Страница 12 из 15
Лишь около 11 я наконец вновь увидел капитана округа, который ожидал меня на ужин. Я хотел было извиниться, однако он был подавлен другой новостью, которая прибыла тем временем.
Кайзер отрекся и покинул армию[76].
Старому солдату трудно было сохранить самообладание, когда он рассказывал мне об этом. Мы еще посидели некоторое время и обсудили события. Когда я после полуночи выходил из дома, барон проводил меня до двери. В темноте стоял часовой. «Идите домой, – сказал ему барон. – Если кайзеру пришлось бежать, то охрана мне больше не нужна». Часовой ушел.
Ночью меня разбудили около трех часов. Комендант города полковник фон Розен выбрал это чудесное время для своего визита, чтобы обсудить со мной меры безопасности в городе. Ситуация теперь зависела, конечно, от поведения матросов, а о нем до начала общего собрания сказать мне было нечего. Тем не менее полковник просидел у моей постели целый час, и мне пришлось сказать ему немало слов в утешение, пока он не поверил, что все же может осмелиться и тоже пойти спать.
Один из больших учебных бараков в квартале казарм был забит почти доверху, даже самые отдаленные его уголки, ведь внутри были около 6 тысяч матросов, стоявших вплотную перед высокой трибуной, где уже находились Пикард и еще несколько вожаков. Все турники, лестницы и перекладины были увешаны матросскими телами. Когда Пикард увидел, как я пробиваюсь через матросскую массу, он крикнул, чтобы мне дали дорогу, так что, к своему неудовольствию, я тут же привлек всеобщее внимание. А бравый Пикард все расходился и расходился. Еще до начала собрания опять прошло заседание делегатов, на котором ему пришлось тяжко. Он был совершенно обессилен и поведал мне, что в совете доверенных лиц образовалась «фракция независимых[77]», которая ему активно оппонирует и делает все, чтобы не дать мне слова. Однако я, несмотря на это, «должен сделать свое дело», ведь он больше не может: сел голос.
Собрание проходило драматично. Вчерашний долговязый бледный матрос взошел на трибуну, держа в руке проект, согласно которому вся командная власть должна была перейти избираемому матросскому совету, причем насчет состава последнего у него были готовы предложения, где содержались, естественно, совсем иные фамилии, нежели предполагал Пикард. Этот проект постановления и списки кандидатов были зачитаны, тут же получив громовые аплодисменты в одобрение. Пикард взял слово, призвал к сознательности и резко набросился на радикалов. Ему также ответил гром аплодисментов. Затем он передал слово мне. Я поступил так же, как и накануне вечером, рассказав, кто я такой и что привело меня сюда, а также спросил, есть ли среди участников собрания социал-демократы. Вверх были подняты сотни рук. Заранее это не планируя, однако поддавшись минутному порыву, я провозгласил «Браво!» своим многочисленным товарищам по партии. В ответ целую минуту по всему залу не смолкал ураган из криков «Браво!». Никогда, ни на каких собраниях, ни на одном партийном съезде или на международном конгрессе я не испытывал такой гордости за партию. Это преклонение перед нею появилось словно по волшебству и тут же подчинило все и вся своей воле. Все собрание, в том числе и многочисленные офицеры, приняли в этом участие, причем столь отчетливо, что буквально двумя предложениями можно передать то, что я тогда ощутил: здесь партия и народ стали единым целым; партия – это единственное, на что может надеяться народ: здесь растворяются теории, здесь торжествует дело, то есть то верное и твердое служение Отечеству на протяжении всех сложных военных лет; вот это и есть дело, а потому и этот триумф партии – вот награда за него! Все теперь почувствовали: только социал-демократия может возглавить нас и спасти, она – та сила, которая сможет омолодить старое прогнившее государство. Такие ощущения остаются незабываемыми.
При таком настроении собравшихся было несложно добиться принятия тех решений, которые были нам, мне и Пикарду, желательны. Проект об изменении командной структуры теперь вообще более не обсуждался. Был избран небольшой матросский совет из пяти или более персон, председателем его стал Пикард. Тут же было решено, что каждый матрос обязан в семь вечера быть в казарме и что от губернаторства следует потребовать закрытия борделей. Все эти решения принимались, чтобы избежать эксцессов.
Около 12 часов разошлись, причем в наилучшем, вполне удовлетворительном настроении. Офицеры были просто счастливы тем, как удачно, почти патриотически прошло собрание, и благодарили нас, Пикарда и меня. Я поехал в губернаторство, где тут же приняли необходимые меры, чтобы провести эти решения в жизнь.
Барон Книгге, когда я прибыл к обеду, уже был извещен о ходе собрания и вновь стал несколько увереннее. Мы долго просидели рядом. Когда я вечером вернулся с пешей прогулки, то увидел, как на главной дороге собирается большая толпа возбужденных людей. Я спросил солдат о причинах этого собрания. «Война закончена! – говорили они. – Французы и англичане братаются на фронте с немцами и избирают солдатские советы, которые должны заключить мир». В радостном возбуждении, однако и не без тяжелых сомнений я отправился в телеграфное ведомство. Меня сочли там полуофициальным лицом, а потому допустили в служебную комнату. Новость подтвердилась – я сам прочитал телеграмму, которая почти дословно гласила то, что мне рассказывали солдаты. Я спросил его, кто отправитель. Офицер пожал плечами. «Отправитель не указан. Мы получили это по служебным каналам из Берлина. Там сегодня телеграфируют все подряд». – «Вы считаете, эта новость соответствует действительности?» – «Да. Сегодня приходится привыкать и к самому необычному».
Когда я вернулся, барон Книгге обнял меня. Он тоже получил эту служебную телеграмму и был уверен в ее подлинности. «Господин Винниг, социализм – вот спасение! Он спасет Германию, он спасет мир! Я беру назад все слова, что когда-либо говорил против него. Я – человек старый и в финале своей жизни не хочу быть неверным по отношению к моей партии. Однако, если социализм образумит народы, тогда он – лекарство для человечества и спасение для Германии! Кайзер теперь уже не кайзер, мне его жаль, ведь такой судьбы он не заслужил. Однако, если его жертва необходима, чтобы спасти Германию, он обязан принести ее, нежели цепляться за корону. Ведь Германия превыше всего!»
И затем этот старый верный служака вспомнил о бутылке шампанского, которую он уже давно отложил до дня заключения мира, и приказал достать ее из подвала. И мы распили ее, веря в правдивость телеграммы. Это было вечером 10 ноября.
Я еще мирно почивал на лаврах, которые снискал в воскресенье, и планировал подольше поспать. Однако уже в первые часы утра понедельника ко мне явились несколько матросов и повели меня с собой в порт. Теперь они уже были хозяевами положения и взяли автомобиль, который отныне предоставляли полностью в мое распоряжение. Они еще хотели кругом развесить на нем красные флажки, но отказались от этой затеи по моей просьбе.
А в порту опять начались беспорядки. От какой-то инстанции – из Ставки или из Совета народных уполномоченных[78] – пришла телеграмма, которая предоставляла солдатским Советам большие полномочия, в том числе позволяла им взять на себя часть командной власти[79]. За счет этого достигнутое нами на общем собрании было полностью опрокинуто. Телеграмма, естественно, тут же была обнародована, и часть матросов потребовала повторного собрания и принятия новых резолюций. Я ненадолго остался с Пикардом наедине и не стал от него скрывать, что мне телеграмма в целом очень не нравится. Я спросил его, считает ли он для себя возможным принять дела коменданта порта и главы станции. Он был слишком порядочным человеком, чтобы поддаваться подобным амбициям. «Мы оба должны знать, что намерены делать, – сказал я ему, – вся эта история с советами – это грубая ошибка, и мы могли бы совершить ее только затем, чтобы избежать еще худшего!» В этом мы были едины. Затем я пошел на квартиру коменданта порта, которая располагалась в другом флигеле того же здания. Я хотел сначала переговорить с капитаном фон Клитцингом наедине, а затем уж должны были прийти и представители солдатского совета.
76
После бурного обсуждения в Спа, где тогда находилось германское Верховное Главнокомандование, возможности силового противодействия революции и отказа Ставки и фронтовых командиров участвовать в походе на Берлин, а также благодаря действиям (частично самовольным) рейхсканцлера Макса Баденского, находившегося в охваченном революцией Берлине, вечером 9 ноября кайзер Вильгельм II бежал в Нидерланды. Там лишь 28 ноября 1918 г. он официально отрекся от трона, чуть позже от своих прав отрекся также бежавший в Голландию его наследник кронпринц Вильгельм. Вплоть до своей смерти в июне 1941 г. кайзер не отказывался от намерения при возможности вернуться на трон, однако большая часть монархистов так никогда и не простила ему «дезертирства». Его бегство в Нидерланды и большинством солдат было воспринято как трусость и предательство. Характерно, что до этого в окружении кайзера рассматривался вариант его героической гибели на фронте, что должно было бы спасти монархию, но Вильгельм II на это не пошел.
77
То есть от крайне левой НСДПГ, тогда являвшейся главным конкурентом умеренных социал-демократов.
78
Так (СНУ) называлось первое правительство революционной Германии, куда вошли шесть человек, трое от СДПГ, в том числе и председатель СНУ Эберт, и трое от НСДПГ, оно действовало наряду с прежними имперскими и прусскими ведомствами. В ходе революции в связи с боями в Берлине неоднократно возникали правительственные кризисы, которые завершились победой СДПГ и выходом «независимцев» из его состава. После выборов и созыва в Веймаре Национального собрания 13 февраля 1919 г. был сформирован первый парламентский кабинет Веймарской республики во главе с Шейдеманом.
79
А. Винниг описывает неразбериху тех ноябрьских дней и на основании тех данных, что у него, разумеется, уже были на момент написания книги в 1920–1921 гг., не уточняет, что Ставка долго противилась какому-либо признанию солдатских советов, в итоге к 16 ноября согласившись лишь на советы «доверенных лиц» (включая офицеров), но вовсе не имея в виду серьезную реорганизацию командной власти. Это сильно отличалось от позиции СНУ и в дальнейшим привело к многочисленным конфликтам, кончившимся к лету 1919 г. полной ликвидацией советских органов в армии. Отправитель телеграммы был неизвестен, однако им, вполне вероятно, был солдатский совет Берлина или другие значимые советы, в том числе при Ставке или при штабе Главнокомандования на Востоке в Ковно, которые тогда захватили каналы связи и часто опережали события.