Страница 26 из 41
Мокриц открыл дверь и очутился в просторном каретном дворе, который подковой огибал здание Почтамта, был до сих пор в рабочем состоянии. Грош объяснил, что, когда почтовая служба потерпела крах, транспорт уцелел. Он пользовался спросом, был хорошо налажен, и к тому же в конюшнях были десятки лошадей. А лошадей не запихнешь под половицу и на чердак не свалишь. Их нужно кормить. С горем пополам эти обязанности взяли на себя сами возницы и теперь занимались пассажирским извозом.
Мокриц смотрел, как полная карета выкатывалась со двора, когда краем глаза заметил наверху какое-то движение.
К клик-башням быстро привыкаешь. Иногда складывалось ощущение, что на каждой крыше торчит по штуке. Чаще всего это были новомодные заслонки, введенные «Гранд Магистралью», но ручные и даже флажковые семафоры старого образца все еще были в ходу. Они, однако, работали медленно и только в пределах видимости, так что частокол новых башен постепенно их вытеснял. Если вам нужно было что-то посерьезнее, вы могли обратиться в одну из маленьких компаний и арендовать там персональную башенку с постоянной горгульей, которая следила за входящими сообщениями и перенаправляла их на другие башни, а если в деньгах не было недостатка, то и со специально обученным оператором. Любой каприз за ваши деньги. Мокриц не разбирался в технике и не интересовался ею, но, если он правильно понимал, обдирали клиента при этом как липку, точнее, как целую рощу.
Но эти мысли вращались сейчас у него в голове вокруг другой, главной мысли, как планеты вращаются по орбите вокруг солнца: Откуда у нас семафорная башня?
На крыше точно была башня. Он видел ее и слышал вдалеке щелканье заслонок. И Мокриц готов был биться об заклад, что видел чью-то голову, но та тут же скрылась из вида.
Зачем нам нужна здесь башня и кто ее использует?
Мокриц опрометью побежал внутрь. Он нигде не видел лестниц, ведущих на крышу, но нельзя было знать наверняка, что скрывалось за толщей писем в конце заваленного коридора…
Он протиснулся по узкому проходу, заставленному мешками писем, и очутился в помещении, откуда выходили на задний двор большие двойные двери на засове. Там была лестница, и она вела наверх. Небольшие противопожарные лампы разливали в темноте лужицы света. Почтамт как он есть, подумал Мокриц: в Уставе сказано, что лестницы должны быть освещены, и они освещены, даже если по ним никто не ходит уже десятки лет – кроме Стэнли, который зажигает лампы.
Еще здесь был заброшенный грузовой подъемник той опасной конструкции, которая работала за счет перекачивания воды из огромного ливневого колодца на крыше, но Мокриц понятия не имел, как его запустить, да и в любом случае он едва ли осмелился бы им воспользоваться. Грош говорил, что подъемник сломан.
У подножия лестницы он увидел смазанный, но еще различимый меловой контур. Руки и ноги были не в самых удобных положениях.
Мокриц сглотнул и ухватился за перила.
Он пошел наверх.
Дверь на второй этаж открылась без труда: она распахнулась, едва он коснулся дверной ручки, и на лестничную площадку, подобно приливной волне, хлынул поток накопившейся почты. Мокриц пошатнулся и застонал, а письма скользили вокруг него волна за волной и ссыпались вниз по ступеням.
На одеревеневших ногах он поднялся на следующий этаж и обнаружил там еще одну тускло освещенную дверь, но на этот раз отошел в сторонку, прежде чем открыть ее. Поток все равно с силой ударил его по ногам, а шум мертвых писем звучал хриплым шепотом, пока они утекали вниз в темноту. Очень похоже на летучих мышей. Здание было переполнено мертвыми письмами, перешептывающимися друг с другом во мраке, в то самое время, как человек падал вниз, навстречу своей смерти…
Еще немного в таком темпе – и он кончит, как Грош, безумным как поварешка. Но в этом здании было что-то еще. Где-то здесь должна быть дверь…
Его голову размазало по стене…
Знаешь что, сказал Мокриц своему воображению, будешь и дальше продолжать в таком духе, я вообще тебя выключу.
Но оно предательски продолжало работать. Никогда, никогда в жизни он и пальцем никого не тронул. Он предпочитал делать ноги, а не пускать в ход кулаки. А убийство… убийство – это величина абсолютная. Нельзя совершить 0,021 часть убийства. Но нет, Помпа считал, что степень убийства можно отмерить линейкой. Допустим, где-то там, позади, и оставались люди, которым его преступления доставляли определенные… неудобства, но… как же тогда банкиры, землевладельцы и даже бармены? «Вот твой двойной виски, господин, – я только что убил тебя на 0,0003 части». Всё, что делали все, рано или поздно сказывалось на всех.
И вообще, многие его преступления и преступлениями-то считать нельзя. Взять хотя бы фокус с кольцом. Мокриц никогда не говорил, что кольцо было с бриллиантом. Было даже печально наблюдать за тем, как быстро честные граждане проникались идеей воспользоваться непросвещенностью бедного путника. Так недолго и разочароваться в человечестве – если бы он изначально был им очарован. И потом…
Третий этаж исторг еще одну лавину писем, но даже когда она стихла, бумажная пломба все так же плотно затыкала собой коридор. Мокриц подошел поближе, и несколько конвертов выпали, угрожая очередным обвалом.
Он уже начинал подумывать об отступлении, вот только лестницу сейчас устилали расползающиеся конверты, а он был не в настроении осваивать горнобумажные спуски.
Но пятый этаж точно должен быть чист, верно? Как бы иначе Бакенбард добрался до лестницы, где у него была назначена встреча с вечностью? И да, на площадке четвертого этажа до сих пор валялся клочок черно-желтой веревки, прямо на ворохе конвертов. Стража побывала там. И все равно Мокриц открыл дверь с той же осторожностью, с какой до него наверняка открывал ее стражник.
Упала пара-тройка конвертов, но основной обвал произошел еще тогда. Уже в нескольких шагах от него начиналась до боли знакомая стена из писем, утрамбованных плотно, как горная порода. Стража побывала и здесь. Кто-то пытался пробиться сквозь толщу конвертов, и там осталась пробоина. Этот кто-то просунул в затор руку по самое плечо, как и Мокриц сейчас, и точно так же его пальцы нащупали там только намертво утрамбованные конверты.
Здесь никто не выходил на лестницу. Для этого пришлось бы продираться сквозь стену конвертов не меньше шести футов толщиной…
Оставался последний пролет. Мокриц осторожно поднимался по ступенькам и преодолел уже половину пути, когда услышал, что у него за спиной начался оползень.
Наверное, он потревожил стену писем на нижнем этаже. Они рвались из коридора наружу с неотвратимостью снежной лавины. Когда набегающая лавина достигла края лестницы, почта охапками посыпалась вниз. Далеко внизу заскрипело и надломилось дерево. Лестница содрогнулась.
Мокриц бегом преодолел последние ступени, ведущие на пятый этаж, ухватился за ручку, открыл дверь и в таком положении переждал, пока не пройдет очередной почтовый поток. Все ходило ходуном. Послышался резкий треск, и вся лестница обрушилась из-под него, и Мокриц остался висеть в воздухе, а на него продолжали сыпаться письма.
Он болтался там, вцепившись в дверную ручку и зажмурившись, пока тряска и шум не поутихли, хотя время от времени треск дерева снизу все равно доносился.
Лестницы не стало.
Со всей осторожностью Мокриц поднял ноги и нащупал край коридора. Не делая резких движений – в частности не дыша, – он ухватился за дверную ручку с обратной стороны, так что дверь оказалась между руками. Медленно он стал зарываться пятками в кипы писем на полу коридора, попутно закрывая дверь за собой, и в то же время сместил обе руки на внутреннюю ручку.
Тогда он полной грудью вдохнул спертого, сухого воздуха, часто засучил пятками, изогнулся, как лосось на крючке, и наконец большая часть его тела коснулась твердого пола коридора. Риск пролететь пять этажей писем и лестничных обломков миновал окончательно.