Страница 8 из 23
– И не только для рук, – язвил Брюнхвальд.
– А с остальных тоже имела прибыток какой?
– Ну, Стефан, он, если в Вильбург ехал, так мои сыры вёз бесплатно, сколько мог взять. – Говорила женщина.
– А этот, как его… Фермер, что тебе бесплатно делал?
– Иногда своего молока у меня не хватала, он мне возил, ну, и корма для моих коров помогал заготавливать бесплатно. То есть без денег.
– Так, ну а этот, семнадцатилетний, что он для тебя делал? – Продолжал Волков.
Вдова стала совсем пунцовой, стояла, теребила передник:
– Рудольф мне ничего не делал.
– Ясно, этот значит, был для души, а остальные для дела. – Сказал кавалер. – Писарь, ты записал имена её хахалей?
Монах писарь положил перед ним лист бумаги. Не заглядывая в него, Волков передал лист Брюнхвальду:
– Карл, берите всех вместе с их бабами.
Брюнхвальд забрал письмо, пошёл к выходу, а вдова вдруг зарыдала.
– Чего, чего ты воешь, дура? – Ласково говорил ей кавалер.
– А что вы с ними делать будете? – Сквозь слёзы спрашивала она.
– Да ничего, выясню, кто навет на тебя написал.
– Господин, не надо никого наказывать, я их прощаю.
– Прощает она, – кавалер невесело усмехнулся, ему через неделю нужно будет жалование людям Брюнхвальда платить, и уж они его не простят, да за постой в таверне, деньги нужны, монахи то жрут, как не в себя, он вздохнул и сказал, – навет есть большой грех и преступление. Клеветников надобно покарать!
– Смертью? – Ужаснулась женщина.
– Это решит Трибунал Святой Инквизиции. – Отвечал Волков.
Смерть их была совсем не нужна ни ему, ни Трибуналу, им нужны были деньги.
Первой солдаты Брюнхвальда приволокли жену фермера. Бабищу в семь добрых пудов веса. Видно, по улице её тащить пришлось, была она без чепца и вся в грязи и при этом выла не женским голосом, басом:
– За что, господи, за что меня-то?
Солдаты, видно, с ней намаялись, кинули её на пол, а один пнул её в бок сапогом немилосердно.
Баба продолжая выть громогласно, повторяя своё: «Меня за что?» Озиралась вокруг, пока не увидела вдову. Тут, видно, она нашла виновницу своих бед, с трудом поднялась с пола, вся юбка в грязи, к коленям липнет, и пошла, огромная и завывающая, к женщине, тянула к ней руку:
– Ты, шлюха, ты… Из-за тебя я тут, блудница.
Она даже кинулась на перепуганную до смерти вдову, да налетела на кулак Сыча. А Сыч бить был мастак. Повалилась бабища на пол, лежала, морду рукой закрыла и выла.
– Ну, – произнёс кавалер, – говорить будешь или тебе ещё дать разок?
Баба даже его не услыхала. Так и лежала на полу склада.
– Сыч, приведи её в чувства. – Сказал кавалер.
Фриц стал поднимать огромную женщину, помощники ему помогали. А та вдруг стала упираться, вырываться. И началась долгая возня, пока палачи не разозлились и стали бить её уже не милосердно, по лицу и по чреву, разодрали ей платье. Олго возились с ней. И уже полуголую привязали к козлам, накрепко.
Все устали от неё, даже монахи писцы морщились от нескончаемого её воя.
Волков, понимая, что от неё показаний не будет, даже имя своё она не говорила, выла только, зло сказал:
– Сыч, заткни ее, наконец.
Тот и сам был в бешенстве, от этой тупой бабищи, взял кнут из арсенала местного палача и полоснул её по жирной спине. Звонкий щелчок! И кожа вздулась фиолетовым рубцом.
Баба и вовсе взорвалась рёвом, да таким, что кавалер едва уши не закрыл руками. Но после следующего удара, она вдруг перестала выть и стала молить:
– Не надо, Господа ради, не бейте меня более. Хватит мне уже. Не велите ему меня бить, господин.
– Говорить будешь или ещё хочешь кнута? – Сурово спросил кавалер.
– Буду господин, скажите, что говорить нужно. – Подвывая и истерически всхлипывая, спрашивала толстуха.
Волков задать вопрос не успел, дверь отворилась, и в комнату вошёл Брюнхвальд, следом солдаты его втолкнули в склад мужика бледного, как полотно, а за ним ещё и сухую, видимо, болезную бабу с постным лицом и серыми поджатыми губами. Баба та, как увидала, что толстуха рыдает полуголая растянутая на козлах, а на спине у неё уже синие рубцы, так сразу и заорала истошно:
– Господи, да будь ты проклят, Ханс Раубе!
И закатив глаза, плашмя рухнула на пол, Брюнхвальд едва успел поймать её, что бы она об каменный пол голову не разбила.
А Волков стал жмурить глаза и тереть их пальцами возле переносья, голова у него начинала болеть от всего этого, полдень уже дано прошел, а он ещё и не обедал. И обед, видимо, откладывался.
Брюнхвальд ушёл ловить остальных, а кавалер опрашивать доставленных людей не стал, послал Ёгана в ближайшую харчевню за едой. Он забыл, что брат Иона утром возложил на него епитимью с постом. И поэтому с удовольствием принялся за горох с салом, а потом и за пирог с зайчатиной. Хотя сало прогоркло, а зайчатина в пироге местами была сыра, бывшему солдату вся еда сошла за хорошее. Всё это улучшило его настроение, а пиво, хотя и не очень доброе, вроде как спасло его от головной боли.
А тем временем Брюнхвальд переловил почти всех, кто был у него в списке. Не было только молодого кузнеца Рудольфа Липке, хотя он как раз и не был Волкову нужен: «Вряд ли молодой парень будет писать донос на смазливую бабёнку, которая ему даёт», – размышлял кавалер.
А мужики и бабы сидели тихонько на лавке у стены, бабы поскуливали и едва дышали от страха, даже жену фермера отвязали от козлов. Она куталась в рваные одежды, сидела с разбитой мордой – смирная, тихая.
На улице к этому времени уже темнело, кавалер нехорошим взглядом смотрел на всех этих скулящих и хнычущих женщин, перепуганных мужчин, и вдруг махнул рукой, и сказал Брюнхвальду:
– Карл, тащите их всех к дьяволу, в крепкий дом. Завтра ими займусь. Сегодня сил нет.
– А вдову с ними посадить? – Спросил Брюнхвальд тихо. И склонившись к уху кавалера, добавил: – Или, может… – Он многозначительно замолчал.
– Чего? – Так же тихо спросил Волков. – О чём вы?
– Просто у меня давно бабы не было, – оправдывался старый солдат, – может, я возьму её себе на сегодня. Уж больно она приятна.
– Берите, только не вздумайте её в трактир тащить, а то мне отец Иона всё утро высказывал за неё, епитимью наложил.
– Я видел. – Кивал Брюнхвальд.
– Сейчас отпустите её, да скажите, что ночью к ней придёт, чтобы ждала.
– Думаете, не откажет она мне?
– Не откажет, не ей сейчас отказывать, а вздумает кобениться, так скажите, что посадите её в один подвал с этими, – Волков кивнул на баб и мужиков, что сидели у стены. – Уж ей точно с ними в одном подвале сидеть не захочется.
Брюнхвальд слушал и кивал, его лицо озарило восхищение:
– И то верно, хорошо, как вы всё придумали, ох, и умны вы, кавалер.
Его слова Волкову польстили.
Брюнхвальд, видно, с вдовой договорился. Был он в чистых штанах, вымыт, и сапоги его были начищены. Они сидели за столом, но не с монахами. Пред Брюхвальдом стояло пиво, Волков, вспомнив, что ему пост в наказание назначили, сидел с водой кипячёной. И тут к ним подошёл человек в доброй одежде и, поклонившись, сказал:
– Доброго вам вечера, добрые люди. Мой господин барон фон Виттернауф, желает знать, не хотят ли добрые господа разделить с ним ужин?
У Брюнхвальда время ещё, вроде как, было, а Волкову так и вовсе до утра был свободен, они переглянулись и кавалер сказал:
– Мы рады будем хорошей компании.
– А не смутит ли добрых господ, что барон примет их в постели, так как болезнь досаждает ему.
– Мы знаем о болезни твоего господина, – отвечал Волков, – и нас это не смутит.
Слуга ещё раз поклонился и жестом пригласил воинов в самые дорогие покои, что были в этом постоялом дворе.
Стол, придвинутый к кровати барона, был уже накрыт. Сам барон Виттернауф был слаб, но чист. Почти седые бородка и усы красиво подстрижены, барон был приветлив и улыбчив. Рядом с ним стоял брат Ипполит. Господа раскланялись и познакомились с бароном. Уселись за стол. Барон предложил им вина, пока блюда не подадут, Брюнхвальд с радостью согласился, а кавалер отказался вежливо, просил воды.