Земля

Режим пост-мортем вводит в новый культурологический контекст непритязательные домашние странички ничем не примечательных сетевых обывателей, а смерть трансформируется, симулируется, как бы проживается в жизни. Так смерти возвращаются утраченные публичность и эстетизм. Кроме этого налаживается интерактив – специфика виртуального кладбища позволяет и поощряет общение посетителей и покойников. Посетитель получает уникальную возможность репрезентировать себя в мёртвую реальность – к примеру, он может оставить на странице комментарий или даже напрямую обратиться к умершему владельцу. При этом не исключается возможность получения ответа с того света, ведь по сути не важно, кто и под каким ником тебе напишет, случайный посетитель или владелец-мертвец.

Дальше уже шла пафосная чушь про надгробия-мониторы, успешно противопоставляющие себя архаической записи на камне, мол, компьютер обрёл наконец надёжность гранита…

Алина, помню, ныла: вот, спёрли её гениальную идею с надгробием-плазмой. Я успокаивал, что манифест имел в виду нечто другое и к реальному кладбищу не подступался – никакого бизнеса, чистая философия.

И всё бы ничего, но ссылки-то вели на реальные страницы угасших от болезней пользователей, которые день за днём, фальшиво бодрясь, информировали окружение о своей прогрессирующей немощи, а однажды просто замолкали: самоубийцы, жертвы несчастных случаев на отдыхе, просто павшие в бытовых городских катаклизмах люди.

Исчезали одинаково – без предупреждения, и лишь сторонний посетитель давал понять, что человека уже нет. Тогда лента полнилась десятками анонимных “R.I.P.”, “земля пухом”, грустными песнями из ютуба. Попадался и “интерактив” – кто-то, науськанный манифестом, оставлял свои личинки-комментарии, пытаясь заглянуть в потустороннее, а оборотень-интернет охотно прикидывался контактирующей смертью – отвечал.

Сложно представить, но я действительно ощущал, что все повстречавшиеся мне за последнее время мертвецы – не ровесники своему и моему времени, хоть я каким-то образом и стал невольным свидетелем их кончины. Смерть будто сразу выпиливала их из настоящего и надёжно погружала в безличное прошлое. Но не так было с этими “живыми” страницами. Они разили противоречием. Я видел мертвецов, застывших в прогрессе и в настоящем времени, точно мошки в жидком, сочащемся янтаре. И в этой длящейся непогребённости таилось что-то неправильное, даже кощунственное, но что именно, я не мог объяснить – ни себе, ни Алине.

Чтобы расслабиться, я полистал сначала ленту “Карпет Райз”, потом отважился на несколько комментов: поставил каноническое “ковроугодно” под фотографией полураздетой девчушки на фоне гобелена с медведями, потом удачно ввернул про “жриц чипсов” под пивным застольем трёх красноглазых бабищ. А в заключение вообще выдал экспромт на шерстяное, в геологических свитерах, семейство, потерявшее от пьянства всякий облик: “Блядских уродов союз меховой”, и даже сорвал аплодисменты в ленте.

Шутка, впрочем, была на три четверти Никитина. Он подвозил меня домой после моего боевого крещения в Первой городской, и по радио как раз грянул полуночный гимн. Никита съязвил по поводу нового текста: “Бля, ты слышал, чё они поют?! Блядских народов союз меховой?” – и я мучительно хохотал, трогая языком разбитые губы, солёные от выступившей крови…

Успех воодушевил, я заглянул на собственную страницу “pavlik_mazhoroff” и запостил:

Каждый человек должен быть свободен и иметь не менее трёх рабов. © Аристотель

Вор должен сидеть в тюрьме и иметь не менее трёх пидарасов. © Япончик

А потом пришла Алина, и всё произошло так быстро, что я и не понял, как оказался на улице с сумкой, впопыхах набитой скомканными вещами.

Ситуация вышла из-под контроля на вопросе:

– Тебе что, совершенно похуй, что со мной будет?! – сразу после того, как я описал встречу в “Гробусе”, повешенный на меня долг и подставу Гапона. Про обидное сравнение с пустой бутылкой-приставалой я умолчал, хотя тянуло пожаловаться.

Алина слушала с полнейшим равнодушием. Только бросила:

– Предупреждаю заранее, я никуда отсюда не поеду…

– То есть тебе вообще на меня наплевать? Да? Так?..

Зажав в зубах сигарету, на которой покосился столбик пепла, она положила обе ладони на стол. Ногти у неё были ультракрасного цвета, такие яркие, что казалось, будто пальцы растопырены, как два взрыва, нарисованных ребёнком. Смотрела и молчала.

– Ты просто самая большая эгоистка, которую я встречал… – пробормотал я, разглядывая этот ослепительный маникюр.

Алина, вместе с демоническим смешком, выдохнула из ноздрей драконий дым:

– Знаешь, что сказал Сатана Иисусу в пустыне?

– И что же? – с вызовом спросил я.

– Он сказал: “Ты эгоист!” – и улыбнулась чудовищной улыбкой тотального безразличия.

– Это всё?

– Почти… Сообщи хотя бы уважаемым людям, что ты их кидаешь. Я имею в виду Аркадия Зиновьевича.

– Так это ж он, сука, меня и подставил! – изумился я.

Алина тряхнула головой и уронила на стол сигаретный пепел:

– Это ты меня подставил, мой дорогой. Понял? Я за тебя просила, унижалась…

– Ты хоть кого-нибудь кроме себя любишь? – с нажимом спросил я и точно оказался в неподвижном центре карусели, начавшей медленное кружение вокруг меня. Завертелись мысли, чувства, какие-то гротескные петушиные головы. – Наверное, никого…

В лице, в глазах Алины произошло что-то.

– Вот тут ты неправ, – сказала она по-мужицки рассудительно. – Это я тебя не люблю… А ты почему-то перенёс на всех. Я ведь даже Никиту по-своему любила. А с тобой, – она вздохнула, развела руками, – как-то не получилось. Поэтому, может, даже лучше, что ты уедешь…

Что-то задрожало в голове, в сердце. Дыхание стало ватное, будто мягко подломились внутрь рёбра:

– Ну, давай, звони Никите, – голос предательски задребезжал. – Проси прощения, может, вернётся…

– А я уже звонила, – просто сказала Алина. – Но спасибо за совет.

Я силился понять, что же продолжает так назойливо дребезжать, ведь я сам молчу, как захлебнувшийся. А потом вдруг понял, что это звенит чайная ложечка на кафельном полу, а самого стола уже нет, потому что за секунду до того я так саданул по нему, что сшиб крышку и всё, что лежало на ней…

В уши ворвался истошный визг – верещала от испуга Алина, раздувая горло, как возмущённая кобра:

– Убирайся нахуй из моего дома! Нахуй, я сказала! – а мне, оглушённому горем, всё казалось – чайная ложка дребезжит.

– Вот и всё, вот и всё, вот и всё… – бормотал я, набивая сумку вещами.

Вот и всё.

Но отправился я не на вокзал, а прямиком на Сортировочную, благо ключ у меня имелся. Формальная причина, почему я задерживаюсь, придумалась на ходу. В квартирке оставались мои вещи: лопата “маша” да книжная парочка – энциклопедический словарь и учебник по философии. Кроме того, я считал, что прежними выплатами, в общем-то, заслужил ещё одну, последнюю ночёвку в Загорске.

В ревнивом угаре мне виделось, как Алина звонит Никите, хнычет, что любила всегда только его, а брат сопит в трубку и решает, прощать или нет. В моих горьких фантазиях он довольно быстро сдавался, угрюмо басил: “Проехали, я сам тоже бывал неправ”, – а дальше я даже представлять не хотел, потому что начинало корёжить.

Впрочем, если верить недавним словам Беленисова, брат отнюдь не загибался в холодном Подмосковье с разбитым сердцем (и часами), а, наоборот, торчал в Тунисе с бухгалтершей. Хорошо бы так, да только болезненное чутьё нашёптывало мне, что Беленисов просто выгораживал Никиту перед Мултановским и похоронным сообществом. Никита явно не развлекался в заморском отпуске, а находился где-то поблизости. Может, и не в самом Загорске, но всё равно неподалёку…

В квартирке было душно, как в старом сундуке. От одного взгляда на продавленный диванчик, журнальный столик с намертво прилипшей кофейной чашкой (когда я взялся за неё, хрустнуло под донышком, будто отломилось что-то костяное), старенький шкаф из фанеры, этажерку, пахнущую отсыревшей дачей, сердце свело судорогой. Я уже сто раз раскаялся, что припёрся сюда. Без Алины моё верное пристанище превратилось в “место былой боли”.