Страница 8 из 15
С господином Янсеном мы встретились, как и договаривались. Он к беседе подготовился. На меня обрушился сокрушительный поток тяжелых обвинений на небезупречном немецком. Он показал мне фотографию. На ней был изображен берег реки неподалеку от города, покрытый множеством трупов. «Это сделали немцы! Они расстреляли там мирных крестьян! 60 убитых!» В ответ на дальнейшие расспросы я узнал, что расстрелянные были эстонскими максималистами, которых подозревали в связях с большевиками. Я принял длинный список арестованных и записал все данные к нему пояснения. Более всего задел меня приговор 12 членам распущенного германскими военными властями ландтага, Маапяэва[46], осужденным на 15 лет тюрьмы за то, что они вопреки запрету собрались на заседание. У меня вовсе не было намерения пытаться восстановить уже сломанную систему. Я знал также, что у этой системы есть и немалые заслуги, ведь она смогла быть бесспорно полезной в этой стране. И все же я устыдился и долго не мог смотреть эстонцам в глаза. Теперь я знал, что если между нами нет никакой дружбы, то вина в этом не только латышей и эстонцев.
Политические устремления этого эстонца-социалиста были направлены на воссоединение с Россией. Он не особенно высоко ставил эстонскую независимость. «Мы – слишком маленький народ и живем в слишком важной с военной и торгово-географической точек зрения стране, чтобы иметь возможность на чем-то основывать нашу независимость», – говорил господин Янсен. Он отказывался и от союза Литва – Курляндия – Лифляндия – Эстляндия: «Между эстонцами и латышами никакой союз невозможен». В отличие от латышских социалистов, он был незнаком с ситуацией в германской социал-демократии, а потому полностью оставался в русской системе координат и представлял себя как «минималиста»[47], хотя и не безоговорочно отрицал большевистское господство в Эстляндии.
Вечером он привел меня в дом господина Лухта[48], совершенно отъявленного мерзавца, чья ненависть к немцам, хотя она и скрывалась под маской благонамеренного мещанина, вызывала у меня раздражение. Мы просидели несколько часов в полной темноте из-за опасений быть обнаруженными и арестованными. По ходу продолжительной беседы, в ходе которой я был лишь слушателем, ничего – кроме жалоб и рассказов о делах арестованных – достигнуто не было. Дорога домой проходила через заброшенные дворы и сады, так как господин Янсен был весьма озабочен тем, чтобы остаться на свободе. Когда же я с ним прощался, он еще раз высказал свои опасения насчет того, что его, вполне возможно, попросту расстреляют. Я успокоил его и на всякий случай дал ему свою карточку и мой адрес на ближайшие дни, чтобы он смог известить меня, если с ним действительно что-то стрясется. Его никто не тронул. Я поспешил на станцию, чтобы ехать дальше, в Ревель.
Для меня специально оставили мягкое купе, так что я сел в вагон и закрылся у себя. Поезд долго стоял – так что я расположился поспать. Но тут в дверь постучали. «А стучат безо всяких церемоний!» – подумалось мне, но я хотел поспать без вшей. Там стучали, угрожали – я оставался невозмутим, ведь у меня не было никакого желания делиться местом с каким-нибудь завшивевшим жителем Востока[49]. И тут я услышал, как кто-то сказал кондуктору по-немецки: «Я сейчас еду из Брюсселя и в пути уже третью ночь». Тогда я открыл. Вошел господин, извинился за вторжение и представился: «Доктор Рорбах». «Ах, да если бы я знал!» – теперь уже извинился и я. Это был Пауль Рорбах, знаменитый писатель и специалист по международной политике[50]. Он ехал из Брюсселя[51], имея миссию в Ревеле. Мы оба очень устали и потому отложили беседу до утра. Ночь показалась нам долгой из-за холода, но в конце концов над широкой заснеженной равниной забрезжил бледно-розовый новый день. Немного хлеба, чуть рома, сигарета – и вот машина уже на ходу.
Доктор Рорбах был удручен развитием событий. Мы говорили о необходимости заключения перемирия. Кто же теперь будет ее отрицать? В Брюсселе и Лилле полным-полно дезертиров. А теперь еще и дома! Я услышал цифры, которые мог бы счесть сказочными[52]. Как следует относиться к Вильсону[53]? То ли он скрытный, законченный негодяй или действительно человек чести, которым хочет казаться? Теперь же было, в принципе, неважно; с того дня, когда утихнут пушки и будет положен конец войне, он всем остальным будет уже не нужен. Тогда он сможет взять в золотую рамочку как ценную реликвию свои «14 пунктов» – а остальным уже не придется принимать их во внимание, они будут наслаждаться победой. Таково было мнение Рорбаха[54].
А здесь, на севере? Слишком поздно – и слишком много глупостей сделано: теперь уже, судя по всему, ничего не спасти. Я с такими взглядами спорил. Да, положение на морях потеряно, дорога на Запад закрыта, однако здесь путь следует оставить свободным – это наш проход в мир![55]
К обеду мы прибыли в Ревель. Отдохнув несколько часов, я отправился через весь город в порт. На рейде стояла на якоре пара пароходов водоизмещением в 3 тысячи тонн. Приехала военная машина, которая должна была доставить меня к капитану округа, ожидавшего меня к кофе. Я отказался и обещал быть к вечеру. Между тем быстро стемнело, а потому мне оказалось непросто отыскать свое доверенное лицо. Им был чиновник юстиции Кестер, жившей на Форштадтской улице. Когда я добрался туда, было уже совсем темно. Единственным источником света на всю округу была отсвечивающая красным пивная. Ломая спички, я пытался разглядеть номера домов на дверях. Когда же я наконец нашел нужный мне, дверь оказалась запертой. Я постучал. Из глубины донесся отдаленный шорох. Затем все вновь стихло. Я продолжал стучать. Изнутри явно прислушивались, опять-таки из страха быть арестованными. После изрядной проверки моего терпения на прочность и долгого стука в окне появилось существо мужского пола, разговаривавшее женским голосом. Я отвечал, что я – германский социал-демократ и желаю переговорить с Кестером. Затем дверь отворили, а я в темноте стал на ощупь протискиваться вперед и вверх, ориентируясь на указания голосом. Наверху я оказался в темной комнате и стал ждать. Спустя продолжительное время пришло какое-то создание женского пола с маленькой лампочкой, поставило ее на столик передо мной так, что свет бил прямо мне в лицо. Когда же оно удалилось, дверь осталась приоткрытой на ширину ладони, и когда я стал вглядываться в этот просвет, то заметил там, за дверью, какого-то мужчину. Тогда я встал, открыл дверь и заявил: «Если вы – советник юстиции Кестер, оставьте в конце концов эти излишние церемонии. Я приехал из Германии; меня направил к вам господин Янсен из Дерпта». Это был Кестер. Он вошел, поприветствовал меня и извинился за всю эту шпионскую романтику, оправдываясь серьезной опасностью и необходимой поэтому осторожностью.
Мы прошли в заднюю комнату, где ненадолго остались одни, и я разъяснил ему цели моего визита. Он попросил разрешения привлечь к переговорам остальных «товарищей из исполнительного комитета». Меня это устраивало. Тогда он что-то крикнул в проход, и из-за двери тут же явились несколько человек, которые до этого скрывались в соседней комнате. Я попал как раз на заседание исполнительного комитета, которому очень помешал мой настойчивый стук в дверь, так что все уже готовились бежать. Относительно последовавшей беседы я могу судить только по памяти, ведь те заметки, что я сделал тем же вечером и переслал на следующий день, до цели не дошли и были утрачены. Для начала следует отметить, что и здесь были настроены прорусски. На передний план выдвигались куда более проблемы социальной, нежели национальной борьбы. Ненависть к немцам также объяснялась с социальной точки зрения: против старого господствующего слоя, состоявшего из немцев-помещиков, – по традиции, а против Германской империи – так как она, будучи страной-оккупантом, вместо декретированного еще до ее вторжения 8-часового рабочего дня ввела 10-часовой, а также издала запрет на проведение забастовок.
46
А. Винниг в оригинале попытался передать этот эстонский термин (Maapāev) транслитерацией, но не слишком точно.
47
Имеется в виду представление себя в качестве меньшевика (что, впрочем, в условиях осени 1918 г. вовсе не означало четкую партийную привязку).
48
Вероятно, речь идет о Генрихе Иоганне Лухте (эст. Heinrich Joha
49
В военное время для таких опасений были все основания безотносительно этнической принадлежности соседа, однако германская пропаганда сделала все, чтобы выставить источником вшей исключительно жителей Российской империи, хотя вшей было предостаточно на любых фронтах и у всех народов.
50
Пауль Рорбах (нем. Paul Rohrbach, 1869–1956) был балтийским немцем, родился недалеко от курляндского Гольдингена (Кулдиги). Учился в Юрьеве и Берлине, стал теологом. Остался жить в Кайзеррейхе. Предпринял ряд путешествий по Ближнему Востоку и Средней Азии. Был колониальным чиновником в Германской Юго-Западной Африке, однако к 1910-м гг. основной его сферой деятельности стала публицистика. Считался специалистом по России, а также горячим сторонником колониальных и колонизационных проектов, исходя из националистических воззрений. Вместе со своим земляком Т. Шиманом в годы Первой мировой войны, выступая с русофобских позиций, стал теоретиком будущего отделения от России буферных государств, включая Украину. При этом был противником пангерманцев, выступая с позиций культурной немецкой экспансии. После Великой войны, будучи близок к виднейшим историкам и социологам своего времени, продолжал общественно-политическую деятельность. При нацистах отошел от дел; относился к ним отрицательно, несмотря на сходство в идеалах экспансии на восток. Оставил громадное письменное наследие.
51
Брюссель был оккупирован германскими войсками в самом начале Великой войны, 20 августа 1914 г., в результате нападения на нейтральную Бельгию, отказавшуюся предоставить свою территорию для прохода германских войск на территорию Франции.
52
Летом-осенью 1918 г. боевой состав германских войск на Востоке существенно сократился. И не только из-за тяжелых боев с наступающей Антантой, но и из-за большого количества дезертиров, симулянтов, «отставших от частей», не вернувшихся из отпуска и т. д. Именно эта категория солдат, устроивших что-то вроде скрытой «военной забастовки», и стала основной движущей силой революции в Германии. Численность ее оценивается как минимум в несколько сотен тысяч человек.
53
Вудро Вильсон (англ. Woodrow Wilson, 1856–1924) в 1913–1921 гг. был президентом США. Стал одним из идеологов нового мирового порядка, архитектором мирных переговоров с Германией и основателем Лиги Наций. До сих пор его имя упоминается главным образом в связи с его 14 пунктами, то есть принципами предполагаемого переустройства «мира, подготовленного к демократии», озвученными в январе 1918 г. Впрочем, лишь единицы из перечня этих пунктов были частично претворены в жизнь, да и то касавшиеся не Германии или России, а в основном Бельгии, Польши, Франции и Турции. Читатель может сравнить реалии Гражданской войны и иностранной интервенции в России с патетикой 6-го пункта Вильсона: «Освобождение всех русских территорий и такое разрешение всех затрагивающих Россию вопросов, которое гарантирует ей самое полное и свободное содействие со стороны других наций в деле получения полной и беспрепятственной возможности принять независимое решение относительно ее собственного политического развития и ее национальной политики и обеспечение ей радушного приема в сообществе свободных наций при том образе правления, который она сама для себя изберет. И более, чем прием, также и всяческую поддержку во всем, в чем она нуждается и чего она сама себе желает. Отношение к России со стороны наций, ее сестер, в грядущие месяцы будет пробным камнем их добрых чувств, понимания ими ее нужд и умения отделить их от своих собственных интересов, а также показателем их мудрости и бескорыстия их симпатий».
54
Если Винниг не преувеличивает, то Рорбах оказался проницательнее очень многих в Германии. Принимая знаменитые 14 пунктов Вильсона за основу, германское руководство не слишком отдавало себе отчет в том, как будет выглядеть их реализация под диктовку Антанты. Иллюзии, что на основе 14 пунктов и будет в буквальном смысле построен Версальский договор, продержались в Германии до 7 мая 1919 г., когда подготовленный Антантой без участия Германии проект договора был предъявлен проигравшей стороне. Он шокировал немцев, а сам Вильсон вскоре убедился, что не в состоянии каким-либо образом помешать Англии и Франции извлечь максимум из поражения Германии.
55
Сам же Винниг явно отражает еще одну довольно устойчивую германскую иллюзию тех месяцев, что Антанта, добившись своего на Западном фронте, позволит Германии сохранить существенную часть полученного по Брестскому миру на Востоке.