Страница 4 из 12
– До боевого расчета – по своему усмотрению. Ясно?
– Так точно.
Целых четыре часа. Вполне можно снаряжение проверить, починить, если есть нужда, и почистить трензеля, пряжки и стремена, чтобы серебром блестели. И еще одно можно успеть – коня опробовать.
Так и прошли отпущенные ему часы в хлопотах и заботе, времени до боевого расчета в обрез осталось, чтобы побриться, подшить свежий подворотничок, почистить пуговицы и сапоги. Но что бы ни делал Константин, ни на минуту не покидала его мысль о завтрашнем дне, о том, в какой наряд пошлют его в первый раз, с кем пошлют, и сможет ли он без огрехов отслужить свою первую в жизни (стажировка не в счет) настоящую пограничную службу? Прокручивались в его озабоченной голове все месяцы учебы, вспоминались и занятия, и просто советы командиров, каждый из которых, хотя и молодые все, побывал и в боях, не единожды участвовал и в поисках.
Сможет, выходило по его, Гончарова, разумению, добротно он подготовлен. Но хотя уверенность эта бодрила, однако заботливость не снижалась оттого, что еще одно волновало – как начнет он свое командирство, ни разу в жизни еще никем не командовавший? К работе он был приучен, умел все делать и отлынивать от работы считал осудительным, а вот распоряжаться и учить – новое для него занятие. Согласиться-то он в школу согласился, не подумав вовсе о своей неготовности командовать, а когда жареный петух прицелился уже к мягкому месту, чтобы клюнуть, слабость почувствовал в коленях. И ждал боевого расчета Гончаров, предполагая, что на нем вручит ему лейтенант Садыков отделение, и хотел, чтобы подольше этот самый момент не начинался. Когда же дежурный по заставе объявил построение, разволновался вконец. Даже осерчал на себя. Только без малейшей пользы: мельтешит душа, хоть ты тресни.
Несуетно и быстро строилась застава. Святое это время для пограничников. Ни минутой раньше, ни минутой позже. В девятнадцать ноль-ноль. Все, что было до этого момента, все осталось во вчерашнем дне, а что будет – будет в новых сутках. Давно такое повелось. От казаков еще, а они это вековым опытом выработали.
Привычен для пограничников этот ритуал, обыден вроде бы, но в то же время и торжествен. Подтянуты все, сосредоточены. Сейчас выйдет из канцелярии начальник, с клинком, как всегда, и маузером, все пригнано, будто родилось и выросло с ним, ни морщинки на гимнастерке, ни пылинки на сапогах, и старшина заставы скомандует:
– Смирно! Равнение на средину!
Печатает шаг старшина, как на параде. Застава замерла, ожидает вроде бы не совсем уместное (целый день прошел): «Здравствуйте, товарищи пограничники», – но тоже привычное и никого не удивляющее, чтобы дружно, как слаженный оркестр, поздороваться ответно.
На этот раз все так же началось. Как обычно. Но дальнейший ход боевого расчета нарушился: начальник заставы не перенес представление прибывшего не заставу младшего командира на конец расчета, а начал с этого. Вопреки, однако, логике, не назвал отделение, каким ему предстояло командовать, а распорядился:
– Становитесь в строй.
Никого, кроме самого Гончарова, не удивило это решение. Ни разу еще начальник заставы не определял вдруг расчетного места новичку, не приглядевшись к нему сам, не дав времени предварительно оценить новичка и прослужившим на заставе не один год. И если что не так, пошлет рапорт по команде со своим выводом. Застава знала это, но Гончаров-то, естественно, не мог этого знать, вот и недоумевал, отчего не назначен он отделенным. Вполуха слушал он данные по обстановке, замечания пограничникам за ошибки на службе и похвалу отличившимся, это его пока еще не касалось, он еще ничего о заставе не знал, а то, что его по неведомой причине отвели в сторонку, это он знал, и это для него сейчас было самым главным.
Не запланировал лейтенант Садыков Гончарова и на службу. Никуда не назначил, и это совершенно расстроило Константина. Хоть возьми и задай вопрос. Прямо сейчас, в строю. Только неловко это. Сдержался. Решил: лучше всего обождать, пока все встанет на свои места.
И оно, это место, вроде бы обозначилось сразу же после боевого расчета. Как только строю велено было разойтись, начальник заставы позвал Константина:
– Товарищ Гончаров, ко мне. – И, козырнув ответно, приказал: – В шесть ноль-ноль выезд на границу. Вдвоем. Ясно?
Конечно. Куда как ясней. Обязанности коновода, стало быть, на нем, Гончарове. Только почему «товарищ Гончаров», а не «отделенный Гончаров? Ну да ладно. Утро вечера мудренее…
Разбудил дежурный по заставе Гончарова на полчаса раньше положенного. Сам тот попросил. И своего коня нужно подседлать, а они едва-едва обнюхались, резерв времени потому не лишний, и коня начальника заставы обиходить. Без коновода он определил выезд, вся, значит, подготовка на нем, Гончарове, вот и нужно все сделать аккуратно, без спешки, чтобы не ударить в грязь лицом.
Успел вполне, и за несколько минут до урочного времени стоял уже, ожидаючи, с подседланными конями.
Без малейшего опоздания, с пунктуальной точностью (это, как потом понял Гончаров, было для лейтенанта Садыкова вполне естественно) вышел из дома начальник заставы. Легок на ногу, аккуратен. Не на нем форма, а по нему она, точнее если, единое они целое.
Залюбовался Константин краскомом, и не сразу обратил внимание на его коня, который потянул шею навстречу хозяину и заржал едва слышно, и было похоже, что он радостно засмеялся. Потом ткнулся мордой в плечо Садыкову и замер блаженно.
Позавидовал Гончаров. Очень позавидовал. С Буйным, как ему казалось, сдружились они, но не до такой нежной доверчивости.
«Подход имеет…»
Лейтенант Садыков тем временем достал из кармана два ломтика подсоленного и подсушенного в духовке хлеба, отдал один Гончарову.
– Держи.
Кони, умные, благодарные кони, без жадности, аккуратно сняли с ладоней губами вкусное угощение и аппетитно, словно причмокивая от удовольствия, захрустели полусухариками.
– Карабин заряжен? – спросил Садыков.
– Так точно.
– Тогда – в путь. – И добавил вовсе не по-уставному: – Стремя в стремя поедем. Буду знакомить тебя с участком.
Разобрал поводья, а конь уже запереступал нетерпеливо всеми четырьмя, готовый сорваться и понестись птицей над зелено-бурыми холмами, но с места не стронулся. Танцевал на одном месте и – все. Сколько ему силы воли для этого нужно? И человеческого понимания своих поступков.
Едва коснувшись ногой стремени, Садыков пружинно сел в седло, да так ловко, что ни шашки, ни маузера поправлять ему совершенно не потребовалось – все на своих местах, как на плакате, каких множество висело на учебном пункте, и, особенно, в школе младших командиров. И конь ни с места. Перетанцовывает ногами, что тебе увлеченный танцор, весь уже в музыке, но не вышел еще на круг. Да, к таком Гончарову еще стремиться и стремиться. Коня тоже так воспитать, самому же легче легкого в седло садиться. Впрочем, у него впереди еще много времени. Сдюжит. А зависть вперемежку с восхищением все же есть, куда от нее, от злодейки, денешься?
Вышагали на тропу за заставой, и пустил коня Садыков рысью, пока тропа шла почти по ровному плато, а перед спуском в долину вновь перевел на шаг. С Гончаровым пока ни слова. Понимал, в каком тот теперь состоянии, не до разговоров ему, пусть в себя приходит.
И верно, Константин был буквально обескуражен. Нет, не ролью коновода вместо отделенного, с этим он уже смирился, определив себе: пусть все идет, как идет, он вертел головой, пытаясь понять, отчего все не так, как ему представлялось, не то, чего он ждал. Ему сказали, что Мазарная – застава горная, а горы он себе представлял горами. Скалы, высокие, крутые, снег на вершинах, как на «Казбеке», которые курили приезжавшие в школу младшего комсостава районные начальники и председатель колхоза на праздники. Ни пустыни у него на Сумщине не было, ни гор. Пустыню он теперь знал, своим потом измерил силу ее, а вот горы? На заставу его привезли в крытом ЗИСе, а она сама – в низинке. Видно только три холма, нависших над постройками, да и не до изучения природы было ему в те первые часы, коня и сбрую его обихаживал, себя к боевому расчету готовил. Вот только теперь вся окрестность перед глазами. И полное недоумение: нет, не могут быть горы такими сухогрудыми и густотравными. Хотя трава костисто-колючая и не зеленая, а словно пеплом обсыпанная, но все же – трава. И дальше, куда глаз достает, тоже бесскалье. Холмы один на другой наползают, но не крутые они, даже верблюжьих горбов положе. Удивительно. Что же это за горы?