Страница 6 из 18
Чего не скроешь, Сигню, о чём ты говоришь?! Боги, помогите мне разобраться! Она говорит о нас? О нас с ней?!…
Я не стал преследовать её и дальше, я вижу, как она устала, как озабочена всем произошедшим, происходящим, возможно, ревностью Сигурда, беспричинной и от этого особенно жгучей, для них обоих.
Она не ездит с ним в Брандстан уже довольно давно, все заметили это. Сам Сигурд редко посещает свою вотчину, не чаще раза в год, возвращается неизменно мрачный. И после этих поездок они запираются в своих покоях, куда никому не войти, только если «пожар или война»…
Я вернулась в нашу с Сигурдом горницу, горят притушено лампы. Раздевшись, очень тихо, я умыла лицо и руки, вычистила зубы в смежной со спальней уборной, где только в морозы не текла вода из рукомойника, когда замерзала в желобах, тогда её просто натаскивали вёдрами и наполняли рукомойники.
Но за стоками следили круглый год одинаково, и никогда на моей памяти не было, чтобы стоки из города засорялись. Больше того: ещё мой дед, конунг Магнус, сделал почётными обязанности золотарей. Считалось и продолжает считаться, что они служат городу как алаи или воеводы. Но разве по сути это не так?
Я вышла в спальню, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Сигурда.
– Не строжись, я не сплю, – он повернулся в постели, глядя на меня, положил локоть под голову. – Что там с Астрюд?
– Плохо. Ребёнка нет. Сама… не знаю, Боги помогут, выживет.
– Если бы вовремя, ты помогла бы?
– Кто знает? – я села на край ложа.
– Я отправил Гуннара в Норборн, – сказал Сигурд, – что скажешь?
– Там давно никто из алаев не был, – сказала я. – Или… ты что-то другое услышать хотел?
Она смотрит на меня. Через плечо. Рубашка съехала, обнажая его, тонкий рубчик поперёк – ранение под Норборном. А ведь Гуннар спас её сегодня от смерти. Если бы…
Я придвинулся, обнимаю её, её, тонкую, гибкую сквозь эту мягкую ткань.
– Прости меня, Сигню, – я целую её спину, плечи, пригибая к себе.
– Когда ревновать не будешь так? – она обвила рукой мою шею, подставляя приоткрытый мягкий рот под мои жадные губы…
– Никогда…
Глава 3. Птица
Астрюд не умерла, через несколько недель выправилась, я приезжала каждый день к ней, даже когда в этом не было уже никакой необходимости.
Это очень не одобрял Боян, говорил, что «сколько волка не корми, он в лес смотрит», так и Астрюд никогда не простит мне смерти родителей, да и то, что до того они наговорили ей на меня, уже достаточно оказалось, чтобы она ненавидела и не доверяла мне.
Так и было. Уже окрепшая Астрюд выходила во двор их с Раудом дома, когда я приезжала навестить её, но всё же продолжала отводить глаза и поджимать губы.
Наконец, я сказала:
– Я не набиваюсь тебе в подруги, Астрюд…
– Ты убила моих родителей! – выпалила Астрюд, видимо, давно просилось с языка.
– Ты не ребёнок! – сказала я, отодвигаясь. – Поверженный конунг должен был умереть. Твой отец выпросил себе жизни ещё несколько лет. Волк не может становиться собакой, а Ивар пять с лишним лет жил псом-лизоблюдом.
Астрюд покраснела (значит, совсем здорова, подумалось мне) и выкрикнула:
– Ты из зависти и ревности отравила меня и убила моего ребёнка! Развратница, тебе одного воеводы мало, ты и моего Рауда обратно забрать хочешь, злишься, что он женился на мне. Я и моложе и…
Я выпрямилась:
– Умолкни! Ни слова больше, падаль, дочь падшего! – произнесла я сквозь зубы, предполагая, что она хотела сказать. Я не могу больше слышать о моём бесплодии, тем более от неё. – С дроттнинг Свеи говоришь, паршивая дрянь! Ноги моей не будет на твоём дворе. И ты не смей ступать на двор конунга. Если бы не Рауд, если бы он не любил тебя, сегодня же отправилась бы ты в самый дальний хутор Норборна свиней пасти!
Я подошла к коновязи, где ждал меня Боян, уже отвязав наших лошадей.
– Не говори ничего, – сказала я хмуро.
Он только усмехнулся, качая головой. Молча мы уехали со двора.
А вечером во время вечери, я сказала Рауду:
– Ты прости меня, братишка, но свою жену в терем не приводи никогда. И слышать о ней ничего не желаю больше.
Рауд растеряно заморгал мохнатыми ресницами:
– Она.. Просто больна ещё… Прости её…
– Ради тебя, Рауд, я терпела всех этих людей в Сонборге. Но и моё терпение закончилось. Прости, но решения я не изменю.
Он расстроился, конечно, и обиделся на меня. И не разговаривал почти. Это продолжалось несколько месяцев. Я понимала его обиду, но иначе поступить с его дрянной женой я уже не могла.
Впрочем, вскоре начали происходить события, которые вытеснили из наших голов, из наших сердец все мелочи, обиды и прочую чепуху.
Вначале пришли вести из Норборна. Что в одном из фортов умерли или были убиты несколько человек. Сообщали это обычные вестовые, не Гуннар, за несколько недель до этого отправившийся туда. Где в Норборне он был в это время, точно мы не знали, что за смерти тоже никто не мог объяснить.
– Исольф, поезжай в Норборн, найди Гуннара и вместе разберитесь с происшествием. Если пьяная поножовщина, разрешаю решить на месте, в Сонборг не везти преступников. Если… – сказал на Совете Сигурд.
Я позволила себе перебить его. Я не делала так никогда, ни разу за все годы, но внезапная мысль, похожая на прозрение, подтолкнула меня стать дерзкой и неуважительной к моему конунгу:
– Если там эпидемия, ехать нужно мне! – и тут же пожалела, что сказала это. По загоревшимся на скулах у мужа красным пятнам, над взыгравшими желваками, я поняла, что дала маху…
Сигурд посмотрел на меня:
– Будет так, как я сказал. Поедет Исольф. Разыщет Гуннара, разберётся с произошедшим и сообщит нам.
После Совета я поспешила уйти первой, не хотела ссориться с Сигурдом. Мне это удалось, но меньше, чем через полчаса, судя по клепсидре, за мной в лекарню прибежала челядная девчонка и сказала, что конунг требует меня к себе. Я посмотрела на Бояна, который присутствовал при этом, и шепнула два слова девочке на ушко, отпустив её, а сама направилась к чёрному выходу из лекарни. Боян догнал меня уже во дворе:
– Не пойдёшь к Сигурду?!
– Нет. Он злится. Ссориться задумал. Вечером поговорим, когда остынет.
– Остынет ли? – спросил Боян.
Я посмотрела ему в лицо, милому моему Бояну и сказала чистую правду:
– Должен остыть, столько дел за день у конунга… Чёртов Гуннар заронил в него это семя проклятое – ревность… Ивар, мерзавец, тоже масла подлил в давно тлевший огонь.
– Сложно не ревновать тебя, Сигню, – сказал спокойно Боян.
– Почему это? – удивилась я.
Я никогда не давала поводов Сигурду, в отличие от него, со всеми этими брандстанскими девицами, подсылаемыми моей прекрасной свекровью Орле («Змеёй»). Сигурд смеялся, любезничал с ними, позволял ненароком касаться себя. Что, меня не сердило это?! Но я ничего не говорила, ни разу, сохраняла достоинство, тем более что я не верила, что ему хотя бы нравится то, что они делают. Я вижу, что он позволяет им вольничать, чтобы вызвать мою ревность…
– Ты слишком свободна, – сказал Боян, глядя мне в глаза. – Это так страшно: любить тебя, когда ты будто птица. Взмахнёшь крыльями в любой момент, и нет тебя. Чем тебя удержишь?
Я покачала головой:
– Поэт в тебе говорит.
– Не сейчас. Я знаю, о чём говорю, – без улыбки проговорил Боян. – Куда идёшь-то?
– Тебе лучше не знать, – я покрыла плечи большим платком, какой-то холодный ветер дул с утра, дождей притащит, наверняка, дождёмся тогда вестей из Норборна не раньше, чем через месяц.
– Почему это мне лучше не знать?
– Первый у кого Сигурд спросит, где я, это ты. Не найдёт меня, через час забудет злится.
Резонно, конечно. Но будто бы Сигурд не догадается, где её искать? Будто много мест, где она может быть в Сонборге… И если разозлился всерьёз, до вечера ещё хуже будет…
Я отправилась к Дионисию. Сигурд не любил бывать у него, говорил, что он его будто обволакивает. Я понимала, что Сигурд имеет в виду. Арианец Дионисий рассказывал о своей вере много, увлекательно. Но Сигурду не была близка ни идея жертвы за всё человечество, в которую Бог почему-то принёс своего сына, ни всетерпимость Дионисия и его убеждённость, что центр цивилизации был и навсегда останется только в Элладе.