Страница 15 из 16
Ева не хотела верить, что сухопарый человек с лицом старого шимпанзе все это проделывал. Он следил за обвинениями против себя без какой-либо заметной реакции, замерев с приподнятыми уголками рта. Как и предыдущий подсудимый, он производил впечатление человека, вынужденного слушать занудный доклад на совершенно неинтересную ему тему. Со скукой, нетерпением, раздражением, но слишком хорошо воспитанный, чтобы просто уйти.
Ева видела: все звучавшие обвинения, дойдя до скамьи подсудимых, будто падали в вату. Только изредка кто-либо из подсудимых скрещивал руки, откидывался на спинку стула, шепотом обращался к защитнику или помечал что-то в бумагах. Медбрат, номер десять, особенно ревностно писал что-то в маленький толстый блокнот, перед каждой записью облизывая кончик карандаша.
Через два с половиной часа молодой судья дочитывал последний лист. Лицо над черной мантией было белым как простыня.
– Существуют обоснованные подозрения в том, что подсудимые виновны в вышеизложенных деяниях. На этом основании по запросу прокуратуры против них открыто судебное производство судом, состоящим из трех профессиональных судей и шести присяжных.
Молодой судья сел. Его речь оборвалась резко и неожиданно, наступила полная тишина. Никто больше не кашлял, не сморкался. Все сидели, как будто здесь и сейчас могла прекратиться любая жизнь. Стоит только выключить верхний свет.
Ева почувствовала, как по спине стекает капля пота. Ей казалось, она больше не сможет говорить, не сможет дышать. Но это длилось лишь мгновение. Затем поднялся шепот. Председатель, наклонившись к одному из судей, что-то тихо ему сказал. Вполголоса переговаривались прокуроры. Защитники отвечали на тихие вопросы подзащитных. Свистело и гудело отопление.
В передних рядах один человек заплакал, его было не слышно, лишь плечи слегка вздрагивали. Сзади он был похож на того бородатого венгра. Только без шляпы. «Хотя, может быть, шляпа у него на коленях», – подумала Ева. Однако, когда человек стал вытаскивать из кармана брюк носовой платок и на секунду повернулся к Еве в профиль, она поняла, что это не венгр, нет, другой человек.
– Подсудимые, вы заслушали обвинения, – сказал председатель в микрофон. – Предоставляю вам слово.
Зрители подались вперед, приготовившись услышать ответ. Кто-то выгнул шею, кто-то открыл рот. Давид Миллер смотрел, как медленно поднимается главный подсудимый, номер один, уважаемый гамбургский торговец в темно-сером костюме с хорошим галстуком, который после коменданта играл в лагере главную роль. Давид знал, что этот человек с лицом хищной птицы живет в гостинице «Штайгенбергер». В номере люкс, где он утром наверняка принял горячую ванну. Чистоплотный подсудимый обратил взгляд на председательствующего судью и сказал:
– Не виновен.
Одновременно кто-то рядом с Евой прошептал со зрительского места, так, что слышно было только ей:
– Не виновен.
Ева быстро повернулась к соседке. Лицо женщины в шляпке покрылось красными пятнами. Она уже не крутила кольцо. От нее слабо пахло потом и розами. Вдруг Ева подумала: «Я ее знаю». Но это было невозможно. С ней, должно быть, истерика. Ничего удивительного после таких ужасов. После всего, что она только что услышала. После того, в чем обвиняют этих людей, числом двадцать один, которые сидят впереди слева с безучастным видом. Хотя теперь они вставали и произносили:
– Не виновен.
Один за другим. Обвиняемый номер десять, медбрат, единственный, как решила Ева, похожий на убийцу – вдавленный нос, узко посаженные глаза, – встал и громко прокричал в сторону зрительских трибун:
– Меня любят пациенты! Они называют меня папой! Спросите любого! Все обвинения основаны на путанице и лжи!
Он сел. Несколько подсудимых выразили ему свое одобрение, постучав костяшками пальцев по столам. Судья строго потребовал тишины и дал знак служителю. Тот подошел к стене со стеклоблоками, оборудованными приспособлениями, благодаря которым их можно было приоткрыть. Служитель открыл окна, и в высокое помещение поплыл холодный воздух. Тем временем вставали другие обвиняемые.
– Не виновен.
– Не виновен.
– Не виновен в том смысле, как утверждает обвинение.
Самый молодой среди них, который, согласно результатам расследования прокуратуры, убил несколько человек голыми руками, также заявил, что невиновен. Однако при этом покраснел. Снова сев на свое место, он нагнулся, словно хотел проглотить стоявший перед ним микрофон, и тихо что-то сказал. В усилителях зашипело, слова можно было разобрать с трудом.
– Мне стыдно.
Некоторые из подсудимых презрительно покачали головами. А следующий, предпоследний, тем решительнее прогремел:
– Я не позволю ни в чем меня обвинять!
Тут на зрительской трибуне громко зарыдала женщина. Она встала, протиснулась мимо сидящих и нетвердым шагом вышла из зала. Послышались громкие голоса. Ева разобрала польскую речь.
– Kłamiecie! Wszyscy kłamiecie!
Вы лжете. Вы все лжете.
– Tchórze!
Трусы.
– Oprawca!
Убийцы.
Председательствующий судья постучал по столу и сказал:
– Тишина! Тишина в зале, или я велю очистить зрительские трибуны!
Все затихли. Встал последний подсудимый, аптекарь. Он хотел обратиться к судьям, но, прежде чем успел что-то сказать, в наступившей тишине с улицы прозвенел оглушительно резкий, длинный звонок. Послышались возбужденные, громкие, перекрывающие друг друга голоса, крики, визг, писк. Ева вспомнила, что за домом культуры находится школа. Она посмотрела на часы. Там сейчас, скорее всего, вторая большая перемена. Это дети, они играют.
– Не виновен, – повторил вслед за остальными облаченный в дорогой костюм аптекарь и сел.
На второй перерыв в раннюю смену Аннегрета пошла в сестринскую. Она сидела за белым резопаловым столом и, листая модный журнал, пила черный кофе. Журнал совсем истрепался, он помогал сестрам коротать время уже больше года. «Мода уже вышла из моды», – подумала Аннегрета. А на ее фигуре эти приталенные платья и пиджаки все равно смотрелись бы смешно. В свободное от работы время Аннегрета ходила в спортивного кроя брюках и длинных бесформенных свитерах – и все. На работе ее бедра обтягивал бело-голубой халат, а на большой круглой голове сидел крошечный белый чепчик. Но она была миловидна.
Аннегрета маленькими глоточками пила кофе, как всегда находя, что он ужасно горький и не доставляет никакого удовольствия, а маленький транзистор на металлическом шкафу, где хранились бинты, хрипло сообщал новости. Какой-то мужчина говорил о важном для немцев дне. О процессе века. О смене вех. Аннегрета не слушала. Она перелистнула страницу и начала читать любовный роман месяца, хотя знала его наизусть. Некрасивая секретарша, которая носит уродливые очки и мешковатые платья и влюблена в своего начальника, отпетого холостяка, встречает на улице школьную подругу, помешанную на роскоши, и идет с ней в магазин, потом в парикмахерскую, потом за очками. Наконец секретарша превращается из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Но вся штука в том, что на следующее утро начальник ее не узнал. Зато узнал посыльный, который каждый день приносил почту. И вот она рыдает в конце коридора, а добрейший молодой человек ее утешает. Аннегрета даже не знала, кого ей в этой истории больше презирать – глупую секретаршу, которая не могла самостоятельно одеться, наглую подругу с безупречной прической, отпетого начальника, который ничего не видит и не понимает, или идиота-посыльного, который заговаривает с женщиной, только когда та принимается плакать.
Аннегрета подумала о сестре и этом навороченном пижоне. Она точно знала, что они еще не спали. И считала это ошибкой. В таких ситуациях о человеке узнаешь все. Хотя Аннегрета была полненькая и имела трудный характер, она могла похвастаться несколькими романами. Все ее мужчины были женаты.
В дверях появилась строгая пожилая медсестра Хайде, которая иногда выносила ревущих младенцев в кладовку для инвентаря и оставляла их там, пока они не засыпали от изнеможения.