Страница 6 из 8
– Иди домой, Шай, – сказал он. – Если завтра ты захочешь крови так сильно, что позабудешь про нечистое и чистое, позови меня. Но не вслух – позови в сердце своем, и я приду. Если же решишь, что не можешь пить кровь… – Он замолк на мгновение. Шай ждала. – Если решишь так, тогда пей лучи солнца вместо крови, они дадут тебе силу. И отыщи того святого человека и попроси его тайно встретиться с тобой на перекрестке дорог, за рекой. Пусть он придет туда на рассвете. Он сможет очистить тебя. Я обещаю.
Шай глубоко вздохнула, собираясь с силами, а потом спросила, не опуская глаз:
– Зачем тебе это? Ведь это ты осквернил меня.
Лабарту усмехнулся и наклонился к ней, словно хотел поцеловать.
– Ты должна быть осторожна, Шай, – прошептал он. – Возвращайся в свой дом, и тайное пусть останется тайным.
Мир потемнел. Мысли путались, и привычные домашние дела казались непосильной работой. Сестра смеялась и приставала с расспросами, мать же посмотрела внимательно и велела выпить целебный отвар. Шай выпила, до последней капли.
Но отвар не помог. Как не помогли прежде колодезная вода, молоко и молодое вино. Говорить было трудно, глубокий вдох отдавался болью в груди. И повсюду была кровь.
Шай едва могла смотреть на лица родных – слишком ясно видела, как под кожей бежит солнечный огонь, искрится, просится наружу. "Тебе нужна кровь", – так сказал тот, кто осквернил ее и сделал своей рабыней. И еще он сказал: "Никого у тебя нет, кроме меня". Но разве может быть такое? Узы брака можно разорвать, но кровные узы нерушимы.
Остаток дня Шай просидела на заднем дворе. Когда солнце светило на нее, холод отступал и в голове прояснялось. Но по-прежнему было сухо во рту, и боль сворачивалась и разворачивалась внутри, словно клубок змей.
Но когда солнце опустилось за крышу соседнего дома, Шай вышла со двора. Последние закатные лучи – как можно упустить их? Она шла по пыльной улице, пытаясь удержать уходящее тепло. Скоро солнце опустится за горизонт и придет ночь. В темноте ждали страх и боль, нечистота и жажда.
Если все рассказать… Может быть, молитвы и жертвы искупят… Признаться? Но как сказать о таком?
"Позови меня", – сказал ей Лабарту. Она помнила вкус его крови.
– Нет, – прошептала Шай. Она хотела плакать, но могла. Глаза горели, словно в лицо бил ветер пустыни. – Пусть лучше я умру… Я не стану больше…
Кто-то окликнул ее, и Шай едва не прошла мимо. Но опомнилась и привычно произнесла слова приветствия и лишь потом подняла глаза на собеседника.
Он был высок и широк в плечах. На загорелом лице залегли глубокие морщины, но борода и волосы еще не поседели. Спокойный и внимательный взгляд.
Алон.
Ноги сами принесли ее к его дому.
– Что с тобой, дитя? – спросил Алон.
Кожа не скрывала его кровь – чистейший огонь, ярче рубинов, ярче солнечный бликов на воде.
Шай прижала руки к груди и склонила голову. Если не решусь сейчас, то не скажу никогда. Пусть лучше убьют меня, чем буду жить нечистой. Так больно…
– Господин мой. – Слова давались с трудом, царапали горло, как песок. – Я искала тебя. Я нечиста, но мне обещано, что ты можешь очистить меня.
– Нечиста? – Алон качнул головой. – В чем твой проступок, дитя?
Пусть тайное останется тайным.
– Я… – Шай крепче сжала руки, пытаясь унять дрожь. – Не могу говорить здесь. Не могу говорить там, где кто-то, кроме тебя, может услышать мои слова. Он не велел мне.
– Кто не велел тебе?
Шай подняла глаза и увидела, что Алон хмурится, глядя на нее. Но куда отступать теперь?
– Я не могу назвать его имя, – прошептала она. – Не могу…
Шай ждала гневных слов, но Алон лишь положил ей руки на плечи и несколько мгновений молча смотрел на нее, а потом спросил:
– Когда он говорил с тобой?
– Днем, когда солнце было в зените, – ответила Шай. – И ночью, когда все спали. Я услышала его голос, хотя рядом были лишь сестра и отец и мать, и я вышла из дома, чтобы найти его…
Она замолкла, не смея продолжать. На небе догорал закат, и ночь подступала со всех сторон. Холод поднимался из глубин земли и сковывал тело.
Шай слышала, как стучит сердце Алона, слышала, как течет его кровь. Ей хотелось верить, что он сможет спасти ее от холода и мрака.
– А кто-нибудь, кроме тебя, слышал этот голос? – спросил Алон, и в его словах Шай почудилось удивление, смешанное с надеждой.
– Нет, – покачала головой Шай. – Сестра моя была рядом, но не слышала… – Она запнулась, вспоминая. – Он велел позвать тебя. Велел рассказать тебе все на рассвете, на перекрестке дорог, за рекой. Там я смогу рассказать все, что слышала, и все, что было со мной.
– Я приду, – кивнул Алон и отпустил ее. – Не бойся, дитя. Господь избрал тебя. Иди домой и без страха жди рассвета.
Когда звезды начали бледнеть на небосклоне, Шай вышла из дома.
Теперь даже мысли причиняли боль, и сложно было решить, в какую сторону идти. Но все же она нашла в себе силы и надела новое платье, вдела в уши серьги и застегнула ожерелье на шее. Оделась, словно на праздник, – а потом укуталась в теплую накидку, так что видно было только лицо. И вышла на улицу.
Она не знала, долго ли шла. Время исчезло, осталась только боль, плавающая, бьющаяся в теле. Но когда Шай перешла мост, небо уже посветлело и Алон ждал ее у перекрестка.
Алон увидел ее и ободряюще улыбнулся, но Шай не успела сказать ни слова в ответ.
Только что Алон одиноко стоял на дороге, и вдруг рядом появился Лабарту, мгновенно, словно шагнул из тени на свет. Плаща не было на нем, и темные волосы разметались по светлой одежде. Шай не видела его лица, – он смотрел на Алона.
Алон встретился взглядом с Лабарту и замер, словно изваяние. Шай подошла, но он не шелохнулся. Даже веки застыли, и глаза смотрели в никуда. Но сердце его билось, Шай слышала каждый удар.
Лабарту обернулся.
– Это святой человек? – спросил он.
– Да, – отозвалась Шай, уже не зная во сне она или наяву.
– Жди и смотри, – велел Лабарту.
Он повернулся к неподвижному Алону и рванул ворот его плаща. Затрещала ткань, в пыль упала медная застежка. Лабарту улыбнулся, взглянув на Шай, и впился в горло священника.
Шай хотела закричать, но не могла. Кровь вырвалась из тела Алона, и в воздухе пылал ее запах, пронзительный и свежий. Лабарту пил кровь человека, а у того в глазах не отражалось ни радости, ни боли.
Несколько бесконечных мгновений, а потом Лабарту выпрямился и вытер рот ладонью.
– Это святой человек, и кровь его святая, – сказал он. – Пей.
Она помнила, что должна ослушаться, но не могла. Кровь звала, и Шай приникла губами к ране.
Первый глоток был обжигающим и страшным, а потом кровь потекла в нее, словно свет. Этот свет заглушил и уничтожил боль, рассеял тьму и смыл все нечистое. Тело стало легким, а мысли – ясными, и Шай поняла, что никогда прежде не была по-настоящему чистой и никогда прежде не была по-настоящему живой. Сила переполняла ее, и Шай выпрямилась и открыла глаза.
Алон рухнул на землю у ее ног, и сердце его больше не билось.
Шай стояла в лучах рассвета, и губы ее были красны от крови. Нужно было уходить, но Лабарту не торопил ее. Восторг от первой крови все еще владел ее сердцем, он видел это, чувствовал вместе с ней.
Они успеют уйти, и никто не заметит их. А про этого человека скажут, что дикие звери растерзали его или ночные демоны, пьющие кровь.
– Я раньше не жила, – сказала Шай и повернулась к Лабарту. – Кто я теперь?
– Экимму, – отозвался тот и взял ее за руку
Они стояли на перекрестке. Вся эта земля принадлежала им, земля, полная солнца и крови. Так какую же выбрать дорогу?
– Я слышал, что Хеврон – богатый город, – сказал Лабарту. – Мы пойдем туда.
Солнце звало в путь, и к полудню они были уже далеко.