Ленты Мёбиуса

– Ну вот, слава богу, отмучались, осталось только погребок над ямой наладить. – Емеля, размазывая грязь, вытер лицо скомканной в кулаке бейсболкой. – Жарко что-то, душно, сдышать тяжело, как бы грозы не вышло. – Сощурив глаза, он глянул на восток.

– А бочка эта откуда? – спросил Алёша.

– В Погосте башня была. Две было, а одна нарушилась. Так с ей верхушка.

«…Такая же у нас стояла», – вспомнил Алёша. В городе, в котором они жили когда-то с матерью, совсем рядом с их домом стояла железная водонапорная башня. Она часто переполнялась, и летом плакала струйкой, а зимой образовывалось вокруг башни ледяное царство, в котором, нарушая запрет родителей, безвылазно играли дети близстоящих домов, устраивали там крепости, горки, воображали… – что вот сейчас придёт снежная королева… А в затяжные морозы с верхушки башни свисали огромные, имеющие общее начало, сосули, которые каждую секунду могли сорваться. В такое время напоминала башня седобородого старика-богатыря.

После того как получили деньги, пошли к соседу Емели за самогоном. Сосед запомнился тем, что летом вышел в безрукавном полушубке из собачины мехом внутрь. …Обычный полноватый мужичок, почти полностью лысый, с неприятно обрюзгшим лицом. По просьбе Емели мужичок охотно вынес, бережно держа её двумя руками, как младенца, трёхлитровую банку с самогоном.

– Здорово, Петя! Ну как Серёга? Жив-здоров? – спросил у соседа Емеля.

– А чего ему сделается. Жена его держит. Закодировался. Новую машину в кредит купил. Теперь не знай, приедет ли, да я ему и выкуп за дом дал.

– Аха. – Емеля принял из рук мужичка банку, которая хлюпнула под крышкой, поставил её на дно захваченного из дома пестеря. – И ещё одно, не займёшь ли нам хлеба? А то пока с ямой возились, некогда было…

– Хлеба? – расплылся мужичок в улыбке. – Хлеба не занимают, так дам, полкирпичика.

– Серёгин старший брат, – объяснял позже Емеля. – На военном заводе работал! По всей деревне самый лучший самогонный аппарат у него. Да и в Погосте таких нету. …Эх! Как они с Серёгой похожи были. А теперь? Да и теперь, кто не знает, испугается: «Что это с Серёгой поделалось? Заболел?» Да ведь ты, Лёшка, и Серёги не знаешь, что ты за человек такой, ничего не знаешь. Тьфу ты! А весной мы с Сергуней погуляли, внесли свои литры в общее дело. – У Емели уже было выпито, и он болтал, не зная чуру. – Юрика вон отпаивали неделю. Знаешь, Лёшка, в мае у нас снег выпал, много, на траву на зелёную улёгся. И по этому снегу, у нас под боком, у самой деревни, убили лосиху с малым лосёнком. Она ведь от него не отходит, хранит. А тут с ружьём. Как выстрелов никто не слыхал? Может, кто и слыхал, да смолчал.

Но мы бы не расчухали про это… убийство, если бы не Юрик. Он приметливый. «Вóроны, – говорит, – залетали. Что за беда?» Юрик в лес… – а там бойня, взяли только мякоть, с лопаток срезали. Телёнок, знаешь, тут же лежит, топором зарубленный, дураша, куда такой от мамки денется. Мясо на лосихе птицей испоганено, киснуть начало. Юрик ко мне, и мы к Серёге. И знаешь, Лёшка, не видал Юру, чтоб плакал, а тут плакал. Будто за все годы, будто и за меня и за Серёгу, унять некак. Неделю с ним нянькались. «Убью!» – да и всё тут. На Сашку, зятя Ани, думал. Тот, бывало, шакальничал по весне. Еле и отпоили и от греха отвадили… Да разве можно так-то?!! – Емеля словно задохнулся, побагровел лицом. – …Исс… – проглотил что-то тяжёлое. – Из Погоста мужик на своей машине ехал на свадьбу, по нашей дороге, по грунтовке, которую на лошадях отсыпали. (Асфальта тогда ещё не было.) И вот медвежонок-малышонок выкатывается. Мужик дверку открыл, а тот, чудило, и лапу в машину сам положил, любопытно ему, игра всё. «Привет!» – значит, сказал. Мужик его в ноги посадил. Гладит: «Вот и подарочек на свадьбу. У кого ещё такой будет?» А жена толкает в бок. Тот не глядит., – «Аха, хороший». – …Голову поднял… – а в нескольких шагах медведица! На задние лапы встала и на машину идёт. Этот хотел назад сдать, а там лесовоз, уже впритык подошёл. Испугался он, пóтом умылся, как дурной, говорит, сделался: «Ну всё, смерть». Хорошо мужик лесовозник догадался сигнал дать… Этот… очнулся, медвежонка из машины выкинул. Медведица медвежонку шлепка – слушайся мать, пока ума нету! Тот кубарем на обочину – и в кустье. Сама ещё рыкнула и ушла степенно. Эх, Лёшка! Разве можно дитё у мамки отымать? Был бы подарочек на свадьбу.

…Сейчас, в воспоминаниях, когда болела голова, рассказ Емели произвёл на Алёшу ещё большее впечатление, чем вчера. Он вспомнил, как однажды в их город забрёл лось. Люди погнали его, и он закололся около церкви на железных оградках кладбища.

В тот день сосед по общежитию дядя Сергей принёс матери большой кусок свежего мяса.

Алёша шевельнулся на кровати, скрипнув пружинами, но всё-таки не встал и снова окунулся в недавно пережитое.

…Сидели вчера за рекой, прямо около телятника, жгли костёр. Из деревни потихоньку подходили мужики, и уже набралось человек десять. В разгар гулянки, когда Алёша задремал, Емеля неожиданно крикнул:

– Новгородовы пожаловали!

И это поразило Алёшу: «Новгородовы пожаловали!» В воображении он представил далёкое прошлое, что вокруг сидят дворяне охотники, рядом любимые собаки, где-то в стороне фыркают кони. Охотники подняли бокалы: виной тому удача или неудача, какая разница? Да и кто знает, как тогда было? Кто расскажет?.. Алёша встряхнул головой и оглянулся: внедалеке стояла лошадь с телегой, а на телеге сидели два мужика.

Новгородовы привязали лошадь за поперечину одного из окон телятника, которые уже все без стёкол. Один из мужиков – Александр, зять Анны, а второй – его младший брат Алексей.

Александр, подойдя к костру …кажется, почти с ходу, глядя на Юрия, достал из рюкзака одну за другой две бутылки водки:

– Первая мировая. Вторая мировая. И ещё есть. Что, Юрик, пора мириться?

…Помнит Алёша, что, раскинув руки, долго лежал навзничь на измятой траве у самого костра и смотрел, как поднимается в небо дым. Казалось опьяневшему, с затуманенным сознанием Алёше, что вместе с дымом улетает и он сам. И видно сверху деревню, изгиб реки, чёрный телятник – «общежитие телят» – как шутит он. Около телятника так и нераспряжённая лошадь, которая выела под собой всю траву. Костёр небольшой, с тонкой струйкой дыма. Огонь совсем слабенький, едва дрожащий, свечной. Вокруг костра раскиданы мужики, поют песню.

Юрий почти не поёт, качает опущенной головой в такт песни и только иногда вскидывается и выкрикивает несколько слов. …Емеля сидит, опершись обеими руками в землю, он зачем-то слегка запрокинул голову, словно выказывает свою богатую бороду, а может, разглядел что-то высоко в небе.

Песня всем своим пьяным разноголосием слышна отчётливо, и губы Алёши уже шепчут её: