Страница 14 из 28
– Однако, – возразил булочник, – в прошлом году, проходя по склону под скалой, я видел на этом месте смоковницу. Значит, где-то поблизости есть вода!
– Значит, что когда-то была вода, – поправил его Лу-Папе. – Коли смоковница выросла, ей ничего не нужно. А той уж лет сто, не меньше!
– Но раз на ней побеги… – начал Филоксен.
Лу-Папе решительно перебил его:
– Когда ты говоришь о спиртных напитках, я тебя слушаю. Но ключи – не твоя специальность. Анисовка не течет из ключа. Я утверждаю: этого ключа никто больше не увидит. Я утверждаю: этим оливковым деревьям скоро придет конец, вся эта земля заросла пыреем, и из того немногого, что на ней удастся вырастить, кролики, барсуки и саранча не оставят ровным счетом ничего. Пришлось бы перекапывать почву на глубину не меньше восьмидесяти сантиметров, ставить забор из железной проволоки за пятнадцать тысяч франков, и все только для того, чтобы собрать четыре помидора, тридцать картофелин и килограммов пятьдесят турецкого гороха, а чтобы доставить их на рынок, пришлось бы еще и заново проложить дорогу в два километра.
– Сущая правда, – заключил Уголен. – Если бы мне даже даром предложили эту землю, я бы и то отказался.
В тот же самый вечер Лу-Папе и Уголен ели рагу из зайчатины, почти черное от добавленного в соус вина «жакез», и долго держали совет.
Уголен хотел на другой же день съездить в Креспен и повидаться с Флореттой.
– Ни в коем случае, – прикрикнул на него Лу-Папе. – Если ты попросишь ее о чем-нибудь, то тем самым дашь понять, что нуждаешься в этом, и тебе заломят тройную цену. К тому же, узнай Флоретта, что это для нас, она откажется…
– А почему?
– Потому что она такая, – печально улыбнувшись, ответил Лу-Папе.
– А если так, что ж нам делать?
– У меня есть план. Слушай! – Он принялся набивать трубку. – Во-первых, Флоретта никогда здесь не поселится. Во-вторых, когда она была молодой, она очень любила деньги. С возрастом, наверно, любит еще больше. Значит, она все продаст. Как по-твоему, найдется ли у нас в деревне хотя бы одна семья, которая захочет купить ферму? Я имею в виду тех, кто при деньгах.
Уголен, поразмыслив, ответил:
– Нет. Вряд ли. У них у всех земли в избытке. К тому же никто не забросит свои поля в ложбине ради того, чтобы поселиться наверху. Нет. А вдруг появится чужак?
– А что ему тут делать, чужаку?
– Выращивать зелень или, может быть, даже цветы! Как я! Вода-то есть!
– Верно, – сказал Лу-Папе. – Вот и дошли до самого главного. Здесь есть вода. Ну-ка, скажи, не будь тут родника, сколько это стоило бы?
– Нисколько, – ответил Уголен. – Ровным счетом ничего. Но родник-то есть.
Лу-Папе, улыбаясь, сунул трубку в рот, хитро подмигнул и не спеша принялся раскуривать ее.
– Родник уже засорился на три четверти. А что, если вследствие НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ он вдруг совсем перестанет давать воду? – вполголоса проговорил он.
– Несчастного случая? – недоумевающе повторил Уголен.
– Ну, предположим: ты проходишь мимо ключа с мешком цемента на спине, вдруг спотыкаешься, падаешь, и цемент случайно высыпается прямо в дыру!..
Уголен, помедлив с ответом, вдруг громко расхохотался и закричал:
– Ай да Папе, ай да молодец! Завтра же возьмемся за дело! Так и нужно поступить: НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ, да и только! – Но вдруг посерьезнел. – Но тут все-таки что-то не так! Этот родник кое-кому знаком… Они о нем говорили там, в клубе…
– Верно, но, если чужаки придут взглянуть на ферму, никто из наших им ничего не скажет. Нужно все подготовить и завтра же покончить с этим. Займись цементом. Одной корзины будет достаточно. А еще выточи две-три большие затычки из дерева твердой породы. Размером примерно с бутылку, но с одного конца поуже, и подсуши их хорошенько у очага. А теперь поговорим о другом: я сейчас же напишу письмо Цап-Царапке.
– Кто это?
– Ты ее не знаешь, она уехала отсюда до твоего рождения. Это Мария, дочь Гортензии, из семьи Кастело, что пошла от Жермены. Толстенькая такая, как кубышка, с личиком ангелочка. Ее прозвали Цап-Царапкой, потому что, когда парни хотели поцеловать ее, она царапала им лицо, причем нарочно постригала себе ногти так, чтобы они были острыми-преострыми. Этим она и славилась в деревне, и кюре ставил ее остальным девушкам в пример. Но в конце концов она доцарапалась до того, что осталась старой девой и, когда ее родители умерли, пошла в служанки к господину кюре в Миме. Затем, лет пять назад, папа римский перевел этого кюре в Креспен, она, наверно, еще и сейчас при нем…
– Если только не расцарапала его вконец!
– О нет, в ее возрасте вряд ли выпадает случай кого-либо поцарапать… Она тогда с Флореттой дружила, должно быть, они и до сих пор видятся. Я сейчас напишу ей письмо.
– А что, если она умерла?
– Ну что ты! – воскликнул Лу-Папе. – Еще не все мои сверстники отправились на тот свет!
– Не все, но многие.
– Верно. Ну если она умерла, письмо вернется обратно.
– А как это?
– Да я проставлю на обратной стороне конверта свой адрес.
– А ты не боишься, что письмо с двумя адресами поставит почтальона в тупик? – забеспокоился Уголен.
– Бедный мой Уголен, просто невероятно, какой ты простак. На почте сначала читают адрес на той стороне, где приклеена марка. А потом, если адресат выбыл или умер, переворачивают конверт, видят второй адрес и отправляют письмо обратно. Благодаря чему становится понятно: Цап-Царапка там уже не живет или умерла!
– А кто приклеивает марку, для того чтобы письмо вернулось обратно?
– Да никто, – слегка вышел из себя Лу-Папе. – Марка уже не нужна, потому что первая марка, которую ты приклеил, ничему не послужила, раз твое письмо не дошло туда, куда ты хотел. И на почте…
– Слушай, Папе, не утруждай себя объяснениями: я все равно ничего не понимаю, но это не имеет никакого значения. Напиши ей письмо, посмотрим, что из этого выйдет.
Пока глухонемая убирала со стола, они приготовили все необходимое. Пришлось отыскать чернильницу, добавить в нее теплой воды и уксуса. А перо они потерли песком, и оно стало как новенькое. Наконец они принялись за дело и долго обсуждали каждую фразу – что писать, что не писать. У Лу-Папе был довольно разборчивый почерк, но он не очень заботился об орфографии, которую с легким сердцем переделывал на свой лад.
К полуночи он закончил писать и стал перечитывать письмо вслух. Уголен нашел его творение верхом совершенства и беспечно отправился под звездами к себе в Массакан.
В ожидании ответа от Цап-Царапки они не сидели сложа руки.
В одно прекрасное утро, чуть свет, Лу-Папе зашел за Уголеном. Накануне в клубе он всенародно объявил, что пойдет на другой день в холмы по грибы, поскольку уже наступил грибной месяц – ноябрь. На нем было два больших ягдташа с перекрещенными на груди ремнями: в одном была еда и две бутылки вина горлышками наружу, в другом – инструменты.
Уголен уже ждал его, завтракая турецким горохом и репчатым луком. На столе стояли две конусообразные затычки, изготовленные из ветки каменного дуба и высушенные в горячей золе очага.
– Думаю, маленькая будет как раз, – сказал Лу-Папе. – Сними башмаки и надень туфли на веревочной подошве. У тебя есть лом?
– Я его отнес туда вчера вечером. Спрятал в кустах вместе с кувалдой, резцом, большой ножовкой и киркой.
Он хорошенько зашнуровал туфли, встал со стула, поднял наполненный до половины мешок и перебросил его через плечо.
– Это цемент, – пояснил он. – Цемент для НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ!
Молча поднялись они до Розмаринов, держась под соснами.
Как-то неуверенно забрезжил рассвет, занималась бесцветная заря, стояла тишина, нарушаемая еле слышным «цик-цик» певчих дроздов.
Лу-Папе спрятался на вершине небольшой отвесной скалы, прямо над родником, за поросшей растительностью глыбой, откуда он мог в одно и то же время наблюдать за окрестностями и руководить работой.