Дочь Белого Меча

Андрей Лазарчук, Юсуп Бахшиев

ДОЧЬ БЕЛОГО МЕЧА

Пролог

Пятнадцать лет назад

…Потом будут говорить, что конь был размером с верблюда, да нет, со слона, что от взгляда его, словно поражённые молнией, обугливались люди, что он выдыхал дым, и дым этот пах серой и горящей смолой, что вместо копыт у него были лапы с когтями, а питался он исключительно сырым мясом, и что не белое пятно в форме бычьей головы было у него на лбу, а вся голова была бычьим черепом, только без рогов, а глаза метали огонь. Что двенадцать коноводов не могли удержать его удила…

На самом деле было так: на небольшом пригорке стола группа мужчин, человек восемь, и двое из них носили шлемы, копья и красные щиты, а остальные были одеты как простые зажиточные горожане. Ещё только начинался артемисий, с гор тянуло холодными ветрами, поэтому кое-кто зябко кутался в плащи из грубой коричневой шерсти. На стоящем впереди могучем человеке плащ тоже был накинут, но через одно плечо; голая грудь его была открыта, как у горца. Он был одноглаз; на месте второго глаза багровел безобразный шрам.

Под пригорком прогоняли табун голов в двести. Тяжёлые фессалийские кони вздымали копытами белую лёгкую пыль, слышен был посвист бичей и крики табунщиков. Одноглазый изредка показывал на ту или другую лошадь, и их тут же оттесняли в сторону.

— Негодный табун, Леонид, клянусь Посейдоном, покровителем коней, — сказал одноглазый, обращаясь к спутнику, человеку явно старше себя. — Едва ли десятая часть будет пригодна.

— Ты слишком переборчив, царь, — сказал Леонид без всякого почтения. — Обычный всадник даже в полной броне куда легче тебя. Вон, посмотри, тот вороной — какой красавец!

— Слишком тонкие бабки и слишком большая голова, — сказал царь. — И не вороной, а вообще непонятно какой масти. Да, обрати внимание, как он прижимает уши. Такого невозможно объездить, он сбросит тебя рано или поздно. Боевой конь должен быть послушен, как рабыня, и силён, как бык, а норов ему ни к чему.

— Мне он тоже нравится, отец, — сказал невысокий юноша из-за спины царя.

— Вот уж тебе он точно не по росту, — ухмыльнулся царь. — Тебя он просто не заметит на себе — подумает, что ворона села.

— Знаешь что, — сказал юноша, — а давай поспорим? Я объезжу его за полчаса, а ты мне его купишь и приплатишь двадцать статеров.

— Наглец, — добродушно сказал царь. — Если ты с него свалишься, твоё лечение обойдётся мне ещё дороже. И какой смысл спорить, если я проигрываю в обоих случаях?

— Я отдам тебе своего секретаря-египтянина, который умеет читать по губам.

— Оказывается, в моём царстве есть что-то, чего я не знаю! — засмеялся царь. — Хорошо, Александр, ты удивил меня. Леонид, Птолемей, подойдите сюда. Мы с сыном заключили залог! Если он сейчас объезжает вон того жеребца, то получает его и двадцать статеров золотом. А если падает и разбивается, то отдаёт мне своего раба, который ему всё равно понадобится не скоро!

Призвав богов, ударили по рукам.

Александр неторопливо спустился с пригорка, наматывая на руку волосяную верёвку. Табунщики погнали на него указанного жеребца. Вблизи он оказался больше, чем выглядел со стороны… Александр метнул петлю и сразу попал; почуя удавку на шее, жеребец заплясал, встал на дыбы, потом постарался совершенно по-собачьи сбросить петлю передним копытом. Удерживая натяжение, Александр приблизился к коню. С другой стороны подоспел один из табунщиков, держа наготове узду. Вдвоём они сноровисто накинули узду на голову коня, и царевич ослабил петлю. Решив, что он уже на свободе, конь взвился и поскакал — однако на спине его уже сидел всадник…

Тогда конь заиграл.

Один раз ему даже удалось сбросить настырного человечишку, но тот легко перекатился под копытами, подхватил верёвку с петлёй и подтянул коня к себе. Взялся за удила, пригнул голову, долго смотрел в косящие глаза без белков. Потом потрепал между ушей — и снова неуловимым движением оказался на спине.

Теперь конь понёсся, всё набирая скорость — и, наверное, собираясь встать как вкопанный, чтобы мальчишка перелетел через его голову. Но мальчишка, натягивая удила, несколько раз расслабленной рукой, как плетью, огрел его по голове, и конь передумал так шалить. Они неслись по долине, и свистел ветер…

Уже ближе к вечеру Александр прискакал к палаткам, где остановился царь. Бросил удила рабу, сказал: «Обиходь». Откинул полог, вошёл. Не спрашивая, налил себе полный кубок вина.

— Это великий конь, — сказал он. — Это лучший конь в мире. Таких нет больше.

— Да ну? — не поверил царь.

Александр выпил кубок до дна, бросил его на пол.

— Я обогну на нём Ойкумену, — сказал он. — Всю Ойкумену — от одного берега Океана до другого, а потом от юга к северу… Нарекается Буцефалом.

— Хорошее имя, — сказал царь. — Жаль, что я не догадался назвать тебя так…

Они обнялись.

1. Большая мёртвая птица и непонятно кто

— Шеру!

Сверху упала здоровенная шишка. Потом, рассыпаясь трухой — половина старого гнезда какой-то дурной птицы. Кому из нормальных птиц придёт в пустую голову мысль вить гнездо в ведьмином лесу?

— Шеру, быстро домой. Или пойдёшь пешком.

По земле Шеру перемещался совершенно бесшумно, а вот по деревьям… по деревьям он ходил, как старый ёж по сухим кустам. Не так давно при Ягмаре он перепрыгнул с одного сухого дерева на другое — и едва не сломал оба. Она сама прыгнула бы тише.

Наконец кот неторопливо появился из-за толстого корявого ствола и разлёгся на нижнем суку. Ягмара потихоньку тронула Лошадку, проехала под ним, выставив левую руку углом. Кот невесомо слетел на руку, потом по спине всадницы перетёк на толстую войлочную попону на крупе Лошадки, поёрзал немного и развалился там. Ягмара потрогала его пятками.

Кот мощно заурчал, высказывая полное довольство.

Он очень любил такие прогулки — по лесным тропам, по берегу реки, по лугам, по дорогам между полей. И не любил по городу. Спрашивать, почему так — было делом совершенно бессмысленным. В городе он владел целым домом, вот и всё. Наверное, в доме он поддерживал какой-то порядок, разгоняя мелкую назойливую нечисть. Но на весь большой город сил его не хватало, и Шеру предпочитал города не замечать…

Ягмара и сама время от времени чувствовала что-то подобное.

С той ночи, когда чёрный заморский колдун на глазах у множества народа унёс её отца, вцепившегося колдуну в длинную бороду и отчаянно рубившего его обломком меча, и к ней, и к матери стали относиться с огромным уважением, но и с опаской. И женихи не вились за Ягмарой, хотя ей уже давно минуло пятнадцать лет и осенью будет уже шестнадцать. Не досадуй, доченька, говорила мать, горстями только мелкий речной жемчуг сыплется…

Впрочем, Ягмара не особенно тяготилась своим не в меру затянувшимся девичеством. Как внезапно выяснилось, владения отца не ограничивались городским домом да половинной долей в караванной артели. Ему принадлежали многочисленные табуны и выгулы в Заречье, богатые рыбные ловы на протоках Доны, пруд и мельница неподалёку от Царской дороги, хлебные склады. Никто не сомневался, что за Ягмарой дали бы весьма достойное приданое, — да вот только отец, владелец всего этого, находился в длительной безвестной отлучке…

К Вальде, матушке, время от времени то от самого царя Додона, то от купцов, компаньонов отца, подсылали советчиков: по суду-де можешь счесть себя сирой вдовой либо брошенкой, самой, как положено, замуж выйти, дочку выдать… Вальда отвечала тихо, размеренно, вежливо, — а вот случившаяся однажды при таком разговоре Ягмара сдёрнула со стены тяжёлый плетёный ременной кнут — и очень плохо пришлось бы наглецу, да мать за него заступилась: не по своей он воле просит, подневольный человек, посланец…

Дед Вергиз почти насовсем перебрался тогда в их дом, хоть и не положено это было по обычаям города, но кто посмеет указывать судье на обычаи? Много хозяйственных забот и невзгод он взял на себя, но притом и дочка его с внучкой никогда не сидели без дела. И так было до проклятой прошлой зимы, когда деда вдруг в одночасье не стало — слез с коня, вошёл в дом и грянулся во весь рост…