Немецкий дом

– Юрген, что такого смешного? Может, посмеемся вместе?

Отец смотрел на него ясным взглядом, как будто какой-то канал в мозгу вдруг прочистился. Юрген отложил прибор.

– Знаешь, что Шурик хотел включить в каталог? Электрический прибор для того, чтобы перед варкой делать проколы в яйцах. Похоже, это последний писк в Америке.

Отец улыбнулся. Бригитта пожала плечами:

– Я бы купила.

– Ты все покупаешь.

Вальтер Шоорман взял руку жены, быстро, но нежно поцеловал ее и не отпустил.

Юрген поднял взгляд на заснеженный сад, похожий на парк. Снежные шапки на садовых фонарях. Неподвижные кусты. Нужно позвонить Еве.

Ева сидела за столом – прочным, солидным письменным столом – и сочиняла письмо Юргену. Она пыталась выразить свое негодование, разочарование, упрекнуть в вымогательстве и вместе с тем разжечь его любовь, желание – ее, ее тела и девственности (которая была уже в прошлом, чего Юрген не знал). Ничего не получалось. Она скомкала лист бумаги, с минуту растерянно посидела, а потом достала из кармана халата визитную карточку, которую дал ей Давид, и нерешительно повертела ее в руке. Тут в дверь постучали, и вошла Аннегрета в светло-розовом халате. Она была ненакрашена и непричесана. Ева обрадовалась передышке и положила визитную карточку на стол.

– Тебе не нужно в больницу?

– У меня выходной. Вчера отработала двойную смену. – Аннегрета тяжело уселась на кровать Евы, прислонилась к спинке, вытащила из пакетика, раздобытого в кладовке, сразу десяток соленых палочек и откусила. – У нас был младенец, мальчик, двухнедельный, чуть не умер, сильное обезвоживание.

– Опять?

– Да, уже совсем не смешно. Наверно, занесли какие-то микробы. Врачам наплевать на гигиену. И слушать ничего не хотят. Я восемь часов с ним просидела и все время вводила ему подсахаренную воду. По капельке. В конце концов оклемался. – Взгляд Аннегреты упал на скомканный лист бумаги. – Так и не позвонил?

Ева ничего не ответила. Аннегрета помялась и, вытащив из кармана халата колоду карт, призывно помахала ею. Ева села на кровать напротив сестры. Аннегрета быстро и умело помешала карты толстыми, но гибкими пальцами и, посопев, положила их на одеяло.

– Надо загадать вопрос. И снять.

Ева сосредоточенно сняла колоду. Аннегрета взяла кучку карт и определенным образом разложила их. Было видно, что занимается она этим не в первый раз. Ева заметила, что от сестры слегка пахнет потом. Аннегрета была чрезвычайно чистоплотна. Родители считали это расточительством, но она принимала ванну каждый день. И все-таки дух горохового рагу так и не выветрился. Ева с нежностью смотрела, как сестра серьезно раскладывает для нее карты. «Я тебя люблю», – хотела сказать она, но у них о таком не говорили. Кроме того, прозвучало бы как сострадание, сверху вниз. И Ева промолчала. Аннегрета еще раз залезла в пакетик с солеными палочками и с хрустом откусила. Жуя, она смотрела расклад:

– Дама пик сверху слева. Будешь королевой, женой миллионера. Если не завалишь все дело. Вот здесь семерка пик. Значит, ты все еще можешь запороть.

– Это сейчас особенно помогает, Анхен. Где же Юрген? О чем он думает? Он меня любит?

Аннегрета опять собрала карты.

– Помешай. Потом начинай выкладывать по одной. Двенадцатая – Юрген.

Ева мешала колоду так, будто от этого зависела ее жизнь, несколько карт вылетели. Она рассмеялась. Но Аннегрета оставалась серьезной. Потом Ева начала выкладывать карты, считая при этом до двенадцати.

– Почему ты считаешь по-польски?

– А это не считается?

– Да нет, считается, просто странно.

Перед двенадцатой картой Ева помедлила и посмотрела на Аннегрету.

– Знаешь, что действительно странно?

– Вся жизнь во всей ее протяженности?

– Я всегда умела считать по-польски. То есть еще до того, как пошла в школу переводчиков. Может, я в прежней жизни была полькой?

– Кому интересна твоя прежняя жизнь, дорогая моя? Показывай своего Юргена. Ну давай, смелее!

Ева перевернула карту. Это оказалась восьмерка червей. Ева в растерянности уставилась на нее. Аннегрета усмехнулась.

– Ну, сестрица, можешь делать все, что душе угодно, никуда он от тебя не денется!

– Да почему же?

– Масть – черви, сердце, восьмерка означает бесконечность.

– Могут оказаться и наручники, – сказала Ева.

– Так или иначе, но твои дни здесь сочтены. – Аннегрета пожала плечами, опустив взгляд, собрала карты и вдруг погрустнела.

Ева погладила ее по щеке.

– Дай мне тоже палочку.

Аннегрета подняла голову и криво улыбнулась.

Потом они лежали рядом в полумраке, дожевывали последние палочки и смотрели в потолок, на колышущегося Дон-Кихота.

– Помнишь, мы смотрели фильм в кинотеатре? – спросила Ева. – Как этот старик двинулся с копьем на мельницы и его захватило лопастями. Он крутился там на мельничном колесе и кричал. Это было так ужасно, мне просто плохо стало.

– Детям всегда жутко, когда взрослые теряют контроль.

– Аннегрета, взяться мне за этот заказ? Я имею в виду перевод в суде. Это…

– Знаю. Я бы не связывалась. Или ты хочешь поспособствовать распространению страшных сказок?

– Каких сказок? Ты о чем?

Вдруг Аннегрета онемела и словно окаменела. Она встала и, не сказав ни слова, вышла из комнаты. Ева прекрасно все знала. Сейчас пойдет на кухню и налопается до отвала.

В прихожей зазвонил телефон. Ева посмотрела на часы. Половина одиннадцатого. Сердце застучало. Она выскочила из комнаты и добежала до аппарата прежде матери. Это действительно был Юрген.

– Добрый вечер, Ева.

– Добрый вечер. Поздновато для звонка. – Она постаралась, чтобы это прозвучало прохладно, небрежно. Но вышло хрипло.

– У тебя все хорошо?

Ева молчала.

– Извини. Прости меня, пожалуйста. Но ведь это на всю жизнь.

– Я в курсе.

Они помолчали, потом Юрген спросил:

– Пойдем завтра в кино?

– У меня нет времени. Надо подготовиться к работе.

– К работе? Новый заказ?

– Долгая история. Я должна позаботиться о себе. Нельзя же вечно висеть камнем на шее у родителей. Нужно зарабатывать деньги.

– Я заеду за тобой завтра в семь.

Голос звучал строго. Ева положила трубку. Аннегрета, что-то жуя, вышла из кухни со свежим темным пятном на светлом халате и вопросительно посмотрела на Еву. Та в забавном отчаянии пожала плечами, но улыбнулась.

– Вот видишь, карты не врут, – сказала сестра.

На следующее утро Давид Миллер без поручения прокуратуры, без какого-либо официального разрешения, арендовав на целое месячное жалованье автомобиль, выехал на юг. Он ехал в Хемминген под Штутгартом. Там, согласно данным Ведомства правопорядка, проживал один из главных подсудимых, начальник политического отдела лагеря, чудовище. Давид прочитал все протоколы допросов и обвинения, имеющие к нему отношение, и классифицировал их. Если хоть малая часть прочитанного им являлась правдой, то этот сотрудник торговой фирмы не способен ни на какое человеческое чувство. Уже несколько дней прокуратура пыталась по телефону дозвониться до него. Тщетно. И это накануне процесса.

Давид мчался по заснеженной Южной Германии и чувствовал, что боится не зря, что подсудимый скрылся. Он ехал по полосе обгона, ехал слишком быстро. Ландшафт, холмы, леса, хутора по обе стороны трассы проносились мимо и по сравнению с канадскими просторами казались игрушечными. Один раз его занесло, и пришлось резко затормозить. Он заставил себя снизить скорость. «Если я сейчас разобьюсь на гитлеровском автобане, что ж, в этом будет известная ирония», – подумал он и улыбнулся.

Давид хотел объехать Гейдельберг, но очутился в самом центре города и запутался в лабиринте улиц. Он трижды проехал по мосту и, словно в страшном сне, увидел, как перед ним опять вырастает мощный замок, в то время как он полагал, что едет в правильном направлении. Давид не нашел в дорожном атласе карты города, выругался и хотел уже сдаться этому немецкому городу, но тут на светофоре увидел перед собой машину с французскими номерами. Он поехал за этой неизвестной машиной в надежде, что она выведет его из города. И план удался, после часа бессмысленных плутаний он опять оказался в окружении лесов и полей.