Страница 2 из 28
Жили они результатами своего труда: растили овощи, доили коз, откармливали белых свиней в черных пятнах[4], которых резали каждый год, нескольких кур, к тому же добывали дичь, немилосердно браконьерствуя в беспредельном просторе холмов.
Были среди них и богатые семьи, сколотившие состояние ценой всевозможных лишений, которым подвергали себя несколько поколений. Их богатство составляли золотые монеты, спрятанные в потолочных балках, в чугунках, зарытых под цистернами, или в тайниках, устроенных в стенах. К золоту притрагивались лишь в связи со свадьбой или по случаю покупки нового участка земли, примыкающего к уже имеющимся. После чего вся семья удваивала усилия, направленные на скорейшее восстановление накопленного.
Мэра звали Филоксен, сын Клариссы. Сорока семи лет, тучный, похожий на кубышку, с неподражаемыми черными глазами и римским профилем, без бороды и без усов, с волосатыми пухлыми руками, никогда не имевшими дело с киркой, он был владельцем местного кафе. Разрешения на его покупку, как и на занятие торговой деятельностью, он добился вместе с пенсией благодаря полученному на войне ранению. За это ранение (кстати, не оставившее видимых следов), но более всего за то, что получал пенсию, он пользовался всеобщим уважением.
Назвавшись социалист-гуманист-антиклерикалистом, он демонстративно читал на террасе своего кафе газету левого толка «Маленький провансалец» и охотно поносил иезуитов, которые, как всякий знает, ведут Францию к гибели. Таким образом он возглавил местных «нечестивцев», которых, впрочем, было не больше пяти-шести человек, чья деятельность сводилась исключительно к тому, что по воскресеньям утром они пили свой аперитив на террасе кафе, вместо того чтобы пойти к обедне. Тем не менее на выборах в муниципальный совет он всегда набирал большинство голосов – правда, с минимальным перевесом, – потому как о нем все говорили: это «голова», как будто у остальных кандидатов она отсутствовала.
Когда нужно было решить какой-нибудь сложный или щепетильный вопрос, приходили к нему посоветоваться, потому что он худо-бедно был знаком с законами и мог поддержать разговор с людьми из города, а кроме того, не имел себе равных в легком и непринужденном общении по телефону, установленному в его кафе.
Женой он не обзавелся и проживал с сестрой, проворной и скромной старой девой, а что касается потребности в удовлетворении чувств, то, спускаясь по вторникам в Ле-Зомбре за табачными изделиями, он по пути заходил засвидетельствовать свое почтение одной пухленькой молодой вдовушке, которая питала к нему симпатию, однако не обделяла вниманием и симпатичного белокурого почтальона, и аптекаря, и даже одного господина из Марселя, что порой заезжал к ней на лакированном тильбюри[5] с роскошным ободком из каучука на колесах.
Столяра, а по совместительству и плотника-колесника, звали Памфилий, сын Фортюнетты. Ему было тридцать пять лет, он обладал красивыми каштановыми усами и единственной парой голубых глаз, которую когда-либо видели в деревне. Не такой скупой и скрытный, как остальные, он считался у стариков сорвиголовой, которому, скорее всего, предназначено было умереть в нищете; и без того невеселый прогноз усугублялся тем фактом, что он взял за себя толстушку Амели, дочку Анжели. Молодая особа была свежа, как утренняя заря, но необъятных размеров, у нее то и дело случались приступы неудержимого хохота или, наоборот, всеразрушающего гнева; передвигаясь по деревне, она постоянно что-нибудь ела – то хлеб с ветчиной, то смоквы, то холодную кровяную колбасу. Филоксен говорил, что дешевле обошлось бы возить на ней воду, чем ее кормить. Но Памфилий был работяга и по-настоящему «мастер своего дела». Он заменял подгнившие балки в домах, чинил повозки, рубил кормушки и стойки для скота, мастерил тяжелые крестьянские столы, а когда заказов не было, изготовлял гробы. Для «земляков» – по индивидуальному заказу, а еще партиями трех размеров для одного предприятия в Марселе, где люди умирают намного чаще. К тому же по воскресеньям, установив кресло на площади перед своей мастерской, он «работал парикмахером».
Булочник был тридцатилетним толстяком с великолепными зубами и прямыми черными как смоль волосами, вечно присыпанными мукой. Весельчак, он интересовался всеми местными особами женского пола и даже своей собственной женой, двадцатилетней красавицей, которая в нем души не чаяла. Звали его Марсьяль Шабер, но, поскольку все его называли булочником, имя его совсем забылось.
Анж, сын Натали, был смуглый, худощавый верзила, носивший кепку набекрень. Он отличался беспокойным нравом, о чем свидетельствовало огромное адамово яблоко, которое безостановочно поднималось и опускалось, словно он все время старался проглотить его. Он был одновременно землепашцем и фонтанщиком, то есть наблюдал за двухкилометровой трубой, по которой в фонтан поступала вода; мало того, в его обязанности входило регулировать подачу воды в водоотводные рвы, снабжавшие крохотные водоемы в огородах.
Отношение к нему со стороны мужской части населения было лучше некуда, поскольку его жена-красавица, если ее вежливо просили, отказывала только раз, а потом охотно соглашалась. Но никто об этом не распространялся.
Был еще Фернан Кабридан, со школьной скамьи прозванный Большая Голова – Малая Задница, что давало прекрасное, хотя и упрощенное представление о его тогдашней фигуре и осталось верным и тридцать лет спустя. И впрямь, маленькая задница выглядела такой печальной в свисающих, как занавески, вельветовых штанах, зато большущая голова смотрела на мир внимательным, чистым и светлым взглядом больших карих глаз.
Отец двоих детей, он был беден. Ему принадлежал неприглядный домишко в самой деревне и небольшое поле с крохотным водоемом чуть ниже по склону, только и всего, зато он умудрялся выращивать такой нежный турецкий горох, причем размером с лесной орех, что тот прямо таял во рту. Его продукция пользовалась самым большим спросом на рынке в Обани, где все (и даже кое-кто из Ле-Зомбре) величали его «королем турецкого гороха»: его королевства, пусть и весьма скромного, ему вполне хватало.
Казимир, кузнец, очень гордился своими крепкими мускулистыми руками, настолько заросшими волосами, что под ними кожи совсем не было видно. У него огорода не было, но раз или два в году он тем не менее орудовал киркой, поскольку, ко всеобщему удовольствию, выполнял в случае надобности обязанность могильщика. Еще был Англад-старший Мудрейший с худой шеей, носом с горбинкой и повисшими усами. Он славился мудростью и набожностью и по утрам, до того как выйти в поле со своими заикающимися сыновьями-близнецами, Жозиа и Ионой, заворачивал в церковь и вызванивал благовест к заутрене.
Но самым важным в деревне человеком был Цезарь Субейран, о котором речь пойдет дальше.
Кроме этой своеобразной местной «верхушки», по воскресеньям к десятичасовой обедне в деревню заявлялись несколько крестьян из «ложбин», где они проживали на небольших фермах, сгруппированных по три или четыре либо стоящих отдельно, как ферма в Пондран или на Красной Макушке. В своих широкополых фетровых шляпах черного цвета они выглядели очень опрятно, но почти у всех у них на подбородках виднелись порезы от бритвы, сделанные воскресным утром дрожащей с непривычки рукой. Замужние женщины в цветастых косынках отличались красивыми чертами лица, но их лбы были в преждевременных морщинах, а руки огрубели от стирки в воде с золой; а вот девушки в украшенных цветами, а иногда и фруктами, шляпках красотой не уступали знаменитым арлезианкам.
Сопоставление обоих поколений позволяло понять, насколько беспощадно воздействие свежего воздуха, от которого так быстро гаснет блеск молодых щек и тускнеют самые чистые лбы.
Цезарю Субейрану было под шестьдесят. В его седых с желтоватым оттенком волосах, густых и жестких, нет-нет да и проступала рыжина, а из ноздрей до густых седых усов, сплетаясь с ними, спускались черные паучьи лапки волос; удлинившиеся от артрита зеленоватые боковые резцы заставляли его слегка шепелявить.
4
Имеется в виду определенная порода свиней, которые дают постное мясо.
5
Тильбюри́ – легкий открытый (иногда с крышей) экипаж на двух колесах, созданный в начале XIX в. лондонской фирмой «Тильбюри».