Страница 4 из 18
Наргис ступила на узорчатую плитку двора и окинула взглядом цветочные часы, посаженные у стены. Венчики тамариссы поднялись, значит, день едва перевалил за полдень. Можно не торопиться. Да разве ей хоть когда-нибудь и куда-нибудь нужно торопиться вообще? День проходит за днем, похожий на все, что были до него, и на те, что еще будут. Занятия рукодельем, прогулки по саду, поездки в бани или на рынок – вот и все, что заполняет дни светлейшей Наргис ир-Дауд. Может, потому и кричит в клетке маленькая птичка, жалуясь на жизнь, что ей знакома та же тоска? Птичке кажется, что Наргис свободна, если может расправить руки-крылья, а на самом деле у нее просто клетка больше.
Но мысли, подобные этой, следовало гнать, и Наргис милостиво улыбнулась, пожелала добрых долгих дней почтенной Гюльбешекер и проследовала за ней в прохладу мраморных покоев, выстроенных над знаменитыми бассейнами. Скинула одежды, отдав их банщицам, сняла тяжелое золото ожерелья и браслетов. И вошла в прохладную чистейшую воду, сквозь которую виднелось узорчатое дно, зелено-голубое, расписанное белыми цветами и золотыми рыбками. Проплыла от края до края, не боясь намочить собранные в узел волосы – все равно их мыть, и перевернулась на спину, наслаждаясь кратким счастьем свободы, пусть даже не настоящей, а взятой взаймы у ласковых струй воды.
Потом ее все-таки уговорили выйти наверх, и Наргис согласилась, зная, что самое приятное только начинается. Банщицы и служанки хлопотали, втирая в ее кожу душистые мази, расчесывали волосы, умащая их драгоценными снадобьями из Коруны и Офиры, подрезали, подпиливали, а потом шлифовали ногти на руках и ногах. Смыв с ее тела очередное зелье вместе с волосками, ахали восхищенно, прицокивая языками, и Наргис даже не злилась, потому что сама знала – красива. Льстивые похвалы платных банщиц врут, конечно, зато не врут завистливые взгляды, не врут зеркала и гладь воды. Да и братец Надир не зря считается одним из красивейших юношей Харузы, а ведь его красота – отражение Наргис.
И день мог бы стать гораздо приятнее, чем казался с утра, когда она проснулась в поту, мучимая дурным, но не запомнившимся сном, однако вышло иначе. Наргис, уже промывшая волосы, разомлевшая и распаренная в горячей воде, истомленная умелым массажем, снова спускалась в бассейн, когда у другого бортика, над которым стояла увитая цветами решетка, послышались голоса.
– Неужели сама здесь? Ах, Лейлин, ты только подумай! Как ей не стыдно людям показываться на глаза? Отродье темных джиннов, дочь греха!
– Тише, Сарина, не дай Свет, услышат. Да и вдруг она не виновата? Такая юная, что она может знать о грехе? Моя дочь в ее возрасте еще не понимала, чем мужчины отличаются от женщин.
– Ох и дурочкой тогда была твоя дочь, Лейлин! В двадцать-то лет не знать об этом!
– Кто дурочка, моя дочь – дурочка? Воспитывать надо как следует, тогда девушка будет целомудренной и стыдливой! Тс-с-с-с… А правда, что у нее на теле тайные знаки? Как же она тогда не стыдится ходить в баню?
Плеснув водой, Наргис перевернулась на спину, прислушиваясь из ленивого любопытства и искренне посочувствовав несчастной, попавшей на грязные языки. А женщины с упоением продолжали:
– Говорят, боги ее наказали за то, что изменила жениху! Согрешила то ли с чернокожим рабом, то ли вовсе с джинном! Потому и прозвали ее Черной!
– Ай, глупа ты, Лейлин, прямо как твоя дочь, хоть и знаешь разницу между мужчиной и женщиной. Не потому ее прозвали Черной, а потому, что уже пять прекрасных знатных юношей сошли в Бездну по вине этой несчастной. Губит она мужчин, как черная паучиха…
Наргис словно ударили по лицу – щеки запылали, кровь бросилась в виски. Повернувшись и встав на ноги, она забарахталась в воде, разом растеряв умелую плавность движений. И хорошо, что две мерзкие дуры ее не видели, ни за что Наргис не хотела бы предстать перед ними растерянной и униженной!
– Черная Невеста, – неслось из-за цветочной плетенки. – И родится же такая тварь в знатном роду! Говорят, только первый жених и остался жив, потому что шахской крови, а перед ней злое колдовство бессильно. И красива-то она чужой красотой, украденной, черные джинны принесли ей красоту взамен на пять отнятых жизней. Вот ездит теперь по городу, ищет шестого, а как станет их семеро, погубленных, боги услышат мольбу их душ и накажут…
– Ненавижу… – всхлипнула Наргис, торопливо отплывая под прикрытием высокого бортика к другой стороне. – Падальщицы драные! Чтоб вас самих боги услышали и языки завязали узлом!
«Черная Невеста… Тварь… Пять отнятых жизней…» – шептали в ее голове глумливые голоса, жадные к чужому горю. Вот потому-то и не любила она покидать дом! За высокими стенами, в роскошном саду или уютных покоях можно притвориться, что все хорошо. Что на харузских улицах не рассказывают страшные и отвратительные байки про Черную Невесту, продавшую целомудрие джиннам за красоту. Что в сплетнях нет ни капли правды, и те пятеро на самом деле остались живы. Или погибли сами по себе, без ее невольной вины. Что она прячет лицо только из скромности, а не из страха, вдруг еще какой-нибудь несчастный…
– За что, боги? – прошептала Наргис, выбираясь из воды, крупными каплями стекающей по гладкой коже. – Чего вы желаете, сотворив со мной такое? Какую судьбу уготовили?
Запрокинув голову, она стояла, глядя на расписанный цветами и райскими птицами потолок, позволяя служанкам суетиться вокруг. Домой, скорее домой! Только по дороге все-таки в книжную лавку, чтобы купить новое утешение для одиноких вечеров и жарких бессонных ночей. Спрятаться от всего мира и даже не мечтать о свободе. Свобода – для птиц, а не для страшных черных паучих, несущих смерть, сами того не желая.
ГЛАВА 2. Ночные гости
Хазрет почти поверил, что все действительно будет хорошо. Остаток пути до постоялого двора прошел совершенно спокойно. Уставшего, измученного болью и дорогой наиба близнецы-охранники на руках внесли в лучшую спальню на втором этаже крепкого саманного дома. Только выпив очередную порцию зелья, ир-Дауд смог поесть кислого молока с тонкой тминной лепешкой и сразу же крепко уснул, не дожидаясь ужина.
Скинув вьюки и напоив скот, люди наместника окружили колодец во дворе, торопясь смыть корку засохшего пота и пыли. Хозяева, сбиваясь с ног, пытались угодить знатным гостям, пока простые воины с шумом и смехом обливались водой. Рыжий Тарман устроил шуточную драку мокрой одеждой, свернутой в толстый жгут, и шлепки раздавались на весь двор. Мариф-одноухий с умильным видом отирался на кухне, отвлекая служанок и таская горячие, только из печи, лепешки. Гвалт полусотни глоток, ругань, смех, вопли конюхов, ругающих ошалевшую скотину, и визг служанок – волна звуков наполнила двор, заглушая смутную тревогу джандара.
И все равно что-то было не так. На всякий случай Хазрет выставил двойную стражу, велев докладывать обо всем, что покажется подозрительным или просто странным. Потом распределил, кому где спать. Договорился о покупке припасов. До хрипоты поспорил с проводником о дальнейшем пути отряда. Выслушал конюха, который требовал завтра же перековать половину лошадей. Поругался с кузнецом, вздумавшим запрашивать полуторную плату за срочность. Устраивал на ночлег молодого ир-Дауда: тот очень расстроился, не найдя купальни.
На предложение позвать служанку, чтобы полила молодому господину на заднем дворе и потерла спину, Надир сверкнул глазами так, что Хазрет невольно усмехнулся в усы. А отрядный балагур Шемси, ухмыляясь, тут же подлил масла в огонь, сообщив, что вот почтенный целитель местными девчонками не побрезговал, спину ему тер такой степной цветочек, хоть сейчас в шахскую опочивальню. И до сих пор лекаря что-то нигде не видно… Болтуна Хазрет одернул – не дело позволять насмешки над высокородным! – только на каждый рот платок не накинешь. Предположения, где и что сейчас лекарь с девчонкой трут друг другу, посыпались со всех сторон. Надир закаменел лицом, процедил, что каждому – свое, и исчез в доме.