Страница 4 из 23
– Я повелел ярыжкам оттащить в пытошную башню да на цепь посадить для большей надежности. Уж больно сноровист и силен тот Никитка, сумел даже из кизылбашского плена живым выйти. Как вашей милости будет досуг, поспросить с пристрастием надобно.
– Похвально, похвально. Я доволен твоей службишкой, Афоня! Вижу, пострадал! Вона, синяк какой… Не уберегся.
Афонька осторожно потрогал припухший левый глаз – синяк виден даже из-под черной повязки, которую он носил на лице ради изменения своего облика, опасаясь за свою жизнь от рук пришедших к Синбирску самарян, особенно от сотника Михаила Хомутова – ведь это он, Афонька, был с воеводой Алфимовым на подворье сотника, когда его хозяин прокрался в горницу к Аннушке Хомутовой в надежде сломить ее к блуду, да не смогши этого добиться, кинжалом заколол красавицу. Разбой этот открылся, воеводу Алфимова самаряне утопили, а Афонька счастливо сошел из Самары, но страх кары, словно тень, постоянно при нем…
– Силен и зверолют тот вор Никитка Кузнецов. Кабы не грянули из засады, не сдюжили бы мы с ними в открытой драке. С рассветом надобно бы, батюшка Иван Богданович, послать стрельцов по Волге, сыскать уплывший челн и Игнатку Говорухина. Вдруг да не до смерти бит? Знавал я его – живуч не в меру сей охотник на волков! Один раз из-под павшего на него медведя счастливо выдрался!
Иван Богданович согласно кивнул головой, пошарил в кармане, не вынимая руки, набрал пять рублей серебром, брякнул деньги на стол и указал на них пальцем:
– Возьми за старание, Афонька! Бунт воровской утишится, тебе рублики сгодятся для обустройства нового дома и семьи. А теперь иди отдыхай, а я тут поразмыслю, что далее делать.
– Прости, батюшка князь Иван Богданович, что лезу к тебе со своими глупыми советами…
– Говори, – разрешил воевода. «Ум бороды не ждет, от роду дается», – подумал Иван Богданович. Он видел, что не так уж и глуп этот холоп, послушать будет нелишне.
– Надобно того вора Никитку поспрашать безотлагательно. Может статься, что под пыткой назовет изменщиков из синбирян, ежели таковых успели сыскать эти разинские подлазчики. И отловить, покудова какой порухи великому государю и царю Алексею Михайловичу не учинили в остроге.
Иван Богданович потер пальцами залысину, признал совет Афоньки весьма дельным.
– Пошлю дьяка Лариона Ермолаева списать расспросные речи с первой пытки. Позрим, какую лживую песенку он нам придумает!
Афонька, бережно сняв рубли с воеводского стола, отпятился к двери и тихо вышел. Иван Богданович подошел к распахнутому окну в сторону острога: город спал, окольцованный сотнями факелов, которые горели по всем стенам, обозначая границу владений воеводы князя Милославского – далее вторую ночь «царствовал» набеглый атаман казацкой и понизовой вольницы…
– Эко утеснил нас аспид[2] некрещеный! Шагу не ступить от стен города! И воевода князь Юрий Никитич не в силах отогнать казаков. Надежду оба мы питаем на князя Петра Урусова, который вот-вот с подмогой от Казани поспешит к Синбирску. Но когда подступит? Тимошка, подь сюда!
На его властный покрик тут же бесшумно открылась дверь и вьюном влетел в горницу расторопный денщик Тимошка Лосев. На красивом румяном лице ни кровинки, словно он только что вынут из дикой и жутко холодной воды – омута.
– Слушаюсь, батюшка князь Иван Богданович!
Воевода в немалом удивлении уставил взор в облик денщика, которого привык видеть всегда улыбчивым и беззаботным.
– Что за вид, будто у висельника? Чем встревожен так? Я ведь отпускал тебя в канун воровского подхода к Синбирску, чтоб навестил свою молодую женушку. Так что? Аль дома не сыскал? А может, какой казак с собой в табор уволок? – пошутил князь Иван Богданович, пытаясь дознаться причины унылого вида своего любимца.
– Добра ли ждать нам, батюшка воевода Иван Богданович? Вона как обступили кругом воровские казаки…
– Ну так что – обступили? Зайца барабанным боем не выманить из леса! Тако и мы с тобой, на всякий воровской покрик с поля, из Кремля не вылезем бездумно. Покудова мы за крепкими стенами, вор Стенька нам не страшен. Царские ратники непременно придут нам в подмогу. Не дело стрельцу так в лице меняться, один день со стороны посмотрев на сражение.
– Я-то не за себя боюсь, батюшка воевода. Каково будет моей молоденькой женушке Василисе, ежели какой вор на нее алчный глаз положит… – нашелся наконец-то что ответить Тимошка, хотя душа пребывала в пятках. Не сказывать же в самом деле воеводе, что при возвращении из своей слободы в Синбирск был он ухвачен разинскими дозорами, приведен в их стан, допрошен атаманом Лазарком Тимофеевым. После искренних ответов батюшка Павел привел его к присяге на верность казацкому войску. С ним и проникли в город посланцы Степана Тимофеевича, он свел их с родственником своим Федором Тюменевым. И вот только что, возвращаясь в кремль из острога после ухода атамановых посланцев и пребывая в радости, что так ловко удалось выполнить наказ атамана, он вдруг у приказной избы носом к носу столкнулся с ярыжками, которые во главе с «Кривым» волокли повязанного и побитого в кровь Никиту Кузнецова. Как увидел, так и обмер, смекнув, что выследили-таки подлазчиков, двоих, должно, побили, а Никиту изловили и теперь до смерти запытают, дознаваясь о соучастниках сговора. А среди них и он, Тимошка, не последним был. Ведь это он, воеводский денщик, тайно провел через лаз в частоколе разинских посланцев. И клялся атаману Разину своей головой, что готов послужить казацкому войску с чистой совестью и без обмана!
«Бежать! Немедленно бежать из кремля к Степану Тимофеевичу! – была первая спасительная мысль. – Скажу, что пропали его доверенные…» – и тут же новый озноб пронзил тело – а поверит ли ему суровый атаман? Не обвинит ли в измене, скажет, что умышленно завлек посланцев в ловушку воеводы? И голову снимет…
– Не полошись раньше черного дня, – на страхи денщика ответил воевода. – Бог даст, сумеет твоя Василисушка как ни-то схорониться от воров… Теперь к службе, Тимошка. Сыщи дьяка Ларьку и спроводи в пытошную. А потом и ко мне с расспросными листами пущай спешно воротится. Беги, не мешкай, иначе дьяк уснет, из пушки его не добудиться тебе.
– Сыщу и скажу, батюшка князь Иван Богданович, – серые глаза Тимошки ожили, когда понял, что воевода самолично до поры не собирается спускаться в подземелье кремлевской пытошной башни, а дьяк Ларион не ахти какой допросчик, да еще в смрадной пытошной. Он поправил свою короткую волнистую бородку, заверил воеводу: – И опросные листы принесем к утру.
Воевода, словно повторяя Тимошку, пригладил пышные, с редкой сединой волосы, махнул рукой Тимошке, чтоб шел и исполнял повеление, а сам решил вздремнуть до света – ночь, верно, к своей серединке уже подступается, не грех и очи смежить…
Сыскать дьяка синбирской приказной избы Лариона Ермолаева было не трудно. Убрав бумаги, исписанные за день, в стол, он собирался было идти домой, да Тимошка Лосев перенял его у порога.
– Не до постели теперь, дьяк Ларион, – как равному сказал воеводский денщик, – велено нам с тобой сойти в пытошную и снять первый спрос с воровского подлазчика, которого недавно изловили у волжского берега.
У Лариона вскрученные на концах усы дернулись в удивлении – он, дьяк, ни слова о том не ведал, хотя его ярыжки, кажется, прощупали каждую складку стрелецкого кафтана, а не только переулки города. «Воевода своих людишек послал, – с обидой в душе догадался дьяк Ларион, вспомнив нового одноглазого воеводского доверенного Афоньку, который появился в кремле невесть с какой стороны. – На моих ярыжек не положился…»
– Кого же изловили? – спросил, выбирая из стола чистые листы бумаги. – Казаков пришлых?
Тимошка пожал плечами, показывая, что этого он не знает.
– По одежде, как успел заметить мельком у ворот башни, так схожи со служивыми, будто дети боярские, – ответил Тимошка, а сам напряженно думал, как бы вызволить атаманова человека из пытошной, пока его вовсе не изломали на дыбе.
2
Аспид – ядовитая змея, здесь: злой человек.