Страница 19 из 28
Прижав сверток к груди, он понес его в дом, Уголен последовал за ним с охапкой кирок и лопат.
Крайнее беспокойство овладело им, но одна мысль успокоила.
«Он просто любитель мастерить, городские это любят. Он, конечно, захочет разбить себе тут огородик – четыре кустика салата, три корешка сельдерея и кервель. Наверняка слишком заглубит в землю семена, да еще в неблагоприятный для посадки день. Буду ему помогать, а он мне сдаст в аренду большое поле, может даже даром!»
Любительница пения уже орудовала молотком и долотом в просторной кухне, ловко открывала ящики и вынимала предметы домашней утвари, которые девочка вешала на вбитые в стену гвозди.
Перенеся весь груз, они стали поднимать кровати в небольшие комнаты второго этажа, что оказалось делом нелегким и долгим из-за узкой винтовой лестницы.
Потом красивая женщина объявила:
– Милый мой Жан, тебе нужно отдохнуть…
– С удовольствием, – согласился горбун, – я даже считаю, что уже пора отдать должное Бахусу, то есть, если вам так больше нравится, мы вполне заслужили право пропустить по стаканчику в свое удовольствие!
Они уселись втроем под навесом из виноградных лоз, и женщина откупорила бутылку белого вина, зажав ее между коленей.
– Какой у вас чудный голос. Никогда, даже в церкви, мне не доводилось слышать, чтоб кто-нибудь так хорошо пел! – сказал Уголен.
– Не только вы пришли в изумление от ее голоса, – улыбнувшись, отвечал горбун. – Она исполняла партии в операх «Лакме», «Если бы я был королем», «Манон»…[19]
Уголен впервые слышал эти названия, но восторг его от этого не стал меньше.
– Держу пари, – сказал он, – она пела перед публикой!
– Разумеется! В битком набитых залах.
Это была сущая правда. Однако горбун умолчал о том, что все эти залы находились в Сайгоне, в Дакаре или в провинциальных городах.
– Это было несколько лет тому назад, – скромно призналась певица. – Теперь у меня осталась только половина моего голоса…
– Половина? – поразился Уголен. – Каким же он был…
– Изумительным, неповторимым! – прервал его горбун. Вершиной ее карьеры стала «Манон». Вот почему мы назвали так дочку, которая, может быть, когда-нибудь будет такой же талантливой.
Девочка улыбнулась, опустила голову и стала раскачиваться на стуле; ее мать разливала вино по стаканам.
Погонщик мулов смотрел на сосновые леса, поднимающиеся до верхушек холмов по отвесным каменистым обрывам.
– Что и говорить, красиво! Дорога ужасная, но это того стоит. Здесь так дышится! – покачав головой, проговорил он.
– Дыхалке здесь хорошо, – подтвердил Уголен. – Воздух прохладный, но отличный!
– По-моему, это уголок рая на земле! – вымолвил горбун.
Пришло время прояснить ситуацию, не выказывая, однако, слишком большого интереса.
– Значит, вы потому и сняли этот старый дом?
– Я не снимал, – улыбнулся горбун.
– Вы его купили?
– Нет. Не снимал, не покупал, и тем не менее я у себя дома!
– Вы, случайно, не Жан, сын Флоретты? – хитро спросил Уголен.
– Точно, меня зовут Жан, а мать звали Флореттой. Но мое полное имя – Жан Кадоре.
– Если бы вы родились здесь, как ваша матушка, то звались бы Жан, сын Флоретты.
– Как красиво! – вставила певица. – Великолепное название для песни или даже для комической оперы!
– Значит, вы были знакомы с моей матерью? – спросил горбун.
– Нет, – ответил Уголен, – но хорошо знал ее брата, Ма́рия, по прозвищу Пико-Буфиго, мы были приятелями, я ходил за покупками для него в деревню…
– Я его только один раз видел, и то давно, – сказал горбун. – Помнится, он был каким-то нелюдимым, но я благодарен ему за то, что он оставил эту ферму моей матери, а она, в свою очередь, оставила ее мне!
Хотя и до этого все уже было ясно, Уголен еще сомневался и на что-то надеялся, но теперь сомнений не осталось: это был наследник, владелец, и он не собирался продавать свое имущество, по крайней мере сразу…
Горбун, высоко подняв стакан с вином, торжественно произнес:
– Я пью за матушку-природу, за благоухающие холмы, я пью за цикад, за сосновый лес, за ветерок, за тысячелетние скалы, я пью за лазурное небо!
В свою очередь и Уголен поднял бокал:
– За ваше здоровье! – только и смог он вымолвить.
Пока они выпивали, послышался какой-то грохот, цоканье вперемежку с железным лязгом. Мулы, которым надоело ждать, развернули пустую подводу и рысью побежали вниз по дороге.
– Подлые твари! – рявкнул погонщик. – И так каждый день! Это все маленький, самый вредный из них! Простите меня, дамы и господа… До завтра!
Ругаясь на чем свет стоит, он стремглав бросился вслед за пустой подводой, которая наскакивала, как тигр, на обезумевших от ужаса мулов.
«Он сказал „до завтра“. Значит, доставит еще кое-что», – размышлял Уголен.
Ему было не по себе: еще одна порция мебели будет означать, что они решили обосноваться здесь навсегда.
Между тем рыжая женщина снова наполнила стаканы вином и как ни в чем не бывало уселась на полу, обхватив перекрещенными руками свои икры и уткнувшись головой в колено мужа.
Девочка продолжала выбрасывать в открытое окно старую обувь, лохмотья, обломки штукатурки.
– Вы уже бывали здесь? – поинтересовался Уголен.
– Только раз, – ответил горбун, – с отцом, больше двадцати лет назад. Мы по холмам дошли сюда из Креспена. Но я побывал здесь на той неделе, чтобы посмотреть, в каком состоянии дом. Так вот, прошло двадцать лет, а я отыскал все тропинки!
– Ты самый настоящий почтовый голубь, – нежно проговорила его жена.
– У меня дар – память на места! Я безошибочно узнаю их, – сказал он, весело потирая руки.
– Значит, вы решили всей семьей провести здесь каникулы?
– Эти каникулы продлятся до моей смерти, – отвечал горбун.
Уголен с беспокойством вытаращил на него глаза.
– Да, именно под сенью этих сосновых лесов желаю я провести в благодати и радости все те дни, которыми Господь одарит меня, – значительно проговорил горбун.
– Вы не боитесь, что дом рухнет на ваши головы?
– Ни в коем случае! Дом гораздо крепче, чем вам кажется, впрочем, я собираюсь его отремонтировать, завтра мне доставят штукатурку и цемент.
Это было удручающее известие. Человек, который говорил о штукатурке и цементе, а также о том, что он останется здесь на всю жизнь, возможно, знал о роднике…
Необходимо было сразу же разрешить эту загадку.
– Может быть, сама по себе идея переселиться сюда неплохая… Но с водой, как быть с водой? – с безразличным видом поинтересовался Уголен.
– Да есть же цистерна!
У Уголена от сердца отлегло.
– Да, но она вся прогнившая.
– Знаю. Я ее обследовал, когда был здесь на прошлой неделе. Она до краев наполнена черноватой, к тому же ужасно вонючей водой. Но это не страшно. Достаточно ее опорожнить и положить туда несколько кусков негашеной извести.
– Это не всегда удается, – возразил Уголен, – цистерна гниет уже двадцать лет, все впиталось в стены…
– Соскребем, – невозмутимо парировал горбун, – а в случае надобности я заново оштукатурю стены. Меня интересует только одно: вместительная ли она?
– О нет, – ответил Уголен, – маленькая, и даже очень.
– Придется ее увеличить, – заключил горбун, как будто речь шла о безделке.
– Только и всего! – сказала жена, смеясь от удовольствия.
– Однако пока не пейте эту воду, а то подцепите брюшной тиф, и даже чего похуже!
– Сами понимаете, я об этом подумал загодя. Так что на всякий случай привез несколько бутылок минеральной воды, которых должно хватить до тех пор, пока не станет ясно, можно ли пить воду из нашего ключа.
При этом страшном слове «ключ» Уголен почувствовал, как бешено заколотилось у него сердце, и так разморгался, словно его чем-то ослепило. Затем сделал удивленный вид и спросил:
– Ключ? Какой ключ? Где?
– Я его еще не видел, но он указан на кадастровом плане, копию которого мне вручил нотариус. Я сейчас покажу вам этот документ, вы, наверное, сможете помочь мне отыскать его!
19
Речь идет об операх Л. Делиба, А. Адана и Ж. Массне.