Страница 20 из 23
Сразу же после Линдси нас ожидала запланированная дата казни Хораса Данкинса. Опять же мы пытались помочь чем могли, хотя времени было в обрез, а надежды мало. Данкинс страдал интеллектуальными расстройствами{35}, и судья во время слушания выяснил, что он был «умственно отсталым», основываясь на его школьной успеваемости и предварительном обследовании. За считаные месяцы до того, как была запланирована казнь Данкинса, Верховный суд поддержал практику казни «умственно отсталых». Спустя тринадцать лет{36} в деле «Аткинс против Вирджинии» Верховный суд признал, что казнь людей с интеллектуальными расстройствами – наказание жестокое и необычное и запретил эту практику как неконституционную. Для многих осужденных инвалидов вроде Хораса Данкинса этот запрет был принят слишком поздно.
Родственники Данкинса часто звонили нам, пытаясь выяснить, что еще можно сделать, когда до казни осталось всего несколько дней. Но вариантов было очень мало. Когда стало ясно, что нет никаких способов воспрепятствовать казни, родственники обратили все внимание на то, что станется с телом Данкинса после смерти. Похоже, их особенно заботила задача по религиозным соображениям не позволить штату провести вскрытие. Дата казни настала, и Хорас Данкинс был убит в ходе халтурно проведенной казни, о которой сообщили все национальные газеты. Служащие тюрьмы неправильно прикрепили электроды к стулу, поэтому Данкинс получил только частичный разряд, когда электрический стул был включен. Через несколько минут мучений стул выключили, но Данкинс был все еще жив: без сознания, но дышал. Чиновники выждали несколько минут, «чтобы тело остыло», и только после этого поняли, что электроды подключили неправильно. Их поправили, снова пропустили разряд, и на сей раз он сработал. Данкинса убили{37}. После этой казни, осуществленной столь же жестоко, сколь и халатно, власти штата провели вскрытие – вопреки неоднократным просьбам родственников этого не делать.
После казни отец Данкинса позвонил мне в отчаянии. Он сказал:
– Пусть они забрали его жизнь, хоть он и не получил справедливого суда и не заслужил подобного, но у них не было никакого права лезть в его тело и душу! Мы хотим подать против них иск.
Мне хотелось бы сказать что-то утешительное, вроде «не волнуйтесь». Но это значило бы требовать от человека слишком многого.
Мы оказали некоторую помощь волонтеру-адвокату, который вел это дело, и иск был подан, хоть и без особой надежды на положительное решение. Кое у кого взяли показания под присягой, но никакого решения о смягчении приговоров вынесено не было. Этот гражданский иск не сумел даже притормозить штат Алабама, который продолжал активно назначать все новые даты казней.
Мы переезжали в новый офис в Монтгомери в мрачной тени, отброшенной этими двумя казнями. Обитатели тюрьмы смертников были как никогда взволнованы и возбуждены. Когда в июле Герберт Ричардсон получил известие о том, что его казнь назначена на 18 августа, он позвонил мне из тюрьмы за мой счет.
– Мистер Стивенсон, это Герберт Ричардсон, и я только что получил уведомление о том, что штат планирует казнить меня 18 августа. Мне нужна ваша помощь. Вы не можете отказать! Я знаю, вы помогаете некоторым парням, и вы открываете свой офис, так что, пожалуйста, помогите мне.
Я ответил:
– Мне очень печально слышать о том, что назначена дата вашей казни. Нынешнее лето выдалось на редкость тяжелым. Что говорит ваш адвокат-волонтер?
Я еще не придумал наилучшего способа говорить с осужденными о том, как следует реагировать на сообщение о назначенной дате казни. Мне хотелось бы сказать что-то утешительное, вроде «не волнуйтесь». Но это, конечно, значило бы требовать от человека слишком многого: весть о запланированной казни была чем угодно, только не надуманным поводом для беспокойства. «Мне жаль» – это тоже были не те слова, но ничего лучшего я придумать не мог.
– У меня нет адвоката-волонтера, мистер Стивенсон. У меня вообще никого нет! Мой адвокат-волонтер сказал, что больше ничего не может для меня сделать, больше года назад. Мне нужна ваша помощь.
У нас в офисе до сих пор не было ни компьютеров, ни юридических справочников, а штат до сих пор не был укомплектован другими адвокатами. Поначалу я взял на работу бывшего однокашника по Гарвардской юридической школе, который согласился стать нашим постоянным работником и переехать в Алабаму из Бостона, где прежде жил. Я был в восторге от того, что у меня появится помощник. Он пробыл в Монтгомери пару дней, после чего мне пришлось отправиться в поездку для сбора средств. Когда я вернулся, его уже и след простыл. Он оставил письмо с объяснениями, что не представлял, насколько трудно ему будет жить в Алабаме. Он проработал меньше недели.
Попытки приостановить казнь означали бы непрерывную работу по восемнадцать часов в день в течение месяца в отчаянных попытках получить от суда распоряжение. Мы могли бы добиться этого, только бросив все остальное и сосредоточив усилия, и все равно было крайне маловероятно, что мы преуспеем. Я судорожно пытался придумать, чем заполнить возникшую паузу, а Ричардсон продолжил:
– Мистер Стивенсон, у меня есть тридцать дней. Пожалуйста, скажите, что вы мне поможете.
Я не знал, что можно сказать на это, кроме правды:
– Мистер Ричардсон, мне очень жаль, но у меня нет ни справочников, ни сотрудников, ни компьютеров – ничего, что позволило нам бы сейчас брать новые дела. Я еще даже не нанял адвокатов. Я пытаюсь решать вопросы…
– Но у меня назначена дата казни! Вы должны представлять меня! Какой смысл во всем остальном, если вы не собираетесь помогать таким, как я? – Я слышал, как он нервно задышал в трубку. – Они убьют меня! – выдохнул он наконец.
– Я понимаю, что́ вы говорите, и пытаюсь сообразить, как вам помочь. Просто мы настолько перегружены… – Я не знал, что сказать, и между нами повисло долгое молчание. Я слышал, как мой собеседник тяжело дышит в трубку, и мог только догадываться, насколько он должен быть расстроен. Я молчал, внутренне собираясь с силами, готовый услышать от него гневные или резкие слова, проглотить его вполне понятную ярость. Но в трубке внезапно стало тихо. Он отключился.
Этот звонок выбил меня из колеи на весь день, и ночью я не сомкнул глаз. Меня преследовали воспоминания о собственных бюрократических возражениях; а в ответ – его отчаяние и молчание…
На следующий день он, к моему облегчению, позвонил снова.
– Мистер Стивенсон, прошу прощения, но вам придется представлять меня. Мне не нужно, чтобы вы говорили, что не можете остановить казнь; мне не нужно, чтобы вы говорили, что не можете получить отсрочку. Но у меня осталось двадцать девять дней, и я не думаю, что проживу эти дни, если у меня не будет вообще никакой надежды. Просто скажите, что вы что-нибудь сделаете, и дайте мне какую-никакую надежду.
Я никак не мог сказать ему «нет», поэтому сказал «да».
– Я не уверен, что мы сможем что-то сделать, чтобы предотвратить казнь, учитывая положение вещей, – мрачно ответил я ему. – Но мы попытаемся.
– Если бы вы смогли сделать что-нибудь, хоть что-нибудь… ну я был бы очень благодарен.
Одна из наименее часто обсуждаемых послевоенных проблем – то, насколько часто ветераны привозят с собой травмы и по возвращении в общество оказываются за решеткой.
Герберт Ричардсон был ветераном войны во Вьетнаме. Кошмарные военные переживания оставили на нем травмы и шрамы на всю жизнь. Он пошел служить в армию в 1964 г., в восемнадцать лет, в период, когда Америка активно участвовала в сражениях. Молодой солдат получил назначение в 11-ю авиационную группу, 1-ю аэромобильную дивизию, и был откомандирован в лагерь Рэдклифф в Анкхе во Вьетнаме. Этот лагерь располагался рядом с Плейку, территорией, где в середине 1960-х шли особенно тяжелые бои. Герберт участвовал в смертельно опасных боевых операциях, в ходе которых на его глазах гибли или были серьезно ранены друзья. Во время одного задания весь его взвод был уничтожен, попав в засаду, а он сам был тяжело ранен. Герберт пришел в сознание, залитый кровью товарищей, дезориентированный и не способный шевельнуться. Вскоре после этого он пережил серьезный нервный срыв. Страдая от сильнейших головных болей, молодой солдат пытался покончить с собой. Несмотря на неоднократные рекомендации командования пройти психиатрическую экспертизу, Ричардсон оставался в действующих войсках еще семь месяцев, прежде чем его «слезливые истерики» и «некоммуникабельность и уход в себя» привели к почетной отставке в декабре 1966 года. Неудивительно, что свою травму он привез домой, в Бруклин, вместе с кошмарными снами и оглушительными приступами головной боли. Временами он выбегал из дома с криками «нападение!». Герберт женился, у него родились дети, но посттравматическое стрессовое расстройство продолжало лишать его способности управлять своим поведением. В результате он оказался в госпитале для ветеранов в Нью-Йорке, где медленно и трудно оправлялся от острых головных болей, связанных с полученными ранениями.
35
«Данкинс страдал интеллектуальными расстройствами…» See Penry v. Lynaugh, 492 U.S. 302 (1989).
36
«Спустя тринадцать лет…» Atkins v. Virginia, 536 U.S. 304 (2002). Решение по этому делу объясняет, что был достигнут национальный консенсус против казни психически больных людей, когда законодательные собрания штатов приняли новые законы, ограничивающие эту практику, после «дела Пенри».
37
«Данкинса убили…» Peter Applebome, “2 Electric Jolts in Alabama Execution,” New York Times (July 15, 1989), URL: www.nytimes.com/1989/07/15/us/2-electric-jolts-in-alabama-execution.html, дата обращения 30 апреля 2014; см. также “Two Attempts at Execution Kill Dunkins,” Gadsden Times (July 14, 1989), URL: http://news.google.com/newspapers?id=02cfAAAAIBAJ&sjid=3NQEAAAAIBAJ&pg=3122%2C1675665, дата обращения 30 апреля 2014.