Страница 1 из 3
РАССКАЗЫ
Гость
Антон увидел гостя, когда тот вышел из метро. Пошел на кухню и поставил чайник. Редко гости приходят так поздно. Когда Антон вернулся, гостя уже не было видно. Наверное, зашел за угол. Сигареты остались на кухне. Антон вернулся на кухню. Чайник весело щелкнул, и огонек погас. За окном прошел трамвай. Антон закурил. Гость, наверное, уже поднимается по лестнице. Антон затянулся и выпустил дым в потолок.
Я позвонил в дверь. Открыл сосед. – Извините, Антон дома? – Антон умер, сказал сосед.
Крыса
Звонок: “не можешь ли посидеть с моей крысой, пока я в отъезде за границей? Ее нужно кормить дважды в день и убирать аквариум раз в неделю. Я оставлю ключи от квартиры, там есть куча книг и телевизор. И пианино желтозубое, старое.” Круто. Трехкомнатная квартира. Крыса белая, красноглазая, но, вроде, общительная. День, второй, третий. Крыса начинает расти. Скоро уже не помещается в аквариуме. Покупаешь ошейник и поводок. А какая это порода? – Питбультерьер. Крыса становится злой и наглой. Бросается на собак. Старушки у подъезда: “Дожили”. Кормишь крысу собачьим кормом. Она скулит по ночам. Воет на луну. Звонишь за границу: “Что делать?”
Должны перезвонить в восемь по Москве. В семь берешь поводок.идешь в коридор. Крыса бросается на тебя. В ужасе захлопываешь дверь в комнату. Часы бьют восемь. Крыса грызет дверь. В соседней комнате звонит телефон. Седьмой этаж. Ты садишься на диван и закрываешь лицо руками.
Сантехник
Ага, говоришь – вызови сантехника, а окажется он сатанистом, будет нашептывать в трубы заклинания и – напоследок – нарисует на двери туалета пентаграмму – пользуйтесь на здоровье! А потом пентаграмму закрасишь – снова и трубы текут, и бачок ночью стучит всю ночь – так что не заснуть – и встаешь с кровати, включаешь свет – кто здесь? Нет никого, только проступает пентаграмма на двери, светится бесовским светом, нет уж, увольте, не нужны мне никакие сантехники.
Маршрутка
Плеер пережёвывает музыку, мешает её с городскими картинками в окне 690 маршрутки. Унылые пассажиры входят и выходят.
«Остановите, пожалуйста, у следующего светофора» …
«The answer, my friend…»
Каждый в своей капсуле, в своём облаке времени. Звонят мобильные – слышно сквозь любые наушники.
«How many roads…» Попробуй, посмотри пристально в глаза.
«Мне у «Спортивной», пожалуйста».
«Is blowing with the wind…»
Два часа жизни ежедневно, кроме субботы и воскресенья. Каждый в своём пузыре.
– Извините, а Вы какая рыба?
– Я – селёдка.
– Ну а я – камбала.
– Очень, очень приятно.
Водитель хочет побыстрее доехать.
– Кому-нибудь Кантемировский нужен? Или прямо по Каменноостровскому поедем?
Мне – нужен.
«The answer, my friend…»
Только мне. Право вето. Иначе –
«Давайте, проголосуем».
Хорошо бы голосовали на кольце – куда поедем?
На море или на небо?
– На небо.
Единогласно.
«The answer? My friend…»
Телефонная книга перемен
У меня были друзья. Один очень любил путешествовать автостопом и на электричках. Поездил по России, Белоруcсии и Украине тысяч 30, потом вернулся в Питер и пропал куда-то. Наверное, больше не путешествует, дома сидит. Не звонит, не пишет. Другой друг был музыкантом. Лет пятнадцать назад собрал группу. Играли где-то, звали на репетиции, выступления. Один раз на репетиции было человек 10 музыкантов – и все играли. Потом в группе осталось три человека, и друг перестал звать меня на репетиции/концерты. Сейчас вообще не знаю, играет ли. Не звонит, не пишет. Третий друг чуть не подсадил меня на эзотерические практики. Кастанеда, Гроф, воендуха, тональ-нагваль. То ли сторчался, то ли вернулся в реальный мир. Не звонит – не пишет. Четвёртый друг хотел стать режиссёром. Ставил любительские спектакли, снимал суматошное кино. Видимо, осточертел всем настолько, что на последний спектакль пришли три человека, один из них – я. После того спектакля не общались. Пятый друг решил, что он – гениальный учёный. Как многие гениальные учёные после окончания института решил, что понял, как устроен весь мир. Только на работе его понимать не хотели, денег особо не платили – и прочая-прочая. Замкнулся в себе и перестал общаться с кем-либо. Шестой друг – герой-любовник. Персонаж Хемингуэя. Настолько увлёкся женщинами, что на общение со мной времени не осталось. Седьмой друг – поэт. Вначале достававший меня еженедельным чтением своих новых произведений по телефону и при личных встречах. При появлении Интернета – через Интернет. Лет через десять непрерывного творчества выбрал десяток стихотворений и решил их опубликовать. Так как никому были не интересны, издал за свой счёт тоненькую книжечку, подарил. Кажется, больше не пишет. Встреч избегает. Не звонит, не пишет. Друг-фотограф, подаривший мне в своё время "Зенит", сидит во фликре, комментирует мои фото, что-то выкладывает. Не звонит, изредка пишет. Помнит, когда у меня День рождения.
Плохая это была идея – редактировать телефонную книгу на ночь глядя.
Психотерапия
Наверное, не стоило так задерживаться. Никаких срочных дел не было, но, когда охранница Люба позвонила в дверь лаборатории, была уже половина первого. Разрешение на работу в вечернее время действовало до двенадцати; особенно строго никто не следил за соблюдением режима; Люба, наверное, хотела проверить – горит ли свет, потому что кто-то забыл (забывали, и не раз), или кто-то всё-таки есть. Люба просто нарушила уютное оцепенение, влезла в мозаику из распечатанных свежих статей, разложенных на столе; кусочек того самого неуютного внешнего мира, где есть дверные звонки, охранники и выключатели; от этого мозаика стала рассыпаться, и можно было спокойно идти домой, потому что сегодня мозаика уже точно не соберётся, не должно быть в ней ничего от того мира, где начинался сентябрь, на асфальте лежали жёлтые листья, и шёл дождь.
– Вы же знаете, у меня свой ключ, и заведующий в курсе.
Во внешнем мире автобусы уже не ходили, но торопиться было некуда – можно было спокойно пройтись до дома и попробовать уравновесить продолжающий накрапывать дождь, пустоту в голове и маленький уютный мир лаборатории. Идти было недалеко – семь километров. Или девять, если по набережной, но по набережной – приятнее, хотя, чтобы попасть на набережную, нужно было пройти мимо дома с башней, а мимо дома с башней ходить не всегда приятно, больно уж зловеще он выглядит в темноте.
История с этим домом была странная – то ли это больница была когда-то детская, то ли сумасшедший дом, но за голубятней у забора, отгораживающего дом от улицы, всё время происходило что-то неприятное: то бомжи что-нибудь не поделят и поубивают друг друга, то повесится кто-то.
Сейчас старую голубятню снесли, в доме разместили какое-то медицинское учреждение, понавесили над обновлённым забором камеры – но ощущение чего-то недоброго осталось, несмотря на фонари и чистый ровный асфальт вдоль забора. Пешеходный переход был напротив калитки в заборе; раньше переходить улицу явно не стоило: местные автомобилисты вряд ли рассчитывали, что кто-нибудь будет ходить здесь вечером, и снижали скорость только перед поворотом, у пешеходного перехода. Калитка была хитрая: с глазком видеокамеры и магнитным замком. Замок щёлкнул, и механический голос произнёс: «Выход разрешён». Из калитки вышел человек в пальто и шляпе. Это снова нарушило только начавшие уравновешиваться мысли; оживший дом с башней, механический голос, нелепо одетый человек, выходящий из калитки – не имели отношения ни к диссертации, ни к осеннему вечеру, ни к пустоте в голове. Хотелось поскорее отойти подальше от этого человека, но странно, наверное, было бы убегать от него на улице или останавливаться перед переходом; поэтому пришлось переходить дорогу вместе. Человек перешёл дорогу и оказался немного впереди; обернулся, замер.