Страница 21 из 27
– Следи за своим языком, дорогая. – Настоятельница тяжело ворочается в кресле. – Ты сначала продержи тридцать лет самое известное заведение в городе и вот потом ухмыляйся, сколько твоей душе угодно, но при существующих обстоятельствах твоя гадкая улыбочка не делает тебе чести. – Миссис Чаппел наконец устраивается поудобнее и сцепляет руки на груди. – Я свое дело знаю. Новшества никогда не помешают.
– Конкуренция сейчас ужасная.
– Но русалка будет только у меня. А уж какие развлечения мы устроим!
– А как отнесется этот ваш джентльмен к развлечениям такого рода?
Следовало ли Анжелике получше скрыть иронию? Миссис Фрост определенно так считает: она тревожно ерзает, скрипя своим тростниковым креслом. Но, по мнению Анжелики, наилучший способ добиться чего-то – это вести себя так, будто желаемое уже достигнуто, а потому она держится как признанная королева светского общества. Она стискивает руки и издевательски восклицает:
– Ах, матушка Чаппел, я как воочию вижу этого бедолагу, потерянно бродящего по вашим залам в поисках кружки пива или миски гороховой каши, в то время как знатные господа развлекаются вовсю. Можно только пожалеть несчастную, которую приставят к нему нянькой! – Она переводит взгляд на девушек. – Кто из вас это будет? Кому придется всю ночь держать его за вялую, бестолковую руку, пока все остальные веселятся?
– Миссис Нил, я хочу попросить тебя об одной услуге, – совершенно спокойно произносит настоятельница.
– О… – На лице Анжелики медленно проступает понимание. – О нет, мадам. Только не я.
Миссис Чаппел берет просительный тон:
– Этот джентльмен, как я упомянула, совсем новичок в свете. Мне нужно, душенька моя, чтобы ты уделила ему особое внимание, проявила свой замечательный дар гостеприимства. Среди моих воспитанниц нет равных тебе.
Анжелика скрещивает руки на груди:
– Обслуживать ваших клиентов в постели я не намерена.
– Конечно, само собой. Но ты же помнишь наш уговор?
– Это ниже моего достоинства. Неужели вы столь невысокого мнения обо мне?
– Это всего на одну ночь.
– Да хотя бы и на час! Моя репутация пострадает, даже если меня просто увидят с таким человеком. Я не игрушка для увеселения ваших унылых парвеню.
– Безусловно, дорогая, безусловно. Но позволь напомнить тебе, что вся знать ходит в мое заведение, а сюда не ходит никто из них. Я предоставляю тебе возможность показаться в самом блистательном собрании нынешнего сезона.
– Я должна быть приглашена в качестве почетной гостьи, – хмурится Анжелика.
– Нет, дорогая. Моя почетная гостья – миссис Фортескью.
Анжелика соображает, что бы еще сказать, но на ум ничего нейдет. Миссис Фрост встает с тростникового кресла столь резко, словно собирается покинуть гостиную, – Анжелика едва удерживается от того, чтобы схватить подругу за руку, – но на самом деле Элиза направляется к клетке со спящими мышами, чтобы вытряхнуть туда хлебные крошки. Анжелика мрачно поворачивается к миссис Чаппел.
– А что, если я не приму ваше великодушное приглашение?
– О, тогда мы окажемся в весьма затруднительном положении, – отвечает миссис Чаппел, которая в действительности выглядит так, будто никогда еще не находилась в положении более приятном. – С учетом всех обстоятельств, полагаю, мы никогда впредь не станем приглашать тебя.
Миссис Фрост выпрямляется и закрывает дверцу клетки на защелку.
– Мы с тобой договорились, – продолжает миссис Чаппел, – что ты будешь появляться в моем доме, когда мне нужно. Я тебе помогаю, верно? Я упоминаю о тебе своим важным клиентам; я устраиваю у себя твои встречи с ними…
– Нет надобности напоминать об этом.
– А потому ты должна в свою очередь помочь мне.
Анжелика погружается в раздумье. Все смотрят на нее: миссис Фрост – тревожно; миссис Чаппел – невозмутимо; девушки – вопросительно. Мыши в клетке копошатся и попискивают; собачонки ставят уши торчком; тени колеблются на стенах. Наконец Анжелика раздвигает губы в самой широкой улыбке из всех, какими улыбалась сегодня утром.
– Я выпью бокал вина с вашим джентльменом, причем с радостью. Я люблю русалок, и я люблю вечеринки. Ради вечеринки с русалкой я готова выдержать и гораздо большие трудности.
– Вот и славно! Вот и умница! Премного тебе благодарна, миссис Нил. Ты далеко пойдешь, я никогда в этом не сомневалась.
Глава 11
Удивительное дело, но, несмотря на чрезвычайную популярность русалки, о которой говорят все горожане и пишут все городские газеты, от миссис Эстер Липпард до сих пор ни слуху ни духу. Иногда, в приливе оптимизма, мистер Хэнкок позволяет себе надеяться, что, возможно, новости о его странном приобретении вообще не дошли до сестры; однако куда более вероятно, что она испытывает чувства слишком бурные и разнообразные, чтобы доверять оные почтовой бумаге. К первому четвергу месяца – дню, когда Эстер обычно наведывается, – отсутствие писем от нее уже кажется зловещим, как затишье перед грозой.
Содрогаясь при мысли о предстоящем разговоре, мистер Хэнкок берет наемный экипаж от Кларкенуэлла до самого дома (каковая денежная трата страшно тяготит его совесть, невзирая на новообретенное богатство), и, поскольку на Стрэнде движение слабое, поездка занимает очень мало времени. Мистер Хэнкок непрерывно сплетает-расплетает пальцы и нервно постукивает ногами по дощатому полу, когда кэб – в котором он трясется и подпрыгивает, что горошина в шляпной картонке, – с грохотом катит по Батт-лейн через широкие нежно-зеленые поля. Недавно построенные здесь коттеджи восхищают своим изяществом; они стоят поодиночке или по два-три рядом, и из больших окон открывается вид на чудесные фруктовые сады, ухоженные огороды – и подернутый дымкой Лондон вдали. Мистер Хэнкок, хотя и взвинчен сверх всякой меры, все же невольно прищелкивает языком от удовольствия, когда проезжает мимо Хэнкок-роу, где ныне выгодно сдает внаем жилье благонадежным морским капитанам, корабельным плотникам и даже одному учителю танцев. «И я понастрою здесь еще коттеджей, – думает он. – Хэнкок-стрит! Самый престижный адрес в Дептфорде!»
Ближе к верфям дома становятся меньше и стоят плотнее: приземистые строения с бумажными окнами и неказистыми дощатыми фасадами. В каких-нибудь пятидесяти футах от улицы мистера Хэнкока, на перекрестке толпится кучка корабельщиков. Двое мужчин отделяются от нее, собираясь двинуться домой, где на стол уже подан хлеб с беконом и жены ждут, чтобы налить кружку пива. Однако оба медлят, покуда один из них досказывает какую-то историю и все дружно хохочут.
Кучер поднимает кнут, чтобы слегка подстегнуть лошадь, но тут мистер Хэнкок стучит в крышу и высовывается из окна.
– Придержите лошадь, пускай они пройдут! – кричит он.
– Так они не идут никуда, – откликается кучер. – И вообще должны посторониться передо мной.
– Только не здесь. Здесь они переходят через дорогу, когда захотят. – В Дептфорде любого рода повозки всегда уступают путь судостроителям – так в Индостане, по слухам, коровам разрешается бродить и лежать где угодно, даже в самых оживленных местах. – Судьбы мира зависят от быстрых, прочных кораблей, – весело говорит мистер Хэнкок; лошадь бьет копытом и всхрапывает в натянутой узде. – Мастерство этих славных людей кормит весь Лондон.
– Я лично сам себя кормлю, – ворчит кучер, но терпеливо ждет.
Наконец мужчины начинают расходиться один за другим, останавливаясь посреди дороги, чтобы прощально вскинуть руку.
– Благодарствуйте, – кивают они кучеру, проходя перед кэбом – без всякой, впрочем, спешки.
Мистер Хэнкок, высунувший в окошко локоть и голову, встречается взглядом с артельным старшиной, Джемом Торпом, чьим шедевром лет эдак двадцать назад стала рубка незабвенной «Каллиопы». Парик у него присыпан опилками, и он размахивает сеткой со стружками и щепками, подметенными с пола мастерской.
– Джем! – окликает старого знакомого мистер Хэнкок. Он ничего не может с собой поделать: мысль о Хэнкок-стрит слишком соблазнительна, чтобы держать в секрете. – Привет! Джем! Как дела – работа есть?