Страница 17 из 20
И здесь он, по всей видимости, не лукавил.
Впрочем, насекомых вскоре вывели. И прибывший вскоре за Кюстином Теофиль Готье писал: "Я признаюсь, что мой сон не потревожил ни один из тех агрессоров, чье мерзкое ползание превращает кровать путешественника в поле кровавой битвы".
А в 1864 году возникла "Новая гостиница". После чего ее старшая сестра сразу же получила прозвание "Старой". В "Новой гостинице" помимо номеров располагались сберкасса, буфет, булочная и превосходный трактир. Николай Щапов вспоминал: "В гостинице обедаем. Порции огромные, провинциальные; полторы-две порции хватает на четверых. Жирные борщ или солянка, неуклюжие большие котлеты".
Словом, все то, что нужно истинному богомольцу.
Рядом с крепостной стеной – торговые ряды, памятник начала позапрошлого столетия, несколько напоминающий московский ГУМ, построенный тогда же. Торговля здесь была в почете, процветала во все времена. Путеводитель сообщал: "В большие монастырские праздники, когда сюда стекаются тысячи народа, площадь принимает вполне ярмарочный характер. Тут появляются возы, нагруженные овощами, мукой, хлебным зерном, деревянной и глиняной посудой, железными изделиями и всякой крестьянской утварью, тут же открываются новые балаганы с красным деревенским товаром, чулками, лаптями, обувью, и вообще всем, чего требует неприхотливый крестьянский обиход; все это загромождает площадь, и торг ведется целый день в полном разгаре".
Доходило до курьезов. Вот, к примеру, любопытный документ, направленный книготорговцем С. Масалиным Сергиево-Посадскому начальству: "Переходят с место на место или раскладывая свой товар на земле; или же нося на себе, куда идет богомолец, и он (разносчик) туда же, или встречает его на каждом месте, предлагает ему своей товар, навязывая каждому. Не довольствуясь сим, они ходят по номерам меблированных комнат, а также и по трактирам и блинным, как зимой, так и летом".
Масалин, разумеется, был недоволен чрезмерной активностью своих конкурентов.
Даже здешняя железнодорожная станция – исторический памятник. Железная дорога, связавшая Москву и Сергиев Посад была открыта в 1862 году. Сам митрополит Филарет одобрил это начинание. "Сколько употреблено искусства, усилий и средств для того, чтобы вместо пяти ехать полтора часа".
Естественно, обогатились местные извозчики. Путеводитель сообщал: "У станции парные извощики, таксы на них не существует, и во время большого стечения народа они берут 60 коп. за тот конец до монастыря, который в обыкновенное время можно проехать за 20 коп.".
Впрочем, можно было при желании прогуляться: "От станции к монастырю идет мощеная дорога, она… спускается оврагом к мосту на Московскую улицу. По обеим сторонам оврага тянутся дома, а в самой его низине, под Красной горой, стоит часовня над колодцем Преподобного Сергия, окруженная сорным кустарником, в чаще которого течет загрязненный ручей – речка Кончура".
А впереди – лаврские купола.
Увы, не все здесь было благостно. Вот, к примеру, заявление Родиона Андреева, лаврского служащего: "Сего марта 24-го дня пополуночи в 12-м часу, шедши я из Лавры домой, нес свои сапоги взятые лаврской семинарии риторики у учеников для починки и, поравнявшись против питейного дома, называемого Залупиха, что в Кокуеве, увидел вышедших из оного Сергиевского посада цеховых голову Ивана Никитина Щербакова, Герасима Малютина и Михаила Загвоскина, которые, остановивши меня, проговаривали такие слова, что-де им велено таких людей ловить, которые производят мастерство, а потому и требовали чтоб я оные сапоги заложил во оном питейном дому и их поил вином. А как я им оных не дал, то они и начли у меня силою отнимать, почему и принужден я был от них бежать, из коих Щербаков и Малютин, догнавши меня у самого моего двора, стали держать, а Загвоскин начал меня бить палкою, которая имеется и теперь у меня, и они, конечно б, меня прибили до полусмерти, если б не сбежались на крик соседи".
Да, подобное случалось практически во всех российских городах, но здесь выглядело особенно дико.
Один из самых знаменитых жителей Посада – философ Василий Васильевич Розанов. Он перебрался сюда после революции, в надежде спрятаться от голода и прочих неприятностей, сопровождавших "новый быт". И поселился в домике по адресу улица Полевая, д. 1.
Непрактичность философа здесь достигла своего апогея. Сергей Дурылин вспоминал: "Однажды в холодную осень 1918 г., вижу, он, в плаще, худой, старый, тащится по грязи по базарной площади Посада. В обеих руках у него банки.
– Что это вы несете, В. В.?
– Я спасен, – был ответ. – Купил "Магги" на зиму для всего семейства. Будем сыты.
Обе банки были с кубиками сушеного бульона "Магги". Я с ужасом глядел на него. Он истратил на бульон все деньги, а "Магги" был никуда не годен – и вдобавок подделкой".
Василий Васильевич болел, голодал, терял в весе. Жаловался: "Творожка хочется, пирожка хочется". Иной раз признавался: "Сегодня сыт: а знаете, милого творожку я съел чуть, – не более раз 4-х за зиму. Хотя покупал, но – детям и жене. Они так жадно накидывались и поспешно съедали, что жаль было спросить: "Дайте и мне". А – ужасно хотелось".
Он все чаще приговаривал: "Безумно хочу сметаны!", "Безумно хочу щуки!", "Безумно хочется тепла!". С теплом тоже были проблемы. Зато уж если Розанов дорвется до него, всем становилось жутко. Дурылин вспоминал: "Василий Васильевич влезал в топящийся камин с ногами, с руками, с головой, с трясущейся сивой бороденкой. Делалось страшно: вот-вот загорится бороденка, и весь он, сухонькой, пахнущий махоркой, сгорит… А он, ежась от нестерпимого холода, заливаемый летейскими волнами, лез дальше и дальше в огонь.
– В. В., вы сгорите!
Приходилось хватать его за сюртучок, за что попало, тащить из огня…
– Безумно люблю камин! – отзывался он, подаваясь назад, с удивлением, что его тащат оттуда".
В отношении еды он не был столь эгоистичным: "Сегодня сыт: а знаете, милого творожку я съел чуть, – не более раз 4-х за зиму. Хотя покупал, но – детям и жене. Они так жадно накидывались и поспешно съедали, что жаль было спросить: "Дайте и мне". А – ужасно хотелось".
Погубила Розанова как раз страсть к теплу. В ледяной ноябрьский день 1918 года он отправился погреться в баню. На обратном пути голова закружилось, Василий Васильевич без сознания упал в сугроб, начал в нем замерзать. Случайные прохожие каким-то чудом его опознали, отнесли домой.
Приключение окончилось параличом всей левой части тела. Розанов лежал, укрытый горой теплого тряпья, тихонечко покуривал, иной раз приговаривал:
– Сметанки хочется. Каждому человеку в жизни хочется сметанки.
Его дочь вспоминала: "Последние дни я, 18-летняя, легко переносила его на руках, как малого ребенка. Он был тих, кроток".
Розанов скончался 23 января 1919 года. С исповедью, причастием, соборованием. Похоронен он был здесь же, в Сергиевом Посаде, в Черниговском скиту.
Жил здесь и Павел Александрович Флоренский. Он писал о своем обиталище: "Дом сейчас одно из необходимых условий достойного существования, не как имущество, а как психологическая почва для работы научной и для воспитания детей".
А работалось ему здесь вдохновенно: "Выйдешь безлунной ночью в сад. Потянутся в душу щупальца деревьев: трогают лицо, нет преград ничему, во все поры существа всасывается тайна мира. Мягкая, почти липкая тьма мажется по телу, по рукам, по лицу, по глазам и огустевает, словно осаждается на тебе, и ты – уж почти не ты, мир – почти не мир, но все – ты, и ты – все… В корнях бытия – единство, на вершинах – разъединение. Это единство особенно чувствуется, когда идешь по сельской дороге безлунною-беззвездную летнею ночью. Движешься – прорезываешь густую смолу, а расширившиеся, вросшие друг в друга вещи так и мажут по щекам, по лбу. Первооснова сущего открыла недра свои, и не знаешь, к чему нужна личность".