Страница 22 из 61
«Я – Вчера и Завтра. Я – беременный. Я – снова рождаемый» – эти слова из Книги Мертвых (64), столь непонятные для нас, умирающий Иван Ильич понял бы.
Сын Озириса, Гор, воскрешает, «рождает отца своего». Смерть – рождение обратное. «Все, что у вас, есть и у нас» (Достоевский), – только перевернуто, опрокинуто, как в зеркале.
«Он искал своего прежнего страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет» («Смерть Ивана Ильича»).
По Гераклиту (Fragm., 26): «Человек, в смертную ночь, свет зажигает себе сам». Вот почему «в конце дыры засветилось что-то»: засветился тот свет.
Гераклит, за двадцать пять веков, как бы вторит Л. Толстому, а Л. Толстой как бы вторит Египту допирамидному. И неужели не принудительнее всех доказательств эти живые подобия, живые голоса, которые перекликаются над такими безднами веков и народов все об одном и том же?
Три тайны воскресающей плоти – животная, растительная, космическая – соединяются в одно таинство. И все молитвы, обряды, богослужения – вся религия сводится к нему же. Иного таинства нет в Египте.
Каждый день, во всех храмах, царь, воплощенный Гор, сын Озириса, или жрец, наместник царя, совершает одно и то же богослужение – воскрешение людей и богов, ибо все боги и люди суть Озирисы умершие.
Не только Бог человеку, но и человек Богу помогает воскресать. Человек и Бог взаимно-дополнительны. Между ними происходит постоянный обмен воскрешающей силы, как бы непрерывный ток искр между двумя электрическими полюсами. Одним и тем же воздухом дышат люди и боги: боги выдыхают, люди вдыхают.
Царь – воскреситель богов и людей. Отсюда безграничная власть его над людьми.
Так как в Египте почитание богов людьми тождественно с почитанием умерших отцов сыновьями, то царь становится сыном всех богов-отцов, Сыном по преимуществу, воплощением богосыновства, как начала имманентного миру, а богосыновство становится основой боговластия, теократии.
Весь Египет строится, как пирамида, и высшая точка пирамиды – царь-бог.
Что же это, в последнем счете, – богочеловечество или человекобожество? Ни то ни другое; и то и другое. Сам Египет не сумел разделить этих двух начал. Тут еще несознанное и потому невинное смешение.
Царь-бог – высшая точка, острие пирамиды; вся она к ней возносится. Последний раб участвует вместе с царем в воскресении. Каждый умерший, даже самый бедный, получает свой участок земли на «Островах Блаженных», в полях Jalu, в «Египте втором», совершенном подобии первого.
У мемфисских жрецов было сказание о нищем, который, после смерти, воссел одесную бога, на Озирисовой вечери, в одежде из белого льна, «потому что бог Тот (Thot, Измеритель) засвидетельствовал о нем, что не получил он в веке сем части своей».
Вот почему бедные люди изготовляют деревянные куколки-мумии, пишут на них свои имена, кладут в маленькие гробики и зарывают в песке, у входа в большие гробницы, чтобы в воскресении участвовать и малым вместе с великими.
Геродот повествует о «празднике лампад», когда в память умерших, в воскресную ночь Озириса, 17-го числа месяца Атира, по всему Египту, от Саиса до Элефантины, зажигались бесчисленные лампады внутри и вокруг домов; к маслу прибавлялась соль, чтобы пламя горело ярче и тише под открытым небом.
Многозвездное небо отвечает земле многоогненной, и в каждом огоньке – душа умершего. Живые соединяются с умершими в эту святую ночь.
Человек не может воскреснуть один; он воскресает только вместе со всем человечеством и со всею плотью мира. Ибо вся плоть, вся тварь «совокупно стенает и мучается доныне, с надеждою ожидая откровения сынов Божиих» (Римл. VIII, 19–22). Вместе с человеком вся совокупно стенающая тварь – животные, растения, земля, небо, солнце – пробивается сквозь смерть к воскресению.
«Все звери полевые и птицы небесные собрались в доме Господнем, и Господь весьма радовался, что все они были хороши, и возвратились в дом Его» (Книга Еноха. ХС, 33). «Явится слава Господня, и узрит всякая плоть спасение Божие» (Ис. X, 5). Всякая плоть – не только человеческая, но и космическая, растительная, животная.
Вот почему «египтяне живут вместе с животными» (Геродот. II, 36), – живут, умирают и воскресают.
Египетскую мысль о воскресении человека вместе со всею плотью мира, мысль, которая кажется нам такою нелепою, невозможною, ненаучною, несовременною, высказывает один из самых научных, современных философов, Бергсон.
«Все живые друг за друга держатся и все увлекаются одним и тем же ужасающим порывом. Животное находит точку опоры в растении, человек в животном; и все человечество, в пространстве и во времени, есть великое войско, скачущее рядом с каждым из нас, и впереди и позади каждого, в стремительном натиске, способном сокрушить все, что стоит на пути его, и опрокинуть многие преграды, может быть, даже смерть» (Н. Bergson. L’Evolution Créatrice, 1913, III, 293–294).
Бергсон говорит: «может быть», а Египет говорит: «наверное», вот и вся разница.
Бергсонова «творческая эволюция» есть египетский nemanch, «обновление жизни». Мы все признаем «эволюцию»; вопрос только в том, действительно ли эволюция – «творческая»; ведет ли она куда-нибудь; катится ли по какому-то пути к какой-то цели это мировое колесо, орфический цикл, κύκλος подобно многоочитым колесам колесницы Иезекиилевой: «куда Дух хотел идти, туда шли и они» (Иез. I, 20), или слепо, бесцельно и безмысленно вертится, подобно проклятому колесу Иксионову, орудию адской пытки?
В египетских гробницах ставились каменные сосуды, «канопы», с набальзамированными внутренностями умершего; крышки канопов изображали головы различных животных, между прочим, павиана, одного из наших предков, по Дарвину. Здесь, в Египте, павиан тоже предок, но в смысле ином. По современной эмбриологии, человеческий зародыш – в утробе матери, а по учению или только предчувствию египтян, в трансцендентной vulva, матке, умерший проходит все ступени мировой эволюции, между прочим, и ступень от обезьяны к человеку, и еще выше, от человека к Богу. А наш путь обратный: наверное – не от Бога к человеку и, может быть, – от человека к обезьяне.
Всякий умерший, воскресая, становится Озирисом. «Как жив Озирис, так жив и он; как не умер Озирис, так не умер и он; как неуничтожаем Озирис, так неуничтожаем и он». Сам Озирис говорит устами умершего: «Я восстал богом живым; я блистаю в сонме богов. Я, как один из вас, боги!» (Кн. Мертв., IV). И еще дерзновен-нее: «Ты (воскресший) повелеваешь богам» (Пирамидная надпись фараона Пэпи II). «Я есмь Единый. Бытие мое – бытие всех богов в вечности» (Кн. Мертв., VII, 4). «Захочет он (воскресший), чтобы вы, боги, умерли, – умрете; захочет, чтобы живы были, – будете живы». Боги «приходят к тебе и падают ниц, дабы лобзать прах у ног твоих» (Пирам. надп.).
Что это, кощунство? Да, если не помнить, что воскресший человек есть «Озирис», и не знать, Чья он тень. Но если это знать, то уже не кощунственно, а благоговейно то, что говорит, вместе с воскресшим человеком, Озирис, тень – о теле своем: «Он есть – я есмь? я есмь – Он есть». И еще яснее, в лейденском, позднем, эллино-египетском папирусе: «σύ γάρ εЌ ™γώ καί ™γω σύ. Ибо Ты еси Я, и Я есмь Ты».
Нет, не кощунство, а слава Господня – то, что все боги, как тени, падают к ногам Тела своего, умирают, как тень, в лучах Солнца Единого.