Страница 2 из 8
Но не думал, что снова увижу.
Но в тот вечер увидел ее.
Возле колодца, на площади,
люди толпились,
двух чужаков окружив.
Мужчина одет был по-царски,
серьги сияли в ушах,
на плаще золотые застежки,
пояс с кистями, но сам – безоружен.
Смотрел он надменно
И волосы в свете заката пылали.
Девушка возле него – как верховная жрица,
Вся в украшениях, в светлой одежде.
Вдруг повернулась – узнал я сестру.
Темные волосы волнами падают,
Ими ветер играет.
Лицо, что я помнил, и все же чужое.
Тридцать лет миновало,
Но она, как и прежде –
Юная дева, весенний рассвет.
Я подумал: "Ее дочь или просто похожа".
Не подошел и остался стоять, наблюдая за ними.
О чем говорили они, я не слышал.
Но видел, что спор завели горожане,
пытались узнать, что за люди.
Чужак же молчал, а потом рассмеялся и крикнул:
"Объясни же им, Тику!"
И понял я – это и правда сестра.
Она повернулась, шагнула вперед.
Эльишби, кузнец, заступил ей дорогу.
Был он высок, она до плеча ему не доставала.
Ни слова сказать не успел он, –
Сестра моя, Тику, ударила вдруг по щеке его,
Резко, открытой ладонью, как женщины бьют.
Отлетел от удара он, рухнул на камни.
Застонал, шевельнулся, подняться не смог.
Она ж засмеялась.
И увидели мы, что глаза чужаков,
Как глаза тех зверей из степи,
Что добычу почуяли, вышли на след.
Отпрянули люди от них,
Чей-то голос раздался:
"Знаю, знаю его! Из Ниппура он, демон, рыжеволосый,
Жаждущий крови и смерть приносящий!"
Вместе с другими бежал я оттуда,
О сестре никому не сказал я ни слова.
Лишь втайне оплакал ее, понимая:
Не человек она больше, но демон.
Так пьющие кровь на холме поселились,
В заброшенном доме.
В страхе люди дары в этот дом приносили.
Раз или два богачи рабов приводили туда и овец,
Демонам в жертву.
Так надеялись смерть отвести от Урука,
Но ночами страшились дома покидать.
Так дни проходили, убывала луна, и близился праздник.
***
– Луна ушла, – сказала Тику.
Они сидели на крыше, на плетеных циновках, и смотрели вниз. Звезды отражались в водах канала, и город темнел впереди словно огромный курган, словно гряда облаков. Вдалеке мерцали огоньки, двигались, вспыхивали и гасли, – священная река очищала душу и тело, и в ночь перед праздником люди молились на берегу. Ветер доносил обрывки музыки, ритм барабанов и звуки струн.
– Завтра праздник, – сказала Тику.
Эррензи лег, заложив руки за голову. Его волосы разметались по циновкам, а глаза сейчас казались темнее ночи.
– Праздник – прекрасное время, – отозвался он и улыбнулся. Тику знала эту улыбку, жестокую и легкую одновременно. Она означала, что впереди кровавое веселье, и можно забыть об однообразии и скуке. – В праздник люди беспечны, они пьют и веселятся, и оттого кровь их много лучше…
– Да, завтра в храме Иннаны, – согласилась Тику.
Завтра… Огонь будет гореть в огромных чашах при входе, и порог переступят те, кто постился этой ночью. Придет царь, верховный жрец Ану, и сочетается священным браком с богиней. Так будет завтра. И так было каждый год, и до того, как Тику родилась, и после того, как покинула родной город. Каждый год люди празднуют священную свадьбу, оплодотворяют земли Урука.
Тику видела много праздников, но уже давно не входила в храмы. Ей не о чем было молиться и незачем было приносить жертвы.
– Ты пришел за мной в полнолуние, – сказала Тику. Хозяин не шелохнулся, и она не знала, слушает он ее или нет. – Если бы пришел на две луны позже, меня отдали бы в храм Инанны, и я осталась бы там.
Эррензи приподнялся на локте. Мгновение он смотрел на Тику, а потом спросил:
– В храме тебе было бы лучше, чем со мной?
– Нет! – тут же ответила Тику и прижала руки к груди. – Я рада, что ты пришел тогда. Если бы ты пришел позже, я была бы в храме, и ты не смог бы забрать меня.
– Вот как? – усмехнулся Эррензи.
Одним движением он выпрямился, взял ее за руки, до боли сжав запястья, и притянул к себе. Теперь они были совсем близко, и Тику видела, как сплетаются тени в его глазах.
– Если бы ты была в храме, – сказал он, – я забрал бы тебя из храма. Разве я не говорил тебе, что боги над нами не властны?
– Но… – Тику запнулась и склонила голову.
В воздухе плыл запах ила и теплой воды, запах земли и первых всходов. Издалека по-прежнему доносился стук барабанов, а совсем близко перекликались речные птицы.
Эррензи взял Тику за подбородок и заставил поднять взгляд.
– Говори, – велел он.
Тику вздохнула и на миг закрыла глаза. Если он накажет меня, то в этом будет лишь моя вина. Разве можно мне было спорить с ним?
– Я была бы рабыней Иннаны, – тихо проговорила она. – Разве ты посмел бы забрать меня у богини? Инанна рассердилась бы на тебя, а гнев ее страшен.
– Разве я человек? – спросил Эррензи и тряхнул головой, отбрасывая волосы с лица. – Почему я должен бояться ее гнева? Что она может нам сделать? Если мы захотим, мы и кровь богов будем пить!
Эррензи вдруг замолк и еще крепче сжал ее руку. Его глаза словно посветлели, и он рассмеялся, коротко, еле слышно. И, прежде, чем он заговорил, Тику уже знала, – Эррензи решился на что-то такое, чего они не делали прежде. А, быть может, и никто никогда…
– Зачем нам ждать до завтра? – проговорил Эррензи, все еще улыбаясь. – Наш праздник начнется этой ночью. Идем! Хочешь узнать, какая на вкус кровь Инанны?
Давно смолкли литавры и барабаны, в городе царила священная ночь. И шаги не нарушали тишину, – босиком поднимались Эррензи и Тику по ступеням, к храму. Стражи на стене пытались остановить их, и привратники у подножия лестницы. Но и те, и другие лежали теперь неподвижно, не в силах вырваться из глубокого сна. И разве смогли бы они сопротивляться? Всего один взгляд и несколько слов – и вот, человек уже во власти Эррензи.
Тику улыбнулась, глядя вверх. Жрецы и воины, думала она, подставляя лицо ночному ветру, и ни один из них не смог преградить нам путь. Эррензи прав. Нам нечего бояться богов.
Страха не было. Было лишь предвкушение, от которого сердце замирало в груди. Было лишь звездное небо над головой и ступени под ногами. И лестница казалась бесконечной, а каждый шаг был нарушением запрета.
Храм медленно вырастал впереди, заслоняя небо. Священный огонь не горел в эту ночь.
Жрица сидела на пороге, у распахнутых дверей, обращенных к востоку. Сперва она не шелохнулась – темное изваяние, ждущее своего часа. И лишь кровь ее мерцала, вспыхивала под кожей. Тику видела это и слышала стук ее сердца, торопливый, неровный. Так бывает всегда. Жертва еще не знает о смерти, но кровь и сердце уже знают, зовут убежать.
Потом жрица поднялась, расправляя одежду. На ней было простое льняное платье. Волосы блестели после священного омовения, а от тела исходил запах ароматного масла.
– Кто вы, пришедшие в неурочный час в мой храм? – спросила жрица.
Ее голос звучал ровно, ни удивления, ни страха. Тику невольно взглянула на хозяина, но тот лишь скрестил руки на груди и ответил:
– Мы пришли увидеть богиню. Ты – Инанна?
– Я Инанна, – кивнула женщина, ставшая богиней в праздничную ночь.
Эррензи шагнул вперед и схватил жрицу за руку.
– Смотри, Тику, – сказал он. – Видишь, как слаба власть богов?
Повинуясь его взгляду, жрица молча переступила порог. Защитные знаки, начертанные на стенах и своде, каменные изваяния, алтарь и чаши с курящимися благовониями, – ничто не удержало ее внутри. Храм не дал ей защиты, и жрица застыла на краю лестницы, не в силах пошевелиться.
Тику смотрела, пытаясь увидеть что-то особенное. Но разве эта жрица отличалась от других жертв Эррензи? Точно также остекленел ее взгляд, и она не вырывалась, не опускала глаз. Эррензи разжал пальцы, но рука жрицы не упала, так и осталась висеть в воздухе, словно на невидимых нитях.