Маяк

– Геннадий Фридкин, – сказал третий, коротышка с морщинистым лицом и двойным подбородком. На вид ему можно было дать не больше сорока лет. Глазки маленькие, черные, рот приоткрыт, словно он всегда хотел что-то сказать, но не решался.

– Морской и Фридкин, хм, интересные фамилии, – попытался пошутить Гарри и пожал всем мужчинам руки.

Они обменялись короткими репликам. Петров кивнул и тотчас отправился в здание маяка. Матрос и смотрители разговаривали с капитаном и Матвеем о следующем рейсе с материка. Найзов обещал вернуться не раньше, чем через две недели.

– Обязательно сообщу, – сказал он и взглянул на Гарри. – Будьте здоровы и да поможет вам Господь! – Глеб, придерживая головной убор от внезапно набросившегося ветра, зашагал к причалу.

***

К вечеру похолодало. Ветер стучался в двери, свистел в окнах и смеялся над людьми в пыльных закоулках чердака. Он будто бы играл с ними, показывал всем своим поведением: я знаю ответы на вопросы, на все секреты, только поговорите, только найдите подход, распознайте мой язык. Но люди и не думали распознавать язык ветра, они лишь прислушивались к неистовствованию стихии и посматривали в окно. Окно глядело на них угольно-черной глазницей – квадратной, с деревянными рамами и дрожащими от ветра-шутника стеклами. Гарри не отходил от него. Давеча он попросил Морского проверить свечи. Ему хотелось посмотреть на мастерство новенького. Утром будет черед Фридкина.

Гарри хмыкнул.

– Вам смешно? – спросил следователь. Он сидел за деревянным столом, поскрипывая стулом, и допивал чай.

– Вспомнилось, как Арни наблюдал за мной в первый день на маяке, – вспомнил Гарри. – Он отправил меня зажигать свечи, а сам даже не проверил. Лишь спросил, жив я или нет.

– Цинично как-то, – заметил Морской. – А если бы с вами что-то случилось?

– Не случилось же. Арни любил наблюдать. Он не ждал, что я правильно все сделаю, а смотрел, не растеряюсь ли я.

– И как? – спросил Петров.

– Я не смог зажечь свечи, но спустился и признался в этом. Он выслушал и мягко улыбнулся.

Петров задумчиво покачал головой и причмокнул. Повисло напряженное молчание. Лишь краткие звуки проносились в помещении: скрип мебели, потрескивание огня в лампе и шелест страниц в блокноте следователя. Он делал пометки, бегло просматривал записи.

– У меня, конечно же, к вам несколько вопросов. Я хотел задать их по возвращении в город, но раз уж вы остались на маяке, разговор состоится раньше, чем я думал.

– Юрий, – сказал Гарри и повернулся к Петрову, – я понимаю, вы уважаемый человек в городе, но здесь главные – смотрители. И впредь я попрошу вас не говорить нам, как поступать.

– Ни в коем случае, уважаемый Гарри, – сдержанно проговорил Петров и убрал блокнот в карман висящего на стуле пальто. – Как скажете.

– Вот и хорошо.

Гарри встал рано и отправился на второй этаж – проверить свечи, а когда вернулся, то увидел, что кровать следователя была пуста. Или она опустела гораздо раньше?

Недолго думая, Гарри пошел к заброшенному причалу. Больше идти некуда на столь крохотном острове.

Петров рассматривал причал внизу. Мужчина ступил на лестницу, проложенную по склону, но шагнуть дальше не решался.

– Доброе утро, – сказал Гарри.

– Доброе, – ответил Петров, коротко глянув на смотрителя. – Интересно здесь у вас. И опасно.

– Вы про лестницу?

– Да. Страшновато по ней идти, особенно в шторм. Причалом пользуетесь?

– Иногда. Чаще тем, к которому вы вчера прибыли. Этот постепенно забываем.

– Хм, я кое-что заметил.

– На причале? – уточнил Гарри.

– И на причале, и в дневнике вашего напарника.

– Ах, – удивился Гарри. – Вы успели прочитать. Написал о шторме, хотя…

– Его не было, верно? – Следователь взглянул на Гарри. – Как же так? Вы ведь были вместе.

Гарри опустил глаза, вспомнив их с Арни разговор накануне исчезновения.

– Шторма я и правда не припомню.

– Во сколько вы легли?

– Поздно, почти на рассвете, но не исключено, что Арни так и не уснул, – сказал, запинаясь, Гарри. Он помассировал виски.

– Странное поведение, не правда ли?

– Как знать. Тот вечер остался в памяти размытым пятном. Знаете, как бывает с лучшими минутами жизни? Долгие годы живешь, как во сне, нащупываешь те самые лучшие эпизоды, ищешь их, а когда находишь, стараешься продлить . Но и они оказываются сном, пролетают незаметно и позже кажутся миражом. Остаются чувства, эмоции. Похоже, они и есть сама жизнь.

– Не спорю, – заметил Петров, – но в моей профессии эмоции играют последнюю роль. Я руководствуюсь только разумом.

– И у вас не было прозрений в работе? Не всегда же играть роль машины?

– Были, как и у всех, но светлые пятна в работе тотчас смываются рутиной и негласными правилами руководства. И это мешает. – Он многозначительно посмотрел на зеркальную гладь моря. – Но меня одно беспокоит, хотя нет, скорее интересует.

– И что же?

– Почему вы так сдружились? Я полистал личное дело и Арни Блумкина, и ваше. Несколько смен вдвоем и такие друзья?

– А бывало ли, что при первой встрече вы с человеком общаетесь так, словно знаете друг друга много лет? – спросил Гарри.

Следователь загадочно прищурился и вздохнул. Он явно не торопился с ответом. Гарри показалось, он затронул за живое Юрия.

– Эй, ребята, – крикнули мужчинам на причале.

Они обернулись. К ним приближался Матвей.

– Вас ждут к столу, есть разговор.

– А в чем дело? Я веду следствие, между прочим, – сказал Петров.

– Да, но смотрители спрашивают Гарри. Они впервые на маяке.

– Пойдемте, следователь, нас ждут. Вчера не успели познакомиться, – сказал Гарри.

День выдался солнечным, но резвый, холодный ветер гнал тучи с моря, прямиком на островок. Фридкин и Морской облачились в темные штаны и куртки. Расхаживали у входа и заулыбались, когда матрос, следователь и Гарри подошли к ним.

Весь оставшийся день Гарри показывал особенности маяка, рассказывал о свечах и только к вечеру все собрались в главной комнате. Поужинали, пообщались о том о сем, посмеялись. Хмурым оставался следователь. Он не сводил глаз с Гарри. Спать легли поздно. Разговорились, кто на каком маяке работал, о проблемах в стране и о многом другом. Гарри улыбался, поддерживал разговор, но все время оглядывался на окно. Словно пытался рассмотреть в нем гостя, гостя, который обещал вернуться, но так и не пришел.

– Я хочу знать, как распределялись обязанности между вами и Арни. И расскажите мне о нем, – сказал Петров перед сном.

– Сейчас? – удивленно спросил Гарри.

Все остальные воззрились на следователя.

– Можно и завтра утром, – пояснил Петров, – если на сон грядущий у вас нет настроения.

Гарри промолчал, но и так стало ясно, что он не собирается рассказывать. Аркадий, Матвей и Геннадий переговаривались друг с другом, изредка поглядывая на следователя. Он держался в стороне, не отрывая взгляда от главного смотрителя.

Гарри помнил, как долго лежал в кровати и слушал заунывное пение ветра в закоулках маяка, не было ни одной щелочки для ветра, ни одной незнакомой щелочки, с каждой поздоровался, с каждой связана песнь ночи. И Гарри прислушивался к такому пению, дабы понять, что же происходило снаружи. Ему казалось, Арни где-то рядом.

Гарри не помнил, как уснул, но его разбудил шорох. Как странно. Один-единственный шорох. Понятно, в комнате, где мужчины почивали, было много разных звуков, но один выделялся, бил по перепонкам чужеродностью, безжизненностью для слуха человеческого. И дрожь пробегала по коже Гарри. Он осматривался: темно. Пока глаза привыкали к неестественной темноте, в голове ворочались мысли и наседали на него, давили, давили. Он приподнялся на локтях, и взгляд тотчас зацепился за силуэт у распахнутой двери. В прямоугольнике лунного света человек казался каким-то размытым пятном на листе бумаги. Ребёнок пролил воду на только что выведенный рисунок. Именно такое сравнение пришло в голову Гарри. Он еще раз осмотрелся: рядом посапывали Морской, Петров, матрос Матвей и Фридкин, у стены. Гарри встал с кровати. Человек стоял к нему спиной. Не шевелился. Когда Гарри шагнул к нему, он повернулся. Лица видно не было, но смотритель тут же понял, кто перед ним.