Солнце и кровь. Сборник рассказов

Край плаща, наброшенный на голову, не скрывал его от солнца. В полуденных лучах его кожа казалась золотистой, но без тени румянца. Глаза у него были непроницаемые, темные. Он улыбался. Волосы падали ему на лицо, черные, как у северян. Он мог быть человеком из северных племен. Мог быть человеком из Угарита.

Но только он не был человеком.

Его плащ, – должно быть, когда-то белый, – теперь покрывала грязь долгой дороги. Неподалеку валялся пастуший посох и потертая кожаная котомка. Обычный бродяга, немногим старше, чем она сама. Не задержала бы на нем взгляда, если бы повстречала на дороге.

Она дрожала от слабости и страха.

– Как твое имя? – спросил он, не переставая улыбаться.

– Шай, – прошептала она в ответ. Голоса не было, звуки остались в горле, почти неразличимые.

Но знала – он услышал.

Она знала, как его зовут. Это было первое, что он сказал, встретив ее здесь, в роще, куда не следует ходить, если не хочешь навлечь на себя гнев чужих богов. Но эта кипарисовая роща давно заброшена, здешние алтари разрушены, а Шай гнало любопытство, и потому она пришла сюда, и…

"Я Лабарту", – вот что он сказал ей, как только увидел, и больше не сказал ни слова.

Он был быстрым как ветер, как дикий зверь. Схватил ее прежде, чем она успела проронить хоть слово, и впился зубами в шею. Боль полоснула, и Шай закричала, пытаясь вырваться. Но его руки были как тиски, и никто не услышал ее здесь, вдали от города. Она рвалась и кричала, а в теле, вместе с болью и ужасом билась одна мысль: Кипарисовая роща… не человек… А потом красное марево, обволакивающее, превращающееся в темноту. И больше – ничего.

Тогда почему же… Кровь…

– Шай, – повторил он, словно пробуя слово на вкус. – Я знаю тебя и пил твою кровь. Шай служит мне.

Он говорил легко, но этот язык был чужим для него. Странно звучащие и искаженные слова. Так не говорят даже в Угарите. Из какого дальнего города пришел он? Или так звучат голоса чужих богов?.. Или…

– Кто ты? – выдохнула Шай. Голос возвращался к ней.

– Лабарту, – отозвался он и улыбнулся, словно на свете не было ничего забавнее.

Она вновь попыталась шевельнуться, и на этот раз это удалось. Лабарту наклонился и помог ей сесть. Его руки были горячими, как камни, нагретые солнцем.

Надо было молиться. Запоздалая мысль. Она не могла вспомнить ни одной молитвы, ни одного слова. Она чувствовала, что дрожит, но уже не понимала, от холода или от страха. Но разве можно дрожать от холода в летний полдень? Но если это страх…

– Кто ты? – повторила она, удивляясь собственной смелости и упрямству.

Лабарту засмеялся и покачал головой.

– Не знаешь? – спросил он. – Я экимму.

Шай опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Экимму. Незнакомое слово. Чужое. И, может быть, лучше не знать.

– Шай теперь тоже экимму, – добавил он.

Я не буду отвечать, решила она. Не хочу.

– Шай. – Теперь в его голосе не было и тени смеха, и ей пришлось поднять глаза. – Я пил твою кровь, и ты служишь мне. Шай пила мою кровь и стала экимму.

Он поднялся, придерживая плащ, и протянул ей руку.

– Идем, – сказал он.

Шай потянулась к нему, но тут же рухнула на землю у его ног. Это был сон, страшный сон, ничего другого не могло быть, и ее била дрожь, руки сжались в кулаки, до боли, до крови, и слова вырывались сами, против воли, да, сами собой…

– Прошу, отпусти меня! Я никому не скажу про тебя, никого не приведу сюда! – Торопливые, еле слышные слова. В горле застрял вкус крови и слез. – Никому не скажу, что здесь твой алтарь, никто его не осквернит, я не приду в твою рощу, я…

Она не успела заметить, как он поднял ее. Еще мгновенья назад она лежала, глотая теплый воздух и пытаясь вжаться в землю, а теперь стояла и смотрела ему в глаза.

Он глядел на нее с любопытством и удивлением, и в этот миг она могла поклясться, что все мольбы были напрасны. Он никогда ее не отпустит.

– Ты хочешь идти? Иди. – Лабарту тряхнул головой, и капюшон соскользнул ему на плечи. В ушах у него были серьги, свивающиеся кольцами медные змеи. Кто поклоняется змеям? Шай боялась думать об этом. – Иди, – повторил Лабарту. – Я могу подождать. Но, прошу тебя… – Он словно задумался на мгновение, а потом продолжил: – …Будь осторожна, Шай.

И тут он улыбнулся вновь, и Шай не выдержала. Она рванулась и помчалась прочь, вниз по склону, из рощи, и дальше, вдоль ручья, к городу. И лишь добежав до нового моста, остановилась, чтобы перевести дыхание, и оглянулась. Никто не преследовал ее. Никого не было поблизости.

Он подняла голову, пытаясь определить, сколько же времени прошло с тех пор, как она покинула город, и вдруг поняла, что может смотреть на солнце, не моргая.

Лабарту прислонился к стволу дерева, провожая ее взглядом. Стоило лишь потянуться, и он смог бы ощутить как колотится ее сердце, как рука сжимает у горла развевающуюся накидку, смог бы вновь почувствовать вкус ее мыслей. Но к чему? Она была сильной, даже сейчас была сильной, так почему бы не дать ей передышку? А если жажда будет платой за эту ложную свободу, – так и что с того?

Лабарту отвернулся и лег на землю, закинув руки за голову, подставляя лицо солнечным лучам. Он знал, что не ошибся.

Как он мог ошибиться, если его разбудила молитва, торопливые, сбивчивые слова, звенящие в полуденном зное? Не было времени на раздумья – он знал, нельзя медлить, она должна быть с ним.

Шай. Красивое имя.

Угарит был хорошим городом, и он мог бы остаться там. Люди там не слишком рассудительны, но и не безумны, торговля процветает и неурожайные годы случаются так редко, что о них и не вспоминают. И не часто, но и не слишком редко к стенам Угарита подступает война. Хорошее место. Но оно уже было занято. Ему пришлось уйти.

Но и эта земля была плодородной, и в крови здесь не было недостатка. Нужно лишь найти свой путь, стать своим в этой стране, и тогда жить здесь, позабыв тревоги.

Я подожду, пока наступит ночь, Шай, подумал он и улыбнулся.

Она дрожала, закутавшись в шерстяное одеяло. Хотелось пить, но она не решалась встать. Ведь даже полкувшина молока не помогли – соленый привкус так и остался на языке, и по-прежнему в горле першило, словно она наглоталась пыльного ветра.

И летняя ночь казалась холодной.

Быть может, я больна? Шай крепче обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Нет, проклята…

Весь день она старалась не вспоминать. Домашние заботы отвлекали, но этого было мало. Она пыталась молиться. Но мысленно повторить привычные строки не получалось – слова спотыкались друг о друга, и их заслоняла солнечная тишина кипарисовой рощи, а потом возникал его голос, снова и снова. Можно было молиться вслух, но Шай боялась расспросов – раньше она никогда не молилась за работой.

И повсюду ей чудилась кровь. Румянец на щеках сестры, едва заметные жилки на запястьях и шее матери, свежий порез на руке отца… Кровь мерещилась ей в разбавленном вине и в красной чечевице. Она не могла есть. Вся пища казалась нечистой.

Но это я нечистая. Шай зажмурилась, боясь расплакаться. Нечистая, нечистая, и если кто-нибудь узнает об этом…

– Шай! – Шепот сестры, еле слышный, но настойчивый. Они спали рядом, в дальнем конце дома. – Шай, я знаю, ты не спишь.

– Что тебе? – Шай приподнялась на локте, чтобы взглянуть на сестру и замерла.

Ночь словно расступилась. По-прежнему было темно, но теперь темнота ничего не скрывала – Шай видела узор на покрывале, одежду, брошенную на крышку сундука, корзину неподалеку… Она видела сестру. Ее глаза блестели в темноте, а под кожей вспыхивали и гасли искры – словно отблеск огненного потока.

Кровь.

Во рту внезапно пересохло, и где-то внутри зазвенела боль.

– Что тебе, Дана? – прошептала Шай и не узнала собственного голоса.

– Ты из-за него не спишь? – Сестра перевернулась на бок, откинув покрывало. – Из-за Хадара?