Эмма в ночи

Когда я услышала щелчок замка, у меня будто из-под ног ушла земля. В эту дверь мне приходилось входить и выходить тысячу раз – за спиной Эммы, чтобы найти Эмму, чтобы позвать Эмму. Когда створка медленно приоткрылась, каждое выражение, которое принимало ее лицо под влиянием настроения, погоды и возраста, встало у меня перед глазами немым предупреждением. Я чуть было не позвала сестру. Ее имя вертелось у меня на языке. Эмма. Мне очень хотелось упасть на колени, закрыть руками лицо и спрятаться за нее, как я часто делала в детстве. Мне казалось, что без нее я не смогу сделать того, что должна. Но потом увидела в проеме первую прядку маминых волос, лики Эммы исчезли, и на меня снизошел покой. Миссис Мартин куталась в шелковый халат. Шевелюра после беспокойного сна спуталась, под нижними веками застыла широкая полоска теней для глаз.

– Чем могу быть полезна? – задала она вопрос, сдобрив гору своего раздражения маленькой вершинкой вежливости.

Было воскресенье, шесть часов утра.

Она смотрела на меня, изучая лицо, глаза, тело. Я не думала, что так уж изменилась. Мой размер одежды остался тем же, что и раньше, – и брюк, и рубашек, даже бюстгальтера. Все те же светло-карие волосы, теперь спускающиеся ниже плеч. То же угловатое лицо и изогнутые дуги густых бровей. Глядя в зеркало, я по-прежнему видела себя. Но дело, надо полагать, в том и заключается, что мы меняемся настолько медленно, по чуть-чуть каждый день, что даже этого не замечаем. Подобно лягушке, которая сидит в воде до тех пор, пока вода не закипит и она не умрет.

Я не была готова к тому, что мама меня не узнает – за все эти годы такой вариант мне даже в голову не приходил.

– Это я, – прозвучал мой голос, – Касс.

Она ничего не сказала, но дернула головой, будто мои слова ударили ее в лицо.

– Касс?

Она присмотрелась внимательнее. Теперь ее взгляд в приступе неистовства метался с места на место, изучая меня с ног до головы. Прикрыв правой рукой рот, она неуверенно сделала шаг, пошатнулась и схватилась левой за дверной косяк.

– Касс!

Мне стоило большого труда удержаться на ногах, когда мама буквально обрушилась на меня, ощупывая мои ладони, предплечья, лицо, стараясь не упустить ни дюйма моей кожи.

Из ее груди вырвался утробный крик: «Ааааааа!»

Потом она завопила и позвала мистера Мартина.

К этой части представления я приготовилась и сделала то, что, по-моему мнению, должна была сделать – позволила ей испытывать те чувства, которые она сейчас испытывала, стоять передо мной и ничего не говорить. Вы, пожалуй, решите, что она пришла в исступление и возликовала, а сердце ее наполнилось радостью. Ничуть не бывало – миссис Мартин давно влезла в шкуру скорбящей матери, потерявшей дочерей, и теперь, когда я вернулась и этот образ устарел, ей придется мучительно искать какой-то другой.

– Джон! Джон!

Когда на втором этаже послышались шаги, из ее глаз хлынули слезы.

– Что, черт возьми, происходит? – крикнул мистер Мартин.

Ничего ему не ответив, мама взяла в ладони мое лицо, прижалась своим носом к моему и все тем же утробным голосом назвала меня по имени. «Кааааааас!»

Мистер Мартин спустился вниз в пижаме. С того момента, как я видела его в последний раз, он раздобрел и теперь выглядел даже старше, чем раньше. Надо было ожидать. Но в молодости мы смотрим на тех, кто переступил определенный возрастной рубеж, просто как на стариков и совершенно не испытываем потребности представлять, какими они станут через несколько лет. Он был очень высокий и весь какой-то темный: волосы, кожа, глаза. Я никогда не могла его до конца понять. Он был большой мастак скрывать свои чувства. А может, попросту испытывал в них недостаток. Разозлить его могло очень немногое. И еще меньше – рассмешить. Однако в тот день, надо полагать, я узрела на его лицо нечто доселе невиданное – полнейшее замешательство.

– Касс? Кассандра? Это ты?

Опять пошли объятия. Мистер Мартин позвонил в полицию. Потом попытался связаться с моим отцом, но безуспешно. Я услышала, что он оставил ему голосовое сообщение, сказав лишь, что дело чрезвычайно важное, и просил при первой же возможности перезвонить. На мой взгляд, не сообщать отцу никаких подробностей этой шокирующей новости через голосовую почту с его стороны было очень благоразумно. Это навело меня на мысль, что он совсем не изменился.

Они засыпали меня вполне ожидаемыми вопросами. Где я была? Что со мной произошло? А когда я им ничего не ответила, стали о чем-то шептаться между собой, думая, что я ничего не слышу. Пришли к выводу, что я нахожусь в состоянии шока. Мистер Мартин сказал, что они будут спрашивать меня, пока не добьются ответов. Мама согласилась.

– Касс, скажи нам, что с тобой случилось!

Я опять оставила их вопрос без внимания и вместо этого закричала:

– Нужно обратиться в полицию! Они должны найти Эмму! Они должны ее найти!

Время застыло будто навсегда, хотя на самом деле прошло только восемь секунд. Мистер Мартин бросил взгляд на маму. Она к тому времени уже успокоилась и стала гладить меня по голове, будто я была хрупкой куклой, которую ей не хотелось разбить – и которая не должна была ни двигаться, ни говорить.

– Хорошо-хорошо, маленькая моя. Ты, главное, не переживай.

Мама перестала задавать мне вопросы, но у меня по-прежнему дрожали руки. Я сказала, что мне холодно, что я хочу есть и валюсь с ног от усталости. Она предложила мне принять горячий душ, приготовила поесть, уложила в постель, а сама прилегла рядом. Притворяясь спящей, я тайком вдыхала исходивший от ее шеи аромат духов «Шанель № 5».

Когда показались машины, мистер Мартин спустился вниз. И обратно не поднялся. Поскольку из окна маминой комнаты хорошо просматривается конец подъездной дорожки, я видела каждый автомобиль, сворачивавший к нашему дому. Первой прибыла полиция штата на трех внедорожниках с опознавательными знаками и мигалками. Вслед за ними на «неотложке» явились врачи «Скорой помощи». Появления других специалистов, приехавших на разномастных транспортных средствах, пришлось ждать сорок минут. Среди них, вероятно, были и агенты ФБР. Наверное, криминалисты. Ну и, как водится, психолог.

Какие-то люди взяли образцы моей кожи и ногтей. Вычесали мои волосы и обнаружили в них немного крови. Проверили сердце, пощупали пульс и задали несколько вопросов – убедиться, что у меня все в порядке с головой. Потом мы подождали других, которые стали спрашивать о том, где я была и где сейчас Эмма.

В последний раз я лежала в маминой постели маленькой девочкой, задолго до их с папой развода. Нет, нам это не запрещалось. Просто узнав о сексе, мы с Эммой стали обходить ее стороной. Родительская постель была тем местом, где они «делали это», и казалась нам отвратительной. Мы часто говорили на данную тему, когда играли в кукол Барби.

Они раздеваются, и папа запихивает ей внутрь свое достоинство.

Подобные вещи Эмма произносила совершенно беззаботно, будто ее это совершенно не касалось. Но я чувствовала, что она злится, и потому, что знала ее, и по выбранным ею словам.

Она снимала с Кена и Барби одежду, а потом приставляла друг к другу их бесполые промежности. Кен располагался наверху. Эмма издавала охи да ахи.

Вот чем они занимаются в постели. Я никогда туда больше не лягу.

Правду о сексе Эмма узнала от нашего единокровного брата Уитта Таннера. Ей тогда было одиннадцать. Мне девять. Уитту шестнадцать. Эмма вернулась из школы расстроенная. Обычно мы ездили на автобусе, не прося маму забирать нас на машине, потому что ей не нравилось, когда кто-то тревожил ее сон. Иногда шли пешком. Мы учились в частной школе, все классы там занимались в одном и том же здании, и Эмма всегда разрешала мне идти с ней домой, хотя я ей и досаждала. Во время этих прогулок она и рассказывала мне о том, что узнавала. В основном ее сведения касались мальчиков. Но в тот момент сестра всю дорогу молчала, веля «заткнуть пасть» каждый раз, когда я пыталась с ней поговорить. А когда мы вошли в дом, побежала к себе в комнату и с силой хлопнула дверью.