Страница 21 из 54
23 декабря 1942 года был получен приказ — дивизии совершить марш по маршруту Тула, Щекино, Плавск, деревня Сукманово Черньского района Тульской области. На следующую ночь части тронулись в сторону фронта. Передвигались только ночью, строго соблюдая светомаскировку. У всех было приподнятое настроение — наконец-то и мы сможем внести свой вклад в борьбу против фашистов.
На третьи сутки прибыли в деревню Сукманово и поступили в распоряжение командующего Брянским фронтом. В лесочке, вблизи деревни, были отрыты добротные землянки, в которых нам предстояло жить до получения нового приказа. Его содержание могло быть только одно — в бой! Отсюда линия фронта была примерно в 25–28 километрах, у занятого гитлеровцами города Мценска.
Люди в деревне жили очень скученно — много эвакуированных из прифронтовой полосы. Гитлеровцы здесь похозяйничали и сожгли все село, а в уцелевших постройках — темень: окна без стекол, забиты досками, жестью, картоном. Несколько домов уже были отремонтированы, но многие жители еще ютились в землянках. Местность здесь не так лесиста, как в Калининской области, поэтому почти все постройки глинобитные, крыши покрыты соломой, во многих избах глиняные полы.
Довольно быстро привыкли к новым условиям в покрытых снегом землянках. Из сугробов чернели двери, оконца, железные трубы, из которых тянулся густой дым. Внутри каждой землянки — нары, столик, скамья.
— Жить можно! — авторитетно сказал старшина взвода охраны Й. Андрюшкявичюс.
В последний день декабря я решил выполнить данное обещание — пешком добрался до Плавска и разыскал там своих новых знакомых учительниц Л. Г. Воронкову и З. А. Иванову. Вместе с ними и их гостеприимными хозяевами встретил новый, 1943-й год. В углу комнаты стояла небольшая, скромно убранная елка, которая напоминала о празднике.
Внимательно прослушали традиционное новогоднее выступление по радио Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина, а репродуктор принес новую радостную весть: под Сталинградом окружены 22 дивизии противника…
«…Что ждет нас в грядущем году? Где придется встретить следующий? Может, уже на родной литовской земле, в Неманском крае?.. А может, будем уже землей прикрыты, как тысячи и тысячи других?..»
В сукмановские землянки вернулся на попутной машине. Шел первый день нового, 1943 года. Все отдыхали, а меня ждала работа — в КПЗ, то есть в камере предварительного заключения, находился задержанный нашим патрулем в прифронтовой полосе первый подозрительный — обмундирование красноармейское, документов никаких, оружия также нет. По-русски — ни слова! Даже не смог точно разобраться, кто он по национальности, и лишь выяснил, что он родом из Средней Азии. Пришлось срочно заняться поиском в полках переводчика, владеющего языками народов, населяющих советские Среднеазиатские республики. Вскоре из 167-го стрелкового полка в отдел прислали безусого восемнадцатилетнего бойца.
— Красноармеец Нугманов Шавкат Нугманович, бывший учитель начальной школы, — представился паренек, чем немало всех удивил: такой юный — и уже учитель!
Он был по национальности татарин, жил под Казанью, но мог изъясняться на узбекском, казахском и других тюркских языках.
В ходе допроса выяснилось, что задержанный был по национальности узбек. Он рассказал, что отстал от направлявшейся на фронт маршевой роты, номера которой не знал. Фамилии своего командира тоже не помнил. Красноармейскую книжку хранил в вещевом мешке, который у него украли на какой-то железнодорожной станции. Оружия ему еще не выдавали…
Трое суток вместе с переводчиком беседовали с задержанным, так ничего нового и не выяснили о нем. Отправили для дальнейшей проверки в Особый отдел Брянского фронта в город Ефремов.
После этого случая мне удалось убедить начальство, и для дальнейшего прохождения службы Нугманова перевели во взвод охраны отдела. С этого времени он выполнял обязанности переводчика. Во взводе Шавката сразу полюбили, и все его звали не иначе как «сынок». По моей просьбе он вскоре составил для меня небольшой разговорник, пользуясь которым я смог кое-как изъясняться по-узбекски и по-казахски. Когда Нугманов бывал в наряде или отлучался в составе конвоя, мне в случае необходимости удавалось самому устанавливать фамилию, имя, отчество, год и место рождения задержанного, номер части. Полученные сведения уже давали возможность предпринимать самые неотложные меры по данному делу…
В 1965 году, накануне празднования Дня Победы, я ожидал на Вильнюсском железнодорожном вокзале гостей. Листая журналы, выставленные в газетном киоске, вдруг почувствовал, что кто-то взял меня за локоть. Обернулся — стоит незнакомый солидный мужчина и улыбается.
— Я Нугманов, помните?
Еле узнал Шавката — возмужал, вроде бы и подрос!
С делегацией учителей Татарской АССР профессор педагогического института Ш. Нугманов ехал тогда через Вильнюс в Шяуляйский педагогический институт им. К. Прейкшаса отметить 20-летие Великой нашей Победы…
…Но вернемся в сукмановские землянки.
8 января под вечер председатель военного трибунала дивизии Казимерас Стасюлис попросил Барташюнаса, Чебялиса и меня зайти к нему.
— Надо кое о чем потолковать, — сказал он начальнику отдела.
Я немного забеспокоился, — может, расследуя какое-либо дело, оплошал. Но когда спустились в землянку, сразу поняли — пригласил на какое-то торжество. Оказалась, Стасюлису исполнилось в тот день 55 лет.
Засиделись за разговорами допоздна и узнали очень много нового об этом человеке с удивительно интересной судьбой. Стасюлис родился в Литве, в деревне Слепеняй Ионишкского района. Уже в 1905 году, во время революционных событий в России, его исключили из Шяуляйской гимназии за принадлежность к социал-демократической партии. Далее последовал первый арест и дерзкий побег из тюрьмы.
— Пришлось скрываться от ищеек царской охранки и наконец эмигрировать в США, — вспоминал Стасюлис.
Он и там активно участвовал в рабочем, движении, однако, как только стало известно о Февральской революции в России, Стасюлис вернулся на родину, энергично включился в политическую деятельность. Без колебаний встал на сторону большевиков и в 1918 году вступил в РКП(б). Работал на Смоленщине, потом в Белоруссии, а в 1919 году приехал в Вильнюс. На I съезде Советов рабочих, безземельных и малоземельных крестьян и красноармейских депутатов Литвы он был избран членом Центрального Исполнительного Комитета. Именно в период пребывания в Смоленске и Вильнюсе Стасюлис начал свой трудовой путь советского юриста, став председателем революционного трибунала.
В 1920 году, уже после установления буржуазной диктатуры в Литве, Стасюлис нелегально прибыл в Каунас и, как член Центрального Бюро нелегальной Компартии Литвы, руководил самым сложным и опасным участком партийной работы — в армии. После второго ареста он два года провел в Каунасской каторжной тюрьме, но в результате обмена в 1922 г. между Советской Россией и буржуазной Литвой политическими заключенными был освобожден, выехал в СССР и вернулся на работу в военно-юридические органы Красной Армии. Душевный, мягкий и справедливый, он в то же время был беспощаден к врагам революции, непреклонен к преступникам — нарушителям наших советских законов.
После окончания Великой Отечественной войны Стасюлис работал научным сотрудником в Институте истории партии при ЦК Компартии Литвы. Скончался он в 1956 году.
19 января части дивизии были подняты по тревоге и снова двинулись в путь. В последний раз с чувством благодарности оглянулись на сукмановские землянки, в которых прожили около месяца — за все это время не было ни одного более или менее серьезного ЧП и ни одной вражеской бомбежки! Дивизия почему-то совершала марш не на юг — к фронту, а в восточном направлении, и нам, не осведомленным в планах командования, сначала совершенно не было понятно, куда мы следуем. «Неужто опять в тыл?» — гадали командиры. Миновали районные центры Чернь и Архангельское, а когда повернули на юг и вышли на за снеженные просторы Орловской области, по частям дивизии прошел слух: «Идем освобождать город Орел!» В одном подразделении даже выпустили боевой листок с лозунгом крупными буквами на всю ширину странички: «Даешь Орел!»