Страница 17 из 18
Конунг!? Как он мог успеть так скоро оказаться здесь?! Меньше двух суток прошло, как мы отправили сообщение о болезни Сигню.
Мы выскочили под дождь. Но увидели только некольких ратников, Легостая, слезающего с коня. Сам Сигурд уже скрылся в палатке Сигню, куда мы не входили вторые сутки, слушаясь её приказа.
– Ох… думал, кончусь дорогой! Совсем загнал старика, – кряхтит Легостай. – Чего рты разинули, алаи? Думали, мы тихо плакать останемся в Сонборге?… – со старого воеводы льет потоками вода, он весь пропитался дождём. – Говорят вина у вас тут залейся, угостите старика, вымок до нитки на дожде проклятом… Живая хоть ещё?
Его ворчание возвращает нас к жизни. Похоже, старый воевода не сомневается, что Сигурд приехал не напрасно.
– Сигурд вошёл в палатку, даже не раздумывая, – сказал Торвард Ярни, как зачарованный, глядя на палатку Сигню, освещённую изнутри.
– На то он и муж, и конунг, Сигурд Виннарен, – сказал Исольф.
– А мы трусили, – сказал Гуннар.
– Мы не трусили, – спокойно возразил Исольф, – мы исполняли приказ дроттнинг.
– Чего молчите-то?! Долго угощения ещё ждать, черти вас защекочи! А, победители чумы? – спросил Легостай нетерпеливо, стирая ладонью дождевые капли, залившие ему всё лицо.
Мы все трое повернулись к нему. Как хорошо было видеть его, приехавшего из того, нормального мира, где нет чумы, нет палаток, забитых бутылями с горючим маслом…
Я влетел в палатку, у входа бросая и шапку и плащ.
Я сразу вижу её, лежит навзничь на ложе. Ложе, Боги, какое там ложе – складная походная койка-ящик, как у всех солдат…
Пылающие щёки, обмётанный опухший рот, глаза запали глубоко, дышит с шумом, но дышит… Дышит!
Я бросаюсь к ней. Я весь мокрый. Долой всю одежду. Остаюсь в одних штанах.
Горячая какая… кажется, обжигает мне руки, грудь. Я прижимаю её к себе.
Как исхудала! Руки помнят совсем другую, упругую, гибкую, мягкую. Тёплую. А эта… Её нет почти под этой рубашкой. Тоненькие косточки…
– Сигню… – я прижимаюсь к дорогому лицу, изменённому болезнью…
Моя любимая… Моя Сигню, ну нет! Я не дам тебе умереть.
Голос Хубавы в моей голове: « Если чума – ничто не спасёт ни её, ни тебя. Из сотни выживает один, ну, пять… Но… не должно быть чумы, Кай Сигурд. Три месяца не было ни одного нового больного».
И глаза Хубавины серьёзные серые помню, глядят остро, будто проникнуть в моё нутро хочет, поглядеть, не гниль там?
А ещё я помню слова Ганны, когда-то здесь, в Норборне она сказала о Сигню: «Надеюсь, она никогда не заболеет, потому что спасать её будет некому»…
Я смотрю на лицо Сигню, тонкие прядки выбились из плотно заплетённых кос, липнут к щекам. Она не чувствует моих прикосновений…
Начинает работать моя память, как говорила Хубава? У меня все её напутствия будто записались в голове, не зря всю жизнь записки делаю.
«Лихорадка – охлади. Голову и там, где пульс, иначе от лихорадки сгорит»…
Пока я прикладываю мокрые полотенца к её лбу, к груди, парни натаскали полную лохань ледяной воды из ручья, что под холмом.
Гоню всех и сажаю её в эту воду прямо в рубашке. На ноге повязка – её я тоже не снимаю. Только косы остаются свисать за борты и лежат концами на полу.
В холодной воде она приоткрывает глаза:
– Си-игурд… – и улыбается.
Неужели я вижу её улыбку?!
– Я здесь, милая, – я касаюсь её лица пальцами.
Но скоро её начинает знобить, и я вытаскиваю её из воды. Не снимая мокрой рубашки, облепившей её тело, она будет охлаждать её ещё некоторое время…
Кажется ей трудно дышать, когда лежит так низко… Я приподнимаю её выше. Нет, всё равно дышит тяжело…
К рассвету лихорадка, кажется, немного ослабла. И дышать стала ровнее. Теперь и я могу позволить себе задремать. Я ложусь рядом с ней. Может быть моя сила, которой во мне с избытком, перетечёт в неё?.. Я заснул, будто провалился.
Утром мы как всегда в большом шатре завтракаем и совещаемся заодно. Все ратники знают уже, что здесь конунг. Что Свана больна, и чем теперь всё это кончится неизвестно…
Но мы слышим вдруг все, она кричит. От боли, это очевидно… Мы замерли. Все двести с лишним человек.
– Орёт… чё это она орёт-то?.. – произносит Скегги, как будто во сне. И вдруг лицо его будто прояснилось: – Орёт, ребята! – он повернулся ко всем, улыбается.
Что, интересно, радостного он в этом видит? Объяснилось в следующую минуту:
– Не чума это, братцы! Чумные-то не орут. Тихие лежат. Тихо и помирают.
Мы обрадовались все, было чему. Чуму мы всё же победили. Она победила.
Но кто теперь её болезнь победит? Ни одного лекаря давно нет в лагере, на была лекарем…
Мы решаем продолжить то, что должны: объехать всю местность, как и планировали, закончить то, что приказывала она. Сейчас мы должны сделать это.
Я вспомнил о Трюд. Лекарша, она всё же…
Я пришёл к ней, нашёл её среди других девок. Днём они выполняли обязанности поварих и прачек. Но красивая Трюд не утруждалась, просто болтала с товарками.
Я подозвал её, мы отошли от прочих.
– Что, хакан, всё же припёрло, развлечься перед отъездом хочешь? – захохотала она.
– Нет, Трюд, я пришёл, потому что… Ты ведь лекарь. Помоги Свана.
Она стала серьёзной:
– Я не лекарь, я давно уже проститутка, заботами твоей Свана, ненаглядной.
– Трюд, но ты ведь… Больше нет лекарей в лагере.
Ухмылка кривит её красный рот:
– Великая гро не может себе помочь, да?
– Трюд…
Её зелёные глаза блеснули густой злобой, густой как болотная зловонная тина:
– У неё заражение крови, она умрёт. Ей никто не поможет, даже если бы это она лечила. От этого, как от чумы спасения нет. Только не заразится никто, а она промучается дольше, чем чумные. Идеальное наказание вашей ведьме! Представляю, сколько народу, здесь в Норборне будут счастливы, сплясать на её могиле! Да все, кто остался! – она захохотала.
– Тебя это веселит?
– Ещё как! Ваша Прекрасная Свана, ваша бесподобная дроттнинг, ваша всепобеждающая гро издыхает! Как я могу не веселиться?! Больше неё я ненавижу только тебя! Мужчина спит со мной пять лет, а на деле воображает её… – в её глазах промелькнул злобный огонь. – Ты бы хоть рот держал закрытым!.. думал, если я шлюха, так не чувствую ничего?… – и смотрит на меня злым, совсем трезвым взглядом.
Надо же, как я заставил её ненавидеть себя… правда, не мог быть хотя бы деликатнее с ней… Сам виноват.
– Что, она умрёт, руки на себя наложишь?.. – спросила Трюд, и захохотала.
Я проснулся от её стонов, перешедших в крик.
Я понял, что причина в перевязанной ноге. Я размотал её. Ничего особенного, только отекла сильно и рана на ступне не закрытая… Что ж ты рану-то не зашила, Сигню? Некому было, знать… А сама себе не смогла… Сам себе никто не лекарь…
Так, что там у Хубавы…
Я раскрыл записки, что сунула мне Хубава, вместе с книгами по лекарскому делу. Я никогда ещё не видел так хорошо и не читал так быстро.
«Разрезать, где рана поглубже, пошире и рану промыть, состав нанести и примотать легко. Каждые три часа промывать.
Если лихорадка по всему телу разошлась, давай отвара из семи трав каждые три часа. Давай, пока лихорадки не будет три дня.
Если больной вспотеет, посинеет, перестанет дышать, бей по щекам, бей в грудь, в сердце.
Если триста капель клепсидры не дышит, оставь его – ты не спас, он ушёл».
Я всё делаю как будто это и не я. Так ловко, будто смешивал и варил отвары всю жизнь.
Отвар надо варить всякий раз, перед тем как давать, иначе он теряет силу.
И промывать и менять повязку на ноге.
Одно действие сменяет другое и так проходит весь день.
Проблески, когда Сигню приходит в себя, смотрит на меня яркими синими глазами, такими пронзительно синими, что мне кажется, душа её смотрит на меня…