Страница 41 из 60
В тот же незабываемый день встретились герои Волги и Дона: танковая бригада М. В. Невжинского соединилась с гвардейцами генерала Родимцева. Состоялась радостная встреча гвардейцев Родимцева с гвардейцами Краснознаменной дивизии Н. Т. Таварткиладзе в районе Мамаева кургана.
В результате операции «Кольцо» немецкие войска были рассечены на две части: одна оставалась в центре Сталинграда (южная), и вторая (северная) была окружена в районе тракторного завода и завода «Баррикады».
— Известно ли чекистам, где расположился штаб 6-й немецкой армии и где в данный момент находится Паулюс? — спросил меня Рокоссовский.— Мои информаторы утверждают, что все немецкие генералы, в том числе и сам Паулюс, удрали в Германию. И еще, что вражеской группировкой остался командовать какой-то командир обыкновенной дивизии.
— Бас дезинформировали, Константин Константинович,— ответил я.— Сведения не верны. Паулюс со своими генералами, за исключением Хубе, которому главное командование сухопутных войск поручило реорганизовать снабжение 6-й армии вне котла, сейчас в подвале универмага на площади Павших борцов. В самом центре Сталинграда.
— Вы уверены? — перебил командующий Донским фронтом.
— Да, твердо. Неоднократно зафиксировано, как к универмагу подъезжают штабные машины.
Константин Константинович помолчал, видимо, размышлял над сведениями чекистов, затем сказал:
— Прошу ваших чекистов продолжать бдительно следить за универмагом. Это очень важно, чтобы не упустить Паулюса с его штабом!
Сжатая со всех концов плотным кольцом советских войск, 6-я германская армия пришла к своему неизбежному финалу, ее охватила агония.
Как они жили, чем питались и поддерживали свои последние силы в окружении, ясно говорит запись в дневнике боевых действий 6-й армии за первую декаду января 1943 года:
«Суточная продовольственная норма 6-й армии составляет ныне 75 граммов хлеба, 200 граммов конины, включая кости, 12 граммов жиров, 11 граммов сахара и 1 сигарету. К 20 января будут забиты все оставшиеся лошади».
Последний немецкий самолет, сумевший подняться с аэродрома в Гумраке, отвез в Германию 19 раненых и семь мешков писем. Ни одно из этих посланий родным и близким от окруженных солдат и офицеров не было доставлено по адресу. Геббельс изъял всю почту из Сталинграда, догадываясь, что могут писать из сталинградского «котла».
А письма, которые остались в «котле», прочли уже сотрудники советских политорганов.
Стоит вчитаться в написанные под огнем русского оружия в холодных землянках строки германских солдат, недавно еще слепо и бездумно веривших в нацистское государство и непобедимость вермахта. В последних письмах из «котла» авторы говорят немало горького, перед лицом неминуемой гибели с глаз воинов «великой» Германии спала пелена.
«Ты супруга германского офицера, поэтому примешь мои слова так же стойко, как ты стояла на платформе, провожая меня на Восток... Это мрачная борьба в безнадежной обстановке... Я не могу отрицать моей личной вины. Я не хочу избегать своей ответственности и думаю, что жизнью отплачу долг. Я не боюсь, только скорблю, что не могу дать лучшего доказательства мужества, чем погибнуть за это бесполезное, если не сказать преступное дело».
«...Только не тревожь меня добронамеренными советами. Легко давать прекрасные советы, но сейчас они бесполезны. Нужно было действовать в 1932 году, ты прекрасно знаешь это. А мы упустили момент. Десять лет назад дело можно было сделать избирательным бюллетенем.[20] Теперь это будет стоить жизни...»
«Никто больше не убедит меня, что умирают со словами «Германия» или «хайль Гитлер!» на устах. Многие умирают, но последние слова «мама», или имя кого-нибудь близкого, или мольба о помощи... Я видел сотни погибающих, многие из них принадлежали, как и я, к «гитлерюгенду», однако все они, если еще могли говорить, взывали о помощи или выкликали имя кого-нибудь, кто в любом случае не мог им помочь. Фюрер обещал вызволить нас отсюда, нам сообщили об этом, и мы твердо верили. Даже сейчас я верю, ибо я должен чему-то верить. Поэтому, Грета, оставь мне мою веру, всю мою жизнь, по крайней мере, восемь лет я верил фюреру и его слову. Ужасно, как в нем сомневаются здесь, и стыдно слушать, что о нем говорят, и не возразишь — у них факты...»
«...Я искал бога в каждой воронке, в развалинах каждого дома, везде, в каждом товарище, в моем окопе и в небе... Бог нигде не проявил себя. Нет, отец, бога нет. Он существует только в молитвах, в песнопениях пасторов, в звоне колоколов, но не в Сталинграде».
«Это конец. Еще одна неделя, и игра окончена. Говорить о причинах ныне нет смысла. Я только могу сказать следующее: не нам объяснять обстановку, а тому человеку, который несет ответственность за нас... Берегитесь, чтобы еще большая катастрофа не постигла страну...»
«Я все еще цел, сердце бьется почти нормально, дюжина сигарет, позавчера ел похлебку, сегодня добыл банку консервов (вытащил из контейнера, сброшенного с самолета), теперь каждый снабжается, как может. Поплевываю в бункере, топлю мебелью. Мне 26 лет, я один из тех, кто любил орать «хайль Гитлер!» вместе со всеми, а теперь подохну как собака, либо попаду в Сибирь...»
Отослал в Германию свое последнее письмо и командующий окруженной армии. Паулюс адресовал письмо жене.
Оно лаконично, генерал-полковник видел бесславный конец своей армии, смирился с ним:
«Я, как солдат, стою там, где стою теперь, я выполняю приказ. Какова будет моя судьба, я не знаю. Я должен ее принять такой, какой даст мне бог».
Паулюс уповал и надеялся уже не на Гитлера, а на бога...
В завершающий этап Сталинградской битвы к великому у Волги сражению внимательно присматривались и наши союзники.
Размах сражения и победы советских войск были неожиданными для Вашингтона и Лондона.
Биограф Рузвельта Д. Барнс писал:
«Президент недолго сомневался в значении Сталинграда для всей войны. По мере того как немцы увязали в этом сражении... становилось ясным, что Гитлер вновь не достигнет своих целей до зимы, а англо-американцы смогут использовать самое драгоценное для них — время».
В дни, когда Советская Армия в Сталинграде добивала окруженную вражескую группировку, Черчилль и Рузвельт писали И. В. Сталину.
Черчилль: «К нам поступают славные вести о Вашем наступлении. Мы следим за наступлением затаив дыхание. Всяческие добрые пожелания».
Рузвельт: «Вести из района Сталинграда самые обнадеживающие, и я шлю Вам свои самые горячие поздравления».
Черчилль: «Мы все с восхищением следим за великолепными наступательными операциями, которые проводит Красная Армия».
Рузвельт: «С глубоким и вечным чувством благодарности конгресс Соединенных Штатов в совместной резолюции просит передать от имени народа Соединенных Штатов Вооруженным Силам и вспомогательным частям наших союзников на суше, на море и в воздухе наилучшие пожелания и приветствия...»
Черчилль: «Мы глубоко ободрены растущими размерами Ваших побед».
Рузвельт: «Выражаю мою высокую оценку продолжающегося наступления Ваших армий. Принцип постепенного перемалывания сил противника на всех фронтах начинает давать свои результаты».
О победе советских войск под Сталинградом американский президент и британский премьер знали не только из газет, радиопередач, сводок. Знали они это и из донесений своих личных представителей, которые убеждались в беспримерном подвиге советских людей у стен Сталинграда.
Одного из личных представителей американского президента звали Патрик Херм. Это был бригадный генерал, бывший некогда министром обороны США. В сопровождении полковника, помощника военного атташе посольства США в Москве Ричарда Парма и майора авиации Джона С. Генри Патрик Херм прибыл в наш город, чтобы получить здесь свежую, из первых рук информацию о Сталинградском сражении, оценить мощь Красной Армии.
[20] Автор письма имел в виду избрание Гитлера рейхсканцлером Германии.