Eden (ЛП)

Зачем он принес меня сюда? Что им нужно от меня? Информация об Ордене? Или о Гарри??

Или они хотят наказать меня за то, что я магглорожденная? Или использовать как приманку, чтобы добраться до моих друзей?

Я не знаю, что в голове у этих людей; они убивают по необходимости или ради удовольствия?

«Возможно, они не собираются убивать меня. Кто знает, что их заводит?».

Я содрогнулась бы, если бы смогла. Я не хочу думать о … об этом.

Но …, но мне рассказывали. Рассказывали, что за ужасы творят Пожиратели смерти с пленниками.

И ведьмами … истории о ведьмах, которые были захвачены, особенно страшны.

Я закрываю глаза. Я не хочу об этом думать. Я должна себя отвлечь.

Он не торопится. Мне жаль, что я не могу видеть того, что он делает.

Что мои родители сделают, когда, наконец, войдут в мою комнату и обнаружат, что меня нет? Мне невыносима мысль о том, насколько они будут расстроены и напуганы…

Они свяжутся с Орденом. Я говорила им, что они должны сообщить Ордену, если я пропаду без вести, прежде чем обратятся в полицию. Я учила их, как использовать сову, чтобы связаться с ними в случае чрезвычайной ситуации. Орден найдет меня, они спасут меня.

Как? Даже ты не знаешь, где ты, как же они узнают, где искать тебя?

На меня нахлынуло ощущение полной безнадежности.

Шум заполнил комнату. Это похоже на скрежет камней друг о друга… Когда звук затихает, он подходит ко мне, чтобы снова поднять, и несет вниз, кажется, по большой каменной лестнице, уходящей под землю. Я уверена, что ее не было, когда мы вошли. Пока мы спускаемся, наш путь освещает слабый свет, исходящий от палочки Люциуса; люк, через который мы заходим, захлопывается за нами, и я понимаю, что, куда бы мы ни направились, мне нелегко будет сбежать оттуда.

Каждый его шаг приближает нас к чему-то наподобие длинной, узкой пещеры. Он несет меня вниз по этому проходу уже очень долго.

Он ничего не говорит мне. Все, что я слышу, его легкое дыхание, смешанное с моим собственным.

Я не знаю, как себя чувствовать. Я не хочу, чтобы он говорил со мной, и даже если бы что-то сказал, не думаю, что я была бы в состоянии ответить ему.

Но… тишина дает мне слишком много времени, чтобы думать о том, что со мной произойдет.

Я ничего не могу сделать, чтобы спасти себя. Я совершенно одна. Со мной всегда были Гарри, или Рон, или кто-нибудь еще, когда я была в опасности…

Гарри и Рон. Что они сделают, когда я завтра не появлюсь в Норе?

О, Боже, свадьба Билла и Флер. Она будет расстроена!

Он приносит меня в какой-то тупик и бросает на холодный влажный пол. Моя голова откидывается в сторону, и я могу видеть его. Он поправляет рукав своей изящной мантии, и я вижу Темную метку на его руке. Он прижимается этим участком кожи к каменной кладке, и стена исчезает, открывая путь вперед. Он снова поднимает меня и несет сквозь открывшийся проход, и я слышу, а не вижу, что путь снова закрывается позади нас.

Я целиком и полностью оказываюсь в ловушке.

Одинокая слеза выбегает из уголка глаза и катится вниз по щеке.

Он укладывает меня на пол, и моя голова смотрит вверх. Мы должно быть очень глубоко под землей; потолок в этом месте очень высок.

Его лицо нависает над моим. Оно наполовину скрыто тенью, но я очень четко могу видеть злорадное выражение его лица.

— Знаешь, это так искушает — видеть тебя такой, — шепчет он. Он поднимает мою руку и снова дает ей упасть. — Такая податливая, такая послушная, — он еще больше приближает лицо. Теперь оно было устрашающе искажено тенью. — Такая абсолютно и полностью покорная.

О, Боже, он же не собирается… о нет, пожалуйста …

— Как бы то ни было, — внезапно его голос становится холодным и резким. Он встает, и я больше не могу видеть его, — я не хочу касаться вас больше, чем это необходимо. Отвратительно, что мне приходится прикасаться к грязнокровке.

Я частично успокоена этим утверждением, но, в то же самое время, злюсь на него…

Своеобразное чувство.

Он опять слегка пинает меня.

— Встань.

Я чувствую, как дрожь прошла сквозь все мое тело… Я думаю …, я думаю, что могу пошевелиться. Должно быть, он снял заклятие.

Я медленно встаю на ноги. Они дрожат подо мной как желе, и я чувствую, как к голове приливает кровь. Я полностью поднимаюсь на ноги, но меня шатает.

Он стоит передо мной со снисходительной усмешкой на лице. Потом наклоняется и треплет меня за щеку, совсем как ребенка.

— Хорошая девочка.

Ублюдок!

Он отстраняется и предлагает свою руку, насмешливо приподняв брови.

Я только пристально смотрю на него. Я не позволю ему играть со мной.

— Что я тебе говорил о повиновении, грязнокровка?

Не дай ему победить, Гермиона.

Я глубоко вздыхаю. Гриффиндорка я или кто?!

— Вы сказали мне, что все мы должны повиноваться тем, кто выше нас. Вы сказали, что выше меня, и поэтому я должна делать все так, как вы говорите.

Его улыбка такая жестокая.

— Мой сын всегда говорил мне, что вы всегда были всезнайкой, но теперь я понимаю, что вы просто быстро учитесь.

— Я только быстро запоминаю факты, — отвечаю я, стараясь успокоиться и собрать нервы в кулак, — Но я никогда не принимаю на веру все, что мне говорят. И то, что сказали мне вы — наглая ложь. Я не буду вам подчиняться. Я лучше умру.

Его холодные глаза, гневно сужаются. Его палочка резко взмывает в воздух, и я чувствую, как мою руку безжалостно скрутили за спиной. Я закусываю губу, стараясь не закричать от обжигающей боли.

— Значит, вы лучше умрете, не так ли? — он стоит рядом, наблюдая, как я пытаюсь бороться с болью. — Я уже сбился со счета, сколько вполне взрослых волшебников утверждали, что они предпочтут умереть, чем подчиниться мне. И поверь мне, проходило не так много времени, прежде чем они начинали кричать о милосердии, на коленях умоляя меня сохранить им жизнь, — он вновь взмахивает палочкой, и моя рука свободна. Я падаю на землю с явным облегчением, а он тихо смеется. — Что-то говорит мне, что ты от них ни чем не отличаешься, грязнокровка.

Я лежу неподвижно только мгновение, пытаясь выровнять дыхание.

Возможно, если я буду молчать, он не причинит мне боли. Зачем и дальше сопротивляться ему?

Где твоя храбрость, Гермиона? Ты же гриффиндорка, помнишь?

Я сжимаю челюсть и начинаю подниматься с земли, позволяя этой мысли в прямом смысле поднять меня.

— Я никогда не доставлю вам этого удовольствия, — я встаю и прямо смотрю ему в глаза. — Вы проклятый ублюдок!

Он со всей силы бьет меня по лицу. На сей раз никакой палочки.

Моя голова резко откидывается от удара, и я чувствую привкус крови во рту. Я потираю щеку, а когда оглядываюсь на него, то вижу чистую, ничем не замутненную ненависть, написанную на его лице.

Несколько мгновений мы смотрим только друг на друга. Он тяжело дышит, словно пробежал несколько километров.

Никто прежде, никогда не смотрел на меня… так. Я никогда не видела, чтобы кто-то ненавидел меня так, как он. Люди назвали меня грязнокровкой, но обычно меня не любили, прежде всего, за то, что я была умной, или властной, или подругой Золотого Мальчика. Магглорожденная — было еще одним ругательством, которым они могли швырнуть в меня.

Но в глазах Люциуса Малфоя плескалась чистая ненависть, и именно ко мне самой, а не реакция на мое поведение.

И в этот момент я понимаю, что ни сейчас, ни в будущем я буду не в состоянии что-либо сделать, чтобы изменить этот факт. Как я могу изменить то, что я это я, или извиниться за это, даже если бы захотела?

Прекрасно, что он ненавидит меня, потому что это чувство полностью взаимно. Я ненавижу его. Я ненавижу его за то, что он сделал, и за то, что он — предвзятый бездушный садист.

Постепенно он возвращает контроль над собой. Его дыхание восстанавливается, а лицо становится спокойным.

— Мне кажется странным, что вы даже не спросили, где мы находимся, — говорит он, спокойно управляя своим голосом. — Я предполагал, что ваше раздражающее хочу-всё-знать вызовет хоть какое-то любопытство — куда же я вас принес.