Пятый крестовый поход

А вот Рауль де Меранкур, патриарх Иерусалимский, был неприятно удивлен единодушием короля и князя, говоривших вовсе не о новых приступах сарацинской крепости на горе Фавор, а о каком-то сомнительном предприятии в Египте. Он стал спрашивать их о намерении напасть на Египет после того, как христиане вернут себе место Преображения Господня. Король и князь, многозначительно переглянувшись, почти хором ответили, что их войска уходят от этой горы и более никаких штурмов не будет. Брызгая слюной от злости и возмущения, патриарх стал сыпать угрозами. А когда этот метод действия не возымел, он вновь став кротким, словно агнец, пытался образумить христианских сеньоров, делая упор на то, что святыня остается в руках неверных и что же скажет Христос, глядя на них с небес, если им совсем не дорого место, где Он явил ученикам Свое Божественное величие. Патриарх в своей речи объявлял, как страдает на небесах Господь, видя, что Назарет, Вифлеем, Иерусалим под пятой нечестивцев, а Божьи воины стремятся вовсе не туда, а в какой-то проклятый Египет. Рауль де Меранкур, отчаявшись повлиять на Жана де Бриенна и Боэмунда Антиохийского, с надеждой смотрел на короля Венгерского и герцога Австрийского. Но в их холодных глазах он не встретил понимания. Леопольд Австрийский, с легкой усмешкой на губах, шепотом сказал своим сеньорам, что старик совсем рехнулся и такими бреднями времен первых походов крестоносцев теперь не увлечь. Видя, что король и князь ждут его решения, он быстро понял, как хорош план Жана де Бриенна, ибо знал, что дальнейшее стояние у Фавора грозит армии быстрым распадом и возвращением домой, а пока герцогу это было не нужно. Являясь человеком довольно набожным, поддерживающим рыцарские и нищенствующие ордена, он тем не менее был в первую очередь хорошим политиком и стратегом и ненавидел фанатиков, которым, как он понял, является Рауль де Меранкур.

Боэмунд Антиохийский пытался объяснить патриарху всю бессмысленность штурмов крепости на горе Фавор, когда нет осадных машин, надвигается зима и боевой дух армии, вследствие трех неудачных приступов, значительно упал. Но все было бесполезно. Патриарх, будто скала, стоял на своем, грозя унести от недостойных воинов Божьих благословенную реликвию – частицу Честного Креста. Леопольд Австрийский встал и, выказав поддержку наступлению в Египет, прекратил тем самым дальнейшие бесплодные прения с патриархом.

Но оставался еще Андраш Венгерский, слушавший всех со скептической миной. Деметр Аба что-то постоянно нашептывал королю, от чего лицо монарха все более мрачнело. Когда настал черед высказаться ему, Рауль де Меранкур, затаив дыхание, ждал его слов, как последнюю надежду. Но и здесь патриарха ждало жестокое разочарование. Венгерский король, напирая на то, что контингент его войск в армии крестоносцев самый многочисленный и без него любые предприятия против сарацин все равно обернутся неудачей, уверенно гнул свою линию про овладение Дамаском. Он соглашался с бесперспективностью осады Фавора, но идти готов был только на Дамаск, громить там Аль-Адиля и его трех сыновей, а потом, по обстоятельствам, двигаться на Иерусалим. Любые попытки сдвинуть этого упрямца с занимаемой им позиции наталкивались на глухую стену презрения и надменности. Даже увещевания герцога Австрийского, которому Андраш лично был многим обязан во время междоусобной борьбы за трон со своим братом, не помогали. Египет он считал глупой авантюрой, говоря, что он шел в поход в Святую землю, а не куда-то еще. Тот факт, что бороться за христианские святыни можно, поражая врага в других местах, его не устраивал.

Штернберг по наивности своей подумал, уж не позвали ли его с братом на совет, чтобы вот в такой тупиковой ситуации поучаствовать на стороне герцога в силовом методе решения вопроса. Но тут же понял, какая глупость даже мыслить об этом, ведь столь прославленные могущественные сеньоры не могут действовать, как простые рыцари.

Леопольд Австрийский предложил закончить совет, раз уж договориться пока не удается. Все согласились с ним. Однако одно общее решение все-таки было принято. К вящему неудовольствию Иерусалимского патриарха, на третий день после этого совета два короля, князь и герцог постановили увести армию от горы Фавор.

После того, как Рауль де Меранкур, весь трясущийся от гнева, покидая совет, воскликнул, что ноги его больше не будет среди этой нечестивой армии и он завтра же увозит с собой частицу Честного Креста, Боэмунд Антиохийский, тоже весьма раздосадованный, быстро собрался и ушел в окружении своих баронов. Он проклинал несговорчивого Андраша Венгерского, из-за которого, скорее всего, новый совет так и не соберется, а разделившаяся армия осядет на зиму в Святой земле. Князь даже желал, чтобы венгры со своим королем ушли осаждать Дамаск и там пусть бы все пропадали, лишь бы не оставались гостить в его землях в ожидании весенней морской переправы домой. Боэмунд знал, что герцог Австрийский и король Иерусалимский, знакомые еще со времен Альбигойского крестового похода, взаимно симпатизируют друг другу и потому будут держаться вместе, а значит, не ему, князю антиохийскому, придется взваливать на свои плечи прокорм хоть и не очень большого Австрийского войска, но в стране, пережившей неурожай и стоящей под угрозой голода. Боэмунд решил искать поддержки у кипрского короля Гуго Лузиньяна, находящегося со своим отрядом в Верхней Галилее. Тот, как и сам князь, и король Венгерский, не признавал верховенство в этом походе Жана де Бриенна.

Андраш II еще некоторое время пытался уговорить оставшихся напасть на Дамаск, но потом сдался и, покачивая в знак разочарования головой, покинул собрание. Венгерские сеньоры выходили за королем, гордые, словно одержали какую-то победу. Лихтендорф отпустил им вслед едкую шутку, и герцог с остальными немцами от души рассмеялись. Леопольд Австрийский поблагодарил своих баронов за поддержку и велел всем расходиться по палаткам, пока он с глазу на глаз переговорит с Жаном де Бриенном.

Штернберг, Лотринген и Лихтендорф, обсуждая подробности совета, медленно выходили из королевского шатра. Вокруг него стало довольно свободно, ведь большинство рыцарей покинули периметр вокруг шатра вместе со своими сеньорами, остались только несколько групп немцев и один Деметр Аба. Сенешаль, обнажив меч, с перекошенным от злости лицом, дождался, когда выйдет Лихтендорф, и шагнул ему навстречу:

– Не вы ли, сеньор хохотун, отпускали насмешки о моем короле? – на очень плохом немецком произнес он, еле сдерживая рвущуюся наружу ярость.

– Я! – задорно ответил Лихтендорф и улыбнулся. – А как это вы догадались, господин сенешаль?

– Издеваешься, ублюдок? – прохрипел Деметр Аба. – Сейчас я тебя отучу ухмыляться!

– Признаюсь, ты мне тоже не нравишься, мадьярский пес! – воскликнул, посмеиваясь, Лихтендорф, и обнажил меч.

– Черт возьми! – проговорил Штернберг. – А этот сенешаль совсем отчаянный. Он один, а наши люди повсюду.

Лотринген скорчил кислую мину:

– Крестоносцы готовы друг друга в клочья разорвать – и это армия Христа!

Мечи противников скрестились, при свете факелов отбрасывая тусклый блеск в непроглядную черноту сирийской ночи. Немецкие рыцари, с любопытством наблюдавшие за боем, приблизились, образовав вокруг графа и сенешаля круг. Некоторые из них с тревогой оглядывались в сторону палаток – не идут ли на подмогу своему соотечественнику мадьяры короля Андраша.

Деметр Аба поливал Лихтендорфа потоком разных непристойностей, стараясь вывести его из себя и тем самым заставить совершить ошибку, но граф, словно одетый в непроницаемую для оскорблений броню, не слыша ничего, бился хладнокровно и четко.

На шум из палатки короля вышли Жан де Бриенн и Леопольд Австрийский. Герцог выругался про себя, но останавливать дерущихся не стал, надеясь, что Лихтендорф наконец-то убьет венгерского сенешаля, так надоевшего ему своей заносчивостью и злобностью. Но король Иерусалимский возмутился происходящим.

– Сеньоры! – крикнул он. – Прошу вас прекратить! Вы воины Господа, нельзя проливать кровь друг друга, когда вокруг нас враг, а он только и ждет, что мы все перессоримся! Успокоитесь, господа, я приказываю вам!