Темное пламя любви

А еще более пылкой была вера в то, что папа и мама – или хотя бы кто-то один из них! – неведомым образом выжили. Их просто отбросило взрывом так далеко от места аварии, что спасательная группа их не нашла, они очнулись, потеряв память, потом долго блуждали по лесам и нашли приют у каких-нибудь отшельников вроде Агафьи Лыковой… хотя где Западные Саяны, в которых обитает знаменитая отшельница, – и где заволжские леса, в которых разбился санитарный вертолет с родителями Ольги: хирургом Василием Васнецовым и его женой-анестезиологом…

Все дети верят в чудеса! Однако не дождалась Ольга возвращения родителей или хотя бы появления родственников и, видимо, уже не дождется, хотя вера в чудеса в ней так и не умерла. Например, то, что она осталась жива, когда выбросилась из окна, спасаясь от Игоря, можно назвать истинным чудом. А его голову задела пуля, направленная в жену, но отскочившая рикошетом от стены. Ольга была ранена еще и в левую руку, в предплечье, – и только получив эту рану, она поверила, что ее горячо любимый муж внезапно решил убить свою горячо любимую жену. Это был приступ безумия, только так и можно объяснить случившееся, но что приступ спровоцировало – этому Ольга по-прежнему не могла найти причин, как ни искала!

Их просто не было. Не было!

Она любила Игоря – любила до сих пор, несмотря на то, что едва не погибла из-за него, любила с каким-то упорством отчаяния, и хотя днем страшная реальность заставляла поверить в безвозвратность случившегося, по ночам, во сне, нежность к нему, эта привычная нежность, эта сладостная дрожь сердца, дитя любви с первого взгляда, владела Ольгой настолько всевластно, что она часто просыпалась со слезами на глазах или даже в горьких рыданиях, потому что, еще толком не проснувшись, начинала осознавать, что сон с его восторгом безоглядной любви – это мимолетное видение, которое мелькнуло – и исчезнет, а явь с ее мучительной болью и тоской – это явь, она непреходяща, и как-то избывать день, с утра до вечера, придется именно в яви, а не во сне.

Многое в ее жизни, связанное с Игорем, было связано также со словом «первый»: первая любовь с первого взгляда, первый мужчина, первый брак, первая беременность и первая потеря ребенка, о существовании которого она даже не успела узнать до того страшного случая (о выкидыше на самом раннем сроке ей сообщили врачи, когда вывели ее, наконец, из комы). Также первый раз в жизни в нее стреляли из пистолета, который она нашла – первый раз в жизни! – на чердачной лестнице в подъезде.

– …когда-нибудь еще?

Что? Ах, это Владимир Николаевич что-то говорит… понятно, предлагает Ольге навестить Игоря в другой раз.

– Почему? – тупо спросила она, хотя это был глупый вопрос. Все ведь понятно на самом-то деле! И ей понятно, а уж свекру – тем более.

– У Валентины Петровны нервы совершенно расшатаны, – отвел глаза Владимир Николаевич. – Я держусь, меня работа заставляет держаться, а она занята только Игорем. Кошмарное зрелище, знаешь… сидит, смотрит на него не отрываясь, а сама молитвы бормочет.

– О чем же она молится, интересно знать? – не смогла удержаться от злого вопроса Ольга, и свекор вытаращился на нее укоризненно:

– Как о чем?! О выздоровлении сына, понятное дело!

«Мне иногда кажется, будто матери хочется, чтобы я попал в какую-то ужасную аварию, – с тоской бросил однажды Игорь после очередного скандала, которые с необычайной ловкостью умела устраивать на ровном месте Валентина Петровна. – Чтобы она сидела надо мной ночи напролет, над беспомощным, безмолвным… чтобы я принадлежал только ей, только ей!» – «И чтобы меня не было в радиусе ближайшей тысячи километров!» – буркнула в ответ Ольга, а Игорь уныло покачал головой: «Нет, желательно в радиусе ближайшего миллиона километров!»

Сейчас Ольга промолчала, ничего не сказала об этом свекру. Пожалела его.

Ну да, всех жалко. Всех. Но больше всего – себя. И почему-то страшно, страшно за себя, как будто тем полетом из окна беды не кончились, случится еще что-то страшное, и та неведомая рука, что направила Ольгин смертельный полет в спасительный сугроб, который нынче утром нагребли снегоочистители (ведь при падении с пятого этажа она не переломала руки-ноги, не повредила позвоночник, а только голову ушибла!), больше никогда не поможет, не вернет к жизни!

– Хорошо, – с трудом выговорила Ольга. – Я приду в другой раз. Только скажите, когда именно, чтобы точно не столкнуться с Валентиной Петровной.

– Давай так, – предложил свекор задумчиво, – я попытаюсь отправить ее домой переночевать: уговорю хоть одну ночь поспать нормально, она ведь тут денно и нощно, а тебе сразу позвоню. Ты и приедешь быстренько.

– Кто ж меня ночью пустит в палату для коматозников? – невесело усмехнулась Ольга.

– А ты возьми с собой паспорт и свидетельство о браке, законную жену-то они не могут не пустить, – подсказал Владимир Николаевич. – Но, наверное, за разрешением обратиться надо днем, а не ночью!

Это он так пошутить попытался, и даже сам улыбнулся своей шутке, но вдруг побледнел, глянул затравленно:

– Или ты… или ты уже развелась с Игорем? Конечно, имеешь на это право. Это не слишком порядочно, однако же ты…

Злость такая подкатила к горлу, что Ольга почувствовала – ее сейчас вырвет. Вырвет горькой желчью прямо на этого добродушного и несчастного дядьку, затурканного чрезмерно властной женой, пригнутого к земле катастрофой, случившейся с единственным сыном, огорченного внезапной встречей со снохой, которая то ли жертва преступления, то ли его виновница – никто этого не знает, небось даже она сама!

Ольга несколько раз трудно сглотнула, вкус желчи как-то смягчился, однако горло по-прежнему жгло.

– Однако же я – что? Не имею представления о порядочности? – наконец смогла выговорить она. – Где уж нам уж, рвани детдомовской, нищебродам со «Скорой»! Но ведь вы сами мне не даете порядочность проявлять – к Игорю не подпускаете! Это во-первых. Если я бы решила развестись, вас бы об этом известили официально. Это во-вторых. А в-третьих, мне мысль о разводе даже в голову не приходила, понятно? Впрочем, можете думать обо мне что хотите. Просто я ведь знаю, что вы с Валентиной Петровной и злитесь, что я Игоря не навещаю, и радуетесь, что я этого не делаю. В равных дозах, правда же?

– Ну почему ты так думаешь?.. – фальшиво забормотал Владимир Николаевич, но Ольга уже не слушала: махнула рукой и пошла прочь.

Все вокруг расплывалось, и она не сразу поняла, что плачет.

Ну надо же… Заплакала все-таки! А уж думала, что вместе с треснувшей головой и разбившимся сердцем треснула и разбилась та железа, которая вырабатывает у человека слезы. Это ведь впервые заплакала Ольга с той минуты, когда Игорь прострелил ей руку. Тогда залилась слезами от боли, страха – и оттого, что совершенно ясно поняла: ей надо выброситься в окно, только чтобы не видеть, как любимый, любимый, бесконечно любимый человек убьет ее своими руками.

– Господи! – отчаянно крикнула она, понимая, что вот сейчас погибнет, и ударилась всем телом в стекло. Она еще помнила, как начался ее полет вниз… потом сознание померкло.

…Лифта в хрущобе, где они снимали квартиру, не было. В тот роковой день Ольга привычно поднималась пешком на свой пятый этаж, когда на площадке четвертого ее сильно толкнул бегущий вниз мелкорослый невзрачный мужичонка в замызганном куцем пальтеце, похожий на мышонка, зачем-то нахлобучившего белую каскетку с каким-то черным рисунком. Каскетка была самым запоминающимся пятном в его невыразительной, серой внешности, потому что на дворе стояла зима; тут ушанку надо надевать, а не каскетку! А, ну да, еще весьма запоминающимся и впечатляющим был запах перегара, который источало, казалось, все это невзрачное существо: и дыхание его, и даже одежда.

Ольга с трудом удержалась на ногах, схватившись за перила, и сердито крикнула:

– Поосторожней можно?!

Ответа она, понятное дело, не была удостоена и продолжила подниматься, обеспокоенно размышляя о том, почему этот мелкий человечишка – ну вот натурально мелкий бес! – летел вниз так поспешно. Может быть, ограбил какую-нибудь квартиру и улепетывал с награбленным? Хотя нет, в руках у него вроде бы ничего не было. Вот разве что по карманам краденое рассовал?