Страница 17 из 19
Вечером сторож колхозного поля, маленький старичок, привел лошадь, запряженную в телегу, а сам ушел. Лошадка была неопределенного цвета, страшно худая, неухоженная и понурая. Она была похожа на живой скелет, кости и ребра торчали, и мне было очень ее жалко. Мама сказала:
– Она голодная, бедняжка. А у нас с тобой ничего нет, чтобы покормить ее.
Нагрузили телегу. Я села на мешки, а мама пошла рядом. Иногда она похлопывала лошадку по спине и шее, ласково приговаривая:
– Ну-ну, милая, помоги нам!
Я спросила маму, почему она не едет со мной на повозке, а идет рядом. Мама ответила:
– Лошадка весь день тяжело работала, устала. Ее забыли покормить, ей и так трудно.
Я тоже работала весь день, у меня болели ноги и попа, я тоже устала. Но мне вдруг стало совестно, что я еду. Подумав, я спрыгнула с телеги на землю и пошла рядом с мамой. Впереди показалась канава, заполненная водой. Через канаву кто-то соорудил мостик из тонких бревен. Лошадка зашла на мостик, споткнулась и упала возле дороги, а телега осталась на мостике. Мама кинулась спасать лошадь – упряжь натянулась и передавила ей шею. Совсем освободить бедное животное от упряжи мама не смогла, но все же немного ослабила ремни, дав доступ воздуха. Лошадке стало немного лучше, она перестала задыхаться. Мама подставляла ей плечо, уговаривая, умоляя встать. Я тоже изо всех сил пыталась помочь, но лошадка не вставала. Бедняжка была так истощена и ослаблена, что просто не могла подняться на ноги.
Мама расплакалась от бессилия. Положение было отчаянное: уже темнело, вокруг никого. Вдруг я увидела, что впереди что-то движется. Через некоторое время с нами поравнялась лошадь, запряженная в телегу. С телеги соскочил дяденька, увидел лежащую у канавы еле живую лошадь и наши грязные, заплаканные лица, молча распряг своего коня, освободил от упряжи нашу лошадку, обмотал вожжами ее круп, привязал к своему коню и громко закричал, понукая: «Пошел, пошел!» Мы с мамой кинулись помогать, подталкивать лошадку. С третьей попытки ее удалось поднять. Мешки с картошкой мужчина погрузил в свою телегу, нашу лошадь запряг в пустую телегу и привязал сзади. Мы все уселись на мешки с картошкой и поехали домой.
Было уже совсем темно, когда наш «поезд» подъехал к воротам дома. Наш спаситель сгрузил мешки во двор. Мама была несказанно благодарна ему. Она взахлеб рассказывала хозяйке, что с нами приключилось и как этот замечательный человек помог нам, выручил из беды. Мужчина смущенно отмахивался, повторяя: «Да что там, а как же иначе!» Потом он уехал. Мама отвела бедную лошадь на конюшню, выпросила для нее немного овса и сама покормила, ласково поглаживая и благодаря ее. Дома хозяйка, качая головой, сказала:
– Бывают же такие хорошие люди. Если бы этот человек не вытащил лошадь, она бы подохла. Тебя же, Мария, отдали бы под суд, обвинив в том, что это ты лошадь загнала и убила. Считай, что этот человек тебя от тюрьмы спас.
Говоря современным языком, маму хотели подставить. Мы в этой деревне были чужаки, а лошадь старая и уже еле живая, отвечать же за нее никто не хотел. Проще всего было свалить гибель лошади на «чужих».
Наступила холодная, жестокая зима. Моя жизнь была однообразной и неинтересной. Мама пропадала на работе с утра до позднего вечера. В деревню, к радости родных, начали возвращаться с фронта солдаты, инвалиды, искалеченные войной, но все же живые. У многих местных мужья и сыновья погибли, но женщины все равно продолжали ждать.
Труд на селе тяжелый, и далеко не все инвалиды могли с ним справляться. Поэтому основная ноша ложилась на плечи женщин, стариков и детей-подростков, многие из которых бросали школу и трудились наравне со взрослыми. Война безжалостно и жестоко творила коррекцию человеческой жизни, духовной и физической. Одних она делала патриотами, других трусами, рвачами и жадными хапугами. Я в те годы уже многое понимала. Одних соседей я уважала и старалась по мере своих сил и умений помочь им, других – не любила и не скрывала этого. Все люди делились для меня на хороших и плохих, никакой середины.
О плохих не хочу вспоминать. А вот о патриотах, даже на уровне маленькой, затерянной в сибирской глуши деревни, хочется сказать многое. Малограмотные или даже вовсе безграмотные люди были так одухотворены и так верили в победу, что не надо было никого агитировать. Трудились с утра до ночи, не жалея себя, и никому в голову не приходило ставить это себе в заслугу. ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА! Это был не просто лозунг – это был смысл жизни.
У нашей хозяйки был внук-подросток, он жил со своей мамой в соседнем селе. Его отца – сына нашей хозяйки – призвали на фронт. Мама работала скотницей, а мальчик ей помогал. Когда все ушли на фронт, они остались на скотном дворе вдвоем. Однажды у них украли все сено, которое хранилось в сарае. С мамой мальчика случился сердечный приступ, и ее увезли в районную больницу, а он остался один. Целую неделю он ходил по дворам, собирая корм для скота, а самому есть было нечего. В какой-то момент он потерял сознание от голода, упал и пролежал на крыльце своего дома неизвестно сколько. Кто-то из соседей случайно наткнулся на него и привез к бабушке. Мальчик так проголодался, что, когда ел, не понимал, сыт он или нет, и очень стеснялся меня и свою бабушку. Я спросила ее, почему он такой толстый. Она ответила:
– Это от голода вода в нем. Ничего, вылечим, снова станет нормальным.
Вот она и лечила внука, давая есть по чуть-чуть, пока не сошли отеки. Мальчик остался жить с нами даже тогда, когда выписали из больницы его маму.
Почту в нашу деревню возили на лошади зимой и летом. Почтальон был уже пожилым человеком, но перед Новым годом его тоже взяли на фронт, и доставлять письма стало некому. Моя мама сказала, что любит лошадей и умеет с ними обращаться, так что может заменить почтальона.
До какого-то момента все шло хорошо, но вот морозы стали крепче, и в лесах недалеко от деревни начали появляться волки. Резали скот, пугали людей воем по ночам. Соседи говорили, что где-то в округе волки растерзали и съели охотника – нашли только валенки и тулуп в лесу. Однажды мама задержалась на почте в районном центре – служащие не успели вовремя рассортировать газеты и письма. Маму уговаривали остаться ночевать – ехать одной в ночь было опасно. Но она знала, что я жду ее во дворе у калитки или дома у окна и не ложусь спать без нее, и не хотела волновать меня.
– Ничего, домчимся! – бодро сказала мама. – Конь у меня что надо!
Она надела поверх пальто огромный меховой тулуп, взяла ящик с почтой и пустилась в путь. Завывала вьюга, ветер дул навстречу, колючий снег бил по лицу. Лошадь бежала, опустив голову. Стало совсем темно, буря усилилась. У мамы тревожно заныло сердце. Ей показалось, что лошадь замедлила бег и как-то странно храпит. Мама знала, что это значит – лошадь почуяла беду, а какую, пока не догадывалась. Вдруг мама увидела, что сбоку от дороги, прямо наперерез ее саням, из леса быстро приближаются огоньки… Волки! Сразу вспомнились слухи про охотника. Закричав что было силы, мама хлопнула вожжами лошадь, которую уже не нужно было погонять – она почувствовала опасность раньше мамы. Лошадь храпела и мчалась во весь опор, а мама кричала, кричала, кричала… Волки отстали от них почти у самой деревни.
От пережитого мама слегла. Болела она очень тяжело – у нее сильно поднялась температура, ее знобило, часто она бредила, по ночам кричала, задыхалась. Мне было очень страшно. Вместе с нашей хозяйкой мы по очереди ухаживали за мамой. Я варила кашку, картошечку, даже научилась ее жарить. Хозяйка лечила маму как могла, поила какими-то настоями, делала пахучие растирания. Но все наши старания не приносили успеха – маме не становилось лучше. Она никак не могла выбраться из болезни, таяла на глазах, с каждым днем силы оставляли ее. Маму мучил изнуряющий кашель, особенно по ночам. Все было плохо. Мама думала, что умирает, и решила отправить меня к тете Але в Минусинск, чтобы я не видела ее смерти. Хозяйка написала туда письмо. Конечно, я об этом не знала.