Страница 130 из 326
— Ломай меня. Делай сукой, — будто наотмашь. — Только я давно твоя сука. Твоя шлюха. Твоя игрушка. Твоя любимая кукла.
Полные губы кривятся в недоброй ухмылке.
— Меня нет, — выделяю каждое слово. — Я то, что ты захочешь. То, чем ты прикажешь мне быть.
Хищный оскал обнажает ровные белые зубы. Сумерки сгущаются в чёрных глазах.
— Трахни. Вы*би душу, — отрывисто и отчётливо. — Только ты и так регулярно вы*бываешь мою душу.
Странно. В кромешной темноте тяжёлого взгляда вспыхивает нечто непривычное. Тень появляется и тут же исчезает. Не успеваю ухватиться.
И всё же…
Невозможно, нереально, ни единого шанса на подобный расклад.
Хотя однажды…
Неужели снова?
— Боишься, — невольно срываюсь на шёпот, не смею произнести громче, поражённо повторяю: — Ты боишься.
— Да, — отвечает ровно.
Звук этого голоса оглушает. Это проклятое слово оглушает и вынуждает вздрогнуть всем телом.
— Боишься течную сучку? — интересуюсь иронично, не удерживаюсь от выпада, теряю остатки благоразумия. — Боишься, что подохнешь без неё? Жутко от чувств? Или страшно, что лорд Мортон отнимет право её насиловать и…
Не успеваю завершить фразу.
В мгновение ока сильные пальцы сжимаются на моей шее. Больно и крепко, не позволяя вырваться из цепкой хватки. Будто смертный приговор.
Глава 14.2
Задыхаюсь. Рефлекторно дёргаюсь, надеясь освободиться, но тщетно. Ловушка захлопнулась, не получится спастись.
Фон Вейганд толкает меня вперёд, не отпускает ни на миг, одним резким движением впечатывает в стеклянную дверь.
Холодно и горячо одновременно. Сознание мутнеет не только от ужаса. Далеко не от ужаса.
Дико, странно, даже противоестественно.
Damn. (Проклятье.)
Какого чёрта?
Плоть пронзает стрела ядовитой похоти. Прошивает насквозь, от судорожно сжавшегося низа живота до горла, пленённого горячей ладонью.
Царапаюсь, извиваюсь, сражаюсь за глоток воздуха. Впиваюсь ногтями в руку, которая душит. В руку, которую люблю.
Хочу на волю… и не хочу.
Не желаю, чтобы он меня отпускал. С ним куда угодно — хоть в испепеляющий огонь, хоть в студёную воду, хоть по битому стеклу. Хоть по самому краю, хоть в зияющую пропасть, хоть до седьмого круга и глубже, до фатального конца, до расщепления на молекулы.
С ним дозволено всё и везде.
…
Говорят, когда умираешь, реальность теряет цвет, превращается в серое невыразительное пятно.
Но я не согласна. Наоборот, только в эту секунду, в последний момент контуры обретают резкость, проступают ярче и чётче, впиваются в память так, что не вытравить.
Говорят, когда умираешь, вся жизнь проносится пред мысленным взором, кадр за кадром, словно автоматически перематывается назад.
Но я видела лишь горящие чёрные глаза. Ужас. Злобу. Отчаяние. Безумие. Тысячу оттенков в темноте, в бездне взгляда, в мятежной душе.
Я видела страсть.
Чистую и неподдельную, ничем не искажённую, опаляющую дьявольским пламенем, низвергающую в преисподнюю.
Страсть настолько реальную, что можно потрогать, ощутить физически, воспалённой кожей.
Я видела фон Вейганда.
Наверное, он и был моей жизнью. Всегда. Никаких «до» и «после», единственный кадр.
…
— Боюсь, — пальцы разжимаются, но не отпускают шею, держат под контролем, едва касаются. — Боюсь того, что способен сотворить.
Жадно вдыхаю кислород. Жадно пью его дыхание.
— Из-за тебя, — бросает хрипло. — С тобой.
Не могу насытиться.
Дышу и дышу.
Вот настоящее счастье.
Дышать рядом с ним.
Дышать им.
Слёзы струятся по щекам. Меня колотит в лихорадке. Трепещу, покрываюсь мурашками, крепче сжимаю руку фон Вейганда.
Замираю на грани второй раз за вечер. Интересно, будет ли третий?
— Х-хотел б-бы, сот-творил уже д-давно, — не в силах совладать с дрожью в голосе, начинаю надрывно кашлять.
— А я и творю, — смеётся невесело, утвердительно кивает. — Неужели не замечаешь?
Да ладно.
Подумаешь, придушил чуток. Нет поводов для переживаний. Вот если бы убил, тогда, конечно, стоило бы расстроиться. Горько поплакать, устроить мне пышные похороны, накупить роскошных венков.
— Я забрал у тебя всё, — произносит прямо в распахнутые губы, усмехается и медленно перечисляет: — Семью. Друзей. Привычную жизнь. Биографию. Имя.
Ну, фамилия «Подольская» не самая крутая фамилия в мире, так что никаких обид.
— Ich will deine Seele, (Я хочу твою душу,) — напоминает.
Кабинет в киевском офисе. Удар — кровь и осколки стекла. Толчок — агония обращается в оргазм. Теряю невинность вновь, лишаюсь радужных иллюзий, избавляюсь от напрасных надежд. Погружаюсь в жестокую реальность. Без цензуры, без предупреждающих знаков.
— Я получил твою душу, — мягко и осторожно прикусывает нижнюю губу, пробуждая голод и немую мольбу о большем. — Я получил тебя всю.
Промозглая сырость подвала. Цепи и крест, допрос под ударами кнута. Дикие вопли и сорванный голос. Ощущение, будто схожу с ума, лишаюсь рассудка, ухожу на дно. Гибну и возрождаюсь вновь под чутким контролем. Точно заведённая, движусь по кругу.
— Кто ты? — спрашивает вкрадчиво.
Кап. Кап. Кап.
Рваный ритм сердца, озноб и голодная дрожь. Воск плачет на коже, клеймит изнутри, оставляет метку принадлежности навечно. Кандалы, плети, ошейники уже не нужны.
Ломают иные вещи.
Ломают и ставят на колени, вынуждают застыть в самой неприличной позе. Вынуждают подчиняться и преклоняться, ползти по раскалённым углям, повиноваться безотчётно, капитулировать целиком и полностью, безоговорочно.
— Du bist meine, — дыхание обжигает, горячие ладони смыкаются на горле, не сжимают, но сдавливают, слегка, просто демонстрируют сдерживаемую силу. — Моя.
Твоя.
Не спорю.
Только так. Каждой клеточкой грешного тела, каждым ударом обезумевшего пульса. И в горе, и в радости. И в боли, и в наслаждении. И в жизни, и в смерти.
— Твоя, — шепчу едва различимо, льну к фон Вейганду, покрываю его лицо невесомыми поцелуями, твержу словно молитву: — Твоя, твоя, твоя.
Когда же он поймёт? Когда он доверится окончательно?
— Глупая, — отстраняется, отворачивается, но не отпускает.
— Почему? — невольно всхлипываю. — Потому что люблю тебя?
— Ты не знаешь меня, — пальцы соскальзывают ниже, грубо стискивают плечи. — Как ты можешь любить?
Лидер. Зверь. Вожак стаи. Привык подавлять, покорять и властвовать. Не потерпит возражений, заставит горько пожалеть о неповиновении.
Для начала сойдёт?
— Ну, так в том и суть, — говорю вслух. — Не отталкивай, не закрывайся, объясни нормально. Всякий раз пытаюсь достучаться, но упираюсь в глухую стену. А между тем твои друзья осведомлены гораздо…
— У меня нет друзей, — обрывает резко.
Любопытно, Диане известно?
Эх, сейчас не лучший момент для распыления на другие темы, разумнее придерживаться основной линии.
— Ладно, — медлю, стараюсь подобрать правильные и умные фразы, но не удаётся, в итоге нарушаю тишину, лишь бы не молчать: — Чтобы любить человека, не обязательно понимать его до конца. Не обязательно копаться в прошлых ошибках и грехах, изучать грязное бельё под микроскопом.
Вот блин.
Этим и занимаемся, причём регулярно.
Он расставил по квартирам камеры и собрал подробное досье, провёл допрос в подвале, дабы восполнить пробелы в ранее полученном материале, контролирует каждый мой шаг и выстраивает схемы полнейшего порабощения. А я банально желаю отыграться, любой ценой уравнять шансы.
Доверие требует обратной связи, иначе система не работает.
Даже если доверия нет, необходимость в нём не отпадает. Напротив усиливается, растёт точно снежный ком, щедро питает семена раздора, упавшие на благодатную почву.
Доверие — спасательный круг в океане сомнений. Когда назревает буря, ураган готов снести всё к чёрту и кругом творится тотальная ж*па, если не сказать хуй…же, хм, хуже, ты имеешь право воспользоваться последней соломинкой. Доверием. И заткнуть глотки врагам, без шума и пыли порушить коварные планы. Быстро и бескомпромиссно.