Страница 1 из 7

Лирика

Окуджава Булат Шалвович

Булат Окуджава

Лирика

Берегите нас, поэтов, берегите нас…

Берегите нас, поэтов, берегите нас.

Остаются век, полвека, год, неделя, час,

три минуты, две минуты, вовсе ничего…

Берегите нас и чтобы – все за одного.

Берегите нас с грехами, с радостью и без.

Где-то, юный и прекрасный, ходит наш Дантес.

Он минувшие проклятья не успел забыть,

но велит ему призванье пулю в ствол забить.

Где-то плачет наш Мартынов – поминает кровь:

он уже убил однажды, он не хочет вновь,

но судьба его такая, и свинец отлит,

и двадцатое столетье так ему велит.

Берегите нас, поэтов, от дурацких рук,

от поспешных приговоров, от слепых подруг.

Берегите нас, покуда можно уберечь,

только так не берегите, чтоб костьми нам лечь,

только так не берегите, как борзых псари,

только так не берегите, как псарей цари…

Будут вам стихи и песни, и еще не раз.

Только вы нас берегите, берегите нас.

Сентиментальный марш

Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет,

когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведет.

Надежда, я останусь цел: не для меня земля сырая,

а для меня твои тревоги и добрый мир твоих забот.

Но если целый век пройдет, и ты надеяться устанешь,

Надежда, если надо мною смерть распахнет свои крыла,

ты прикажи, пускай тогда трубач израненный привстанет,

чтобы последняя граната меня прикончить несмогла.

Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,

какое б новое сраженье ни покачнуло шар земной,

я всё равно паду на той, на той единственной гражданской,

и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надомной.

Неистов и упрям гори, огонь, гори…

Ю. Нагибину

Неистов и упрям

гори, огонь, гори.

На смену декабрям

приходят январи.

Нам всё дано сполна:

и горести и смех,

одна на всех луна,

весна одна на всех.

Прожить лета б дотла,

а там пускай ведут

за все твои дела

на самый страшный суд.

Пусть оправданья нет

и даже век спустя…

Семь бед – один ответ,

один ответ – пустяк.

Неистов и упрям

гори, огонь, гори.

На смену декабрям

Приходят январи.

На Тверском бульваре

вы не раз бывали,

но не было, чтоб места не хватило

на той скамье зеленой,

на перенаселенной,

как будто коммунальная квартира.

Та зеленая скамья,

я признаюсь без вранья,

даже в стужу согревала непутевого меня.

А с той скамьи зеленой,

с перенаселенной,

случается, и при любой погоде

одни уходят парами

дорожками бульварными,

другие в одиночестве уходят.

Та зеленая скамья,

я признаюсь без вранья,

для одних недолгий берег, для других дымок жилья.

Песенка о Леньке Королеве

Б. Федорову

Во дворе, где каждый вечер всё играла радиола,

где пары танцевали, пыля,

ребята уважали очень Леньку Королева

и присвоили ему званье короля.

Был Король, как король, всемогущ. И если другу

станет худо и вообще не повезет,

он протянет ему свою царственную руку,

свою верную руку, – и спасет.

Но однажды, когда «мессершмитты», как вороны,

разорвали на рассвете тишину,

наш Король, как король, он кепчонку, как корону,

набекрень, и пошел на войну.

Вновь играет радиола, снова солнце в зените,

да некому оплакать его жизнь,

потому что тот Король был один (уж извините),

королевой не успел обзавестись.

Но куда бы я ни шел, пусть какая ни забота

(по делам или так, погулять),

всё мне чудится, что вот за ближайшим поворотом

Короля повстречаю опять.

Потому что на войне, хоть и правда стреляют,

не для Леньки сырая земля.

Потому что (виноват), ноя Москвы не представляю

без такого, как он, короля.

Голубой шарик

Девочка плачет: шарик улетел.

Ее утешают, а шарик летит.

Девушка плачет: жениха всё нет.

Ее утешают, а шарик летит.

Женщина плачет: муж ушел к другой.

Ее утешают, а шарик летит.

Плачет старушка: мало пожила…

А шарик вернулся, а он голубой.

Не бродяги, не пропойцы…

Не бродяги, не пропойцы,

за столом семи морей

вы пропойте, вы пропойте

славу женщине моей!

Вы в глаза ее взгляните,

как в спасение свое,

вы сравните, вы сравните

с близким берегом ее.

Мы земных земней. И вовсе

к черту сказки о богах!

Просто мы на крыльях носим

то, что носят на руках.

Просто нужно очень верить

этим синим маякам,

и тогда нежданный берег

из тумана выйдет к вам.

Полночный троллейбус

Когда мне невмочь пересилить беду,

когда подступает отчаянье,

я в синий троллейбус сажусь на ходу,

в последний,

случайный.

Полночный троллейбус, по улице мчи,

верши по бульварам круженье,

чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи

крушенье,

крушенье.

Полночный троллейбус, мне дверь отвори!

Я знаю, как в зябкую полночь

твои пассажиры – матросы твои —

приходят

на помощь.

Я с ними не раз уходил от беды,

я к ним прикасался плечами…

Как много, представьте себе, доброты

в молчанье,

в молчанье.

Полночный троллейбус плывет по Москве,

Москва, как река, затухает,

и боль, что скворчонком стучала в виске,

стихает,

стихает.

Московский муравей

Не тридцать лет, а триста лет иду, представьте вы,

по этим древним площадям, по голубым торцам.

Мой город носит высший чин и звание Москвы,

но он навстречу всем гостям всегда выходит сам.

Иду по улицам его в рассветной тишине,

бегу по улочкам кривым (простите, города)…

Но я – московский муравей, и нет покоя мне —

так было триста лет назад и будет так всегда.

Ах, этот город, он такой, похожий на меня:

то грустен он, то весел он, но он всегда высок…

Что там за девочка в руке несет кусочек дня,

как будто завтрак в узелке мне, муравью, несет?

А мы швейцару: «Отворите двери!..»

А мы швейцару: «Отворите двери!