Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 31 из 41

Жена разглядывала Мокрица очень внимательно, словно проверяя, все ли части тела остались на своих законных местах, а врач ухватил его за руку и громогласно воскликнул:

– Кто-то там тебя бережет, господин фон Липвиг. Как чувствуешь себя? Как твой лечащий врач обязан заметить, что выскакивать на рельсы перед движущимся составом медицинские работники не рекомендуют, чего нельзя сказать об идиотски неосмотрительных проявлениях личного мужества, за что мы все тебе и аплодируем!

Доктор Газон осмотрел Мокрица и спросил:

– Ты сам-то помнишь, что произошло, а, господин фон Липвиг? Ну-ка, давай вставай, посмотрим, можешь ли ты ходить.

Мокриц выяснил, что ходить может, и сильно пожалел об этом. Все тело как будто было одним сплошным синяком, но медсестры помогли пациенту удержаться на ногах и не спеша довели до соседней палаты, за дверью которой, помимо громкого шума, обнаружились две семьи. Они состояли из маленьких детей и заплаканных родителей. Разрозненные фрагменты прошлого в памяти Мокрица с хрустом встали на место и стали разрастаться в одно чудовищное воспоминание; он снова ощутил дыхание просвистевшего над ним паровоза и тяжесть двух малышей, по одному в каждой подмышке. Да нет же, не могло этого произойти на самом деле… или могло?

Но плач и крики вокруг говорили об обратном. Женщины лезли с поцелуями и совали ему деток, чтобы и они сделали то же самое, а мужья в то же время наперебой жали Мокрицу руки. Недоумение клубилось в нем, как паровозный дым, а Дора Гая стояла рядом, украдкой улыбаясь той особенной улыбкой, какая знакома только мужьям.

Эта улыбка не сходила с лица Доры Гаи и когда им удалось наконец вырваться из кольца счастливых родителей и липких детей.

– Не ты ли однажды сказал, дорогой мой, что жизнь, лишенная риска, не стоит того, чтобы жить?

Мокриц потрепал ее по руке:

– Ну, Шпилька, женился же я на тебе, не так ли?

– Ты просто не мог сдержаться, да? Это точно какой-то наркотик. Ты не успокоишься, пока кто-нибудь не покусится на твою жизнь или пока ты сам не окажешься в эпицентре катастрофы, от которой, конечно, славный Мокриц фон Липвиг спасется в самый последний момент. Это какая-то болезнь? Что-то врожденное?

Мокриц сделал жалобное лицо, как умеют только мужья и щенки.

– Хочешь, чтобы я перестал? – спросил он. – Если хочешь, я перестану.

Повисла пауза, но потом Дора Гая сказала:

– Вот гаденыш, как же я могу тебе что-то запретить? Если ты успокоишься, ты уже не будешь Мокрицем фон Липвигом!

Он собрался возразить, но в этот момент распахнулась дверь и ворвалась пресса: Вильям де Словв, главный редактор «Правды», в сопровождении проводника поезда и вездесущего иконографиста Отто Шрика.

А поскольку Мокриц до самого смертного дня не перестанет быть Мокрицем фон Липвигом, он улыбнулся перед объективом.

Мокриц напомнил себе, что все только начинается. И продолжение не заставит себя долго ждать. Но ничего, ему было не впервой танцевать эту кадриль, так что он изображал стойкого оловянного солдатика и улыбался господину де Словву, который прямо с порога сказал:

– Похоже, ты снова стал героем, господин фон Липвиг. Машинист и кочегар в один голос утверждают, что ты подбежал раньше, чем они успели дернуть тормозной рычаг, подхватил детей и в самый последний момент сумел занять безопасное положение. Самым безопасным в данный момент оказалось распластаться прямо под вашей Железной Ласточкой. Сущее чудо, что ты оказался поблизости, не правда ли?

Ну вот и снова в пляс.

– Никаких чудес. Мы стараемся ни на минуту не оставлять посетителей без присмотра. Дети гуляли за пределами участка и, строго говоря, находились в этот момент под ответственностью своих родителей, но мы в ближайшее время поставим ограждения вдоль всей линии. Нужно понимать, что к нам стекается слишком много людей. Оригинальное сочетание живого пара и скорости притягивает их как магнит.

– Очень опасная новинка, господин фон Липвиг, ты не находишь?

– Как же, господин де Словв, все старое когда-то было новым, и, пока не было как следует изучено, тоже таило неизвестность и опасность. Но так же верно, как то, что ночь сменяет день, рано или поздно все новое становится частью жизни. Поверь мне, то же произойдет и с железной дорогой.

Мокриц не сводил глаз с журналиста, который тщательно записывал его слова, и успел подготовиться к следующему вопросу:

– Столатские равнины полнятся жалобами старшего поколения. Старики боятся шума и скорости, а еще поезда приносят с собой дым и копоть… Наверняка все это представляет опасность для нашего славного города.

Мокриц одарил его улыбкой, думая про себя: ну вот, опять.

– Место, которое ты изволишь называть «нашим славным городом», сплошь состоит из дыма и копоти и много чего еще в придачу. Испытания Железной Ласточки никого не оставили равнодушным. Все отмечают ее способность быстро и безопасно перевозить тяжелые грузы. И не будем забывать, что в отношении определенных товаров скорость является первостепенным фактором: взять хотя бы посылки с нашего Почтамта или вашу газету. Никто не хочет получать новости с запозданием, а благодаря железной дороге столатские жители получат утреннюю «Правду» к завтраку. А что до страхов старшего поколения… Что ж, одна старушка недавно сказала мне, что нам стоило дождаться, пока все старики поумирают, и только потом открывать железную дорогу. Согласись, в этом случае ждать нам пришлось бы очень долго!

Увидев, что губы журналиста тронула улыбка, Мокриц понял, что добился своего.

– Люди нередко говорят, что, мол, старики не поймут, когда на самом деле это они сами не хотят понимать или принимать новое. А вот старики как раз бывают рисковыми ребятами и очень этим гордятся. – Здесь для пущего эффекта Мокриц заговорил серьезно. – К сожалению, работа прототипа не может гарантировать стопроцентную безопасность. Непросто добиться безопасности, когда еще не знаешь, в чем опасность. Это понятно? Но я ни секунды не сомневаюсь, что однажды поезд спасет еще много, много жизней. Я даже обещаю это.

Как только пресса удовлетворилась полученным интервью и портретом героя дня, а доктор Газон получил свой чек, Мокриц попрощался с Дорой Гаей и поймал кеб. Добравшись на нем до участка, он без стука ворвался в кабинет Гарри Короля.

– Там должны были дежурить люди, Гарри! – закричал Мокриц, стуча кулаком по столу. – Если у тебя осталась хоть капля здравого смысла, поставь нормальную охрану по всей дороге в окрестностях своих владений, чтобы посетители не оставались без присмотра, когда ходит поезд! В этот раз я вытащил твои каштаны из огня, – не унимался он. – Но, Гарри! Два детских трупа на первой полосе – и железные дороги закончились бы, не успев начаться! Витинари бы вмиг прикрыл нашу лавочку, не сомневайся. Ты знаешь, как патриций не доверяет механике, и едва ли он нанесет урон собственной репутации, если велит Дику Кексу спрятать свои игрушки обратно в коробку. Да, было бы обидно, но люди не должны гибнуть из-за какой-то машины!

Мокриц перевел дыхание. Он задыхался и сопел, а у сэра Гарри, который не проронил ни звука за всю его тираду, побагровело лицо.

В наступившей тишине Мокрицу послышалось любопытное шипение, похожее на то, что испускала Железная Ласточка, когда расслаблялась после тяжелого трудового дня. Пожалуй, его можно было описать как железное мурлыканье, но в следующее мгновение звук стих, и Мокриц усомнился, что вообще его слышал.

Гарри смерил Мокрица взглядом и серьезно спросил:

– Говорят, ты прыгнул прямо под поезд с двумя мальчишками в охапку. Это так?

– Если честно, понятия не имею. Я увидел детей, они положили головы на рельсы и прислушивались. Они просто играли, и я отчетливо помню, как подумал: «Вот черт!» Потом что-то ударило меня по голове сбоку, и больше я ничего не помню, пока не очнулся в палате в больнице леди Сибиллы, вот и вся история. Я могу соврать ради развлечения, рекламы, банального соперничества, личной выгоды и всеобщей радости, но сейчас я говорю правду.