чтобы обойти провал, надо приблизиться к густым и высоким, выше пояса, серым зарослям. Сане кажется - там нет отдельных растений, все переплетено, как волокна морской губки...
Она бросает две бомбы: поближе к дороге и подальше, чуть в глубину.
Первый взрыв взметает вверх комья и клочья, чтото горит, кто-то бежит - не видно и не понятно. Второй - заметно глуше, и вверх взлетает нечто: половина гигантского, с лошадь, рака или скорпиона коническая голова и две широко распахнутые клешни. В зарослях бьется невидимый отсюда оторванный хвост.
Алексей кивает головой. Проводит струёй белого пламени по кромке зарослей. Треск и паническое разбегание. Вопли и вонючий дым. Заросли не горят, но и не спасают от огня.
Они обходят провал - спина к спине. Алексей оберегает со стороны зарослей, Саня - со стороны провала. Черный остов машины. Несколько чешуйчатых тел - будто огромные камбалы с раскинутыми членистыми ножками и длинными раздвоенными хвостами. Ничего не боясь, их расклевывают серые птицы с голыми змеиными шеями.
Сзади, там, где остался дом, - множественное движение. Всегда только там, куда в этот миг не смотришь. Обезьяны не намерены так запросто упускать добычу.
- Теперь вперед...
Голос Алексея далекий-далекий, хотя сам он рядом.
Саня, не вполне доверяя памяти, озирается с закрытыми глазами. Стены, стены... туда.
Точно. Туда же ведет и дорога.
Какое удивительное совпадение...
Не переставая оглядываться, они медленно пошли по самой середине асфальтовой ленты. В зарослях то справа, то слева кто-то полз, бежал, ел другого или был поедаем сам.
Обезьяны вновь набросились на них минут через десять.
Поперек дороги здесь лежал столб. Нормальный бетонный столб с фонарем на вершине. В теле столба зияли дыры - выщербленный цемент и расплетенные проволоки каркаса. Через это дыры и посыпались с невозможной скоростью юркие черные твари.
Но Алексей успел почувствовать - услышать их приближение и опустить ствол...
Ревело все: и пламя, и звери. А потом рев стих, и остался только жирный треск. Обезьяны корчились молча - огонь сжег их гортани. Но справа и слева бросились новые. Первые их движения были преувеличенно плавные, медленные, потом все быстрее и быстрее. Это уже было, было! - крикнула про себя Саня, хотя что было и когда - она вряд ли могла бы сказать. Обезьяны налетали одновременно с обеих сторон, визжа и завывая, и Алексей успел полить огнем лишь тех, которые набегали справа, развернулся - Саня упала на четвереньки, освобождая ему сектор обстрела, ранец больно ударил ее по затылку - но и спас, потому что первая летящая, как мяч, обезьяна впилась зубами не в ее шею, а в твердую кожу. Обезьяну Алексей убил ударом нога - и на миг застыл в нерешительности, опасаясь поджечь Саню. Она тут же перекатилась на бок, под самые его ноги, выставила перед собой все еще горящий факел. Потом - дотянулась до револьвера...
Будь обезьяны лишь чуть-чуть более напористы на какую-то сотую долю... но, видимо, и их не так уж безоглядно тянуло в смерть, и их проняла огненная участь сородичей - так что этой сотой доли сейчас им не хватило. Они тормозили бег, обтекая людей, они прижались к земле, готовясь прыгнуть разом... и Саня трижды выстрелила в ближайших - крупные пули "Шериффа" отбросили зверей, - а Алексей все же успел, присев на корточки, повернуться и провести струёй пламени слева направо и тут же - струя заметно ослабла - справа налево. Визг вновь стих: раскаленные кляпы, безжалостно раздвинув или выбив острые длинные зубы, навсегда заткнули маленькие глотки, и горящие зверьки разбегались и дергались молча... а у Сани вдруг потемнело в глазах, и асфальтовая плоскость превратилась в море, она смотрела на него с невысокого берега, а солнце давно село... это продолжалось секунды две или три, но там, у моря, время текло совсем по-другому.
Потом она поднялась на колени и тут же на ноги, ее качнуло вбок, факел выпал из рук и распластался пламенем - красно-желтый на сером. Кольцо копоти моментально окружило его. Все казалось плавным и чересчур подробным, как в замедленном кино.
А потом ее стало рвать. Желудок был совершенно пуст, но рот наполнился немыслимой горечью, она сплюнула - зеленый комок. И дальше были только спазмы, обидные и болезненные, и муть в глазах, и страстное желание вывернуть желудок наизнанку...
И все это время ее наполнял дурацкий гул, ни на что не похожий долгий меняющийся гул.
Когда она чуть пришла в чувство: слишком утрированно воспринимая себя: обвисшую, с перекошенным ртом, с отвисшим подбородком, испачканным дрянью, - она - опять же как-то со стороны и сверху - увидела, как стоит криво, поддерживаемая Алексеем, в другой руке он держит дымящуюся - уже не горящую - трубу, а спереди к ним медленно подкатывается огромная бочка, грохоча и подпрыгивая, а за бочкой движется устрашающего вида красный грузовик, и на кабине его, наверху, сидят и скалятся два парня в черной одежде и с ружьями в руках, и еще кто-то высовывается из кузова, и за ветровым стеклом проступает круглая физиономия водителя...
Этого не могло быть, но вот - было, было... и Саня, поняв вдруг, что это не грезы и не сон, позволила себе потерять сознание.
Глава восьмая
Венедим не видел Рогдая около года и сейчас никак не мог понять, что же изменилось в этом невысоком коренастом человеке. Рогдай будто бы одновременно и помолодел, и состарился - этак лет на двадцать в ту и другую сторону. Он так же, как прежде, юным петушком вышагивал по комнате, резко, по-птичьи, поворачивая голову, и еще более задиристо, чем всегда, торчал его меч в простых кожаных ножнах, а животик, который он всегда выпячивал, уменьшился в размерах до скромной тыковки - но при этом то ли в прищуре глаз, в неподвижности век, то ли в уголках рта - не столько опущенных, сколько запавших - таилось нечто тяжелое, вроде бы и невидимое, но уж очень заметное, если смотреть не конкретно на глаза или рот, а на лицо в целом. Поэтому когда Рогдай удалялся в дальний от Венедима край сцены, он казался тридцатилетним воином, а когда приближался вплотную - семидесятилетним отставником, нацепившим амуницию по случаю дня тезоименитства...